ИЗ МИЛАНА В ЕРЕВАН

ИЗ МИЛАНА В ЕРЕВАН

13 февраля 1992 года в кабинете генконсула России в Милане раздался Телефонный звонок. Посол в Риме Адамишин после обычных приветствий говорит мне:

– Приезжай, есть личное послание тебе из Москвы.

– О чем?

– Приезжай – увидишь.

Предложение, от каких обычно не принято отказываться.

Заинтриговал. А ведь только что гостил у нас и наверняка что-то да знал об этом предложении. Конспиратор. Мы тут же дозвонились в Москву, нашли Сашу Авдеева, который в свое время работал в моей внешнеполитической группе в посольстве в Париже, потом был послом в Люксембурге, несколько дней заместителем Шеварднадзе как раз перед кончиной союзного МИДа, а весной 1992-го имел какое-то отношение к департаменту СНГ МИД РФ, находившемуся в процессе становления. Он – тоже конспиратор, мидовская школа, поэтому на мой вопрос, о каком предложении идет речь, ответил вопросом:

– Петрович, вы давно не слушали армянского радио? Ну так теперь часто будете иметь такую возможность.

Или что-то в этом роде. Мы, естественно, поняли, что речь идет о посольстве в Ереване: Москва начала устанавливать дипломатические отношения со странами СНГ и Балтии. Не скрою, нам не очень-то хотелось раньше времени уезжать из Италии. Не прельщало меня назначение куда-нибудь в одну из бывших советских республик, но Армения – это совсем другое дело, там можно поработать на правое дело защиты страдающего карабахского народа, судьба которого меня и мою жену волновала давно, да и российские интересы в Закавказье представлялись мне имеющими капитальное значение с точки зрения нового положения России на международной арене. Одним словом работа на этом дипломатическом поле привлекала меня своей неординарностью. Она должна была быть непростой, но благодарной, если, конечно, повезет чуть-чуть. И мы решили ответить согласием. С этим решением я на следующий день сел в самолет, полетел в Рим, пришел в посольство, прочитал депешу, подписанную незнакомым мне еще тогда Шеловым-Коведяевым, он был первым замминистра иностранных дел, и тут же написал: послом в Армению – согласен, почту за честь.

Указ о моем назначении был подписан президентом 2 марта, другой указ – о присвоении дипломатического ранга Чрезвычайного и Полномочного Посла – 18 марта 1992 года. И я начал прощаться с Миланом, Венецией и Турином, которые официально входили в мой консульский округ.

Совершили мы на прощание и еще одно паломничество – на остров Св. Лазаря в венецианской лагуне к армянским монахам-мхитаристам. Это – просветительская конгрегация армян-католиков, основанная монахом Мхитаром Себастаци в 1701 году в Константинополе, откуда в 1715 году мхитаристы перебрались на остров Сан Ладзаро. Там, в монастыре, имеется ценнейшее собрание рукописей, стоящее в одном ряду с венской коллекцией, тоже в монастыре мхитаристов, и даже с самим ереванским Матенадараном. На острове в эту последнюю мою поездку я обнаружил двоюродного брата президента Армении, он руководил монастырской типографией и по своей инициативе изготовил для меня визитные карточки на русском и французском языках. Я тогда еще не знал, что в Армении самый модный иностранный язык – английский. 1 апреля я устроил прием для итальянских друзей и дал первое интервью для газеты «Азг» («Нация») либерально-демократического направления, по-настоящему, а не по-жириновски.

9 апреля мы сели на поезд в Болонье и через день были дома, в Москве. Я сразу же пошел в МИД, где узнал, что 3 апреля в Ереване подписан протокол об установлении дипломатических отношений между Россией и Арменией. Следовательно, у посла появилось юридическое основание для начала его деятельности. Но к моему большому удивлению обнаружилось, что хоть я уже вроде бы и посол – все указы и приказы налицо, – но агремана у армян еще и не запрашивали. Пришлось напомнить, что в этом есть очевидная необходимость. Протокол принял меры, и в конце апреля агреман я получил. Дело оставалось за верительными грамотами, над новым текстом которых тогда трудились наши мидовские протокольщики. И еще за очень и очень многим: новые посольства, которые по существу стали первыми посольствами суверенной России (все остальные были просто переименованы из представительств СССР в представительства Российской Федерации), не имели ни штата, ни денег. В столицы бывших республик СССР отправлялись в краткосрочные командировки передовые группы, функционировавшие на птичьих правах. На некоторых послов возложили еще и миссию руководителей госделегаций для переговоров с правительствами стран их назначения, что явно противоречило их собственной функции. Армении в этом плане повезло: нашу госделегацию с самого начала возглавил посол по особым поручениям Всеволод Леонидович Олеандров, опытный и мудрый дипломат, очень много сделавший для рождения юридической первоосновы российско-армянских межгосударственных отношений. Впоследствии опыт раздельного функционирования главы госделегации и посла был распространен на другие страны.

Новоиспеченным послам пришлось буквально давить на руководство МИДа, чтобы побудить его начать всерьез заниматься странами СНГ: кое-кто мечтал вообще спихнуть с плеч МИДа эту ношу на что-то вроде министерства по делам бывших колоний по образу и подобию британского министерства Содружества. В числе спихотехников был и министр иностранных дел, который после провала этой идеи изобразил дело таким образом, что он-то, оказывается, всегда был против, а вот кто-то… Этот кто-то и был сам Козырев, предпочитавший американское направление всем другим и долго уклонявшийся от личных встреч с послами в странах СНГ, переложив контакты с ними на заместителей, а те тоже первое время чурались нас, как черт ладана. Зато нередко импровизировали.

21 мая совершенно неожиданно я оказался в составе делегации, срочно вылетевшей в Ереван, узнав об этом буквально накануне. Состав делегации – госсекретарь Геннадий Бурбулис, только что назначенный министром обороны Павел Грачев, председатель Госкомитета по делам сотрудничества со странами СНГ Владимир Мащиц, первый замминистра иностранных дел Федор Шелов-Коведяев, народный депутат Виктор Шейнис и аз грешный. Летели из Чкаловского на самолете военного министра и вели всякие интересные разговоры, в которых Козыреву досталось по первое число и возразить было нечего. Я воспользовался возможностью и высказал пожелание, чтобы Бурбулис поспособствовал встрече послов в странах СНГ с президентом. Он нашел эту идею разумной и осуществимой. К сожалению, такая встреча не состоялась. Сам я с Борисом Николаевичем увиделся накоротке во время встречи глав государств СНГ 6 июля в «Президент-отеле». Мы вспомнили о его визите в Милан в марте 1990 года и пожелали друг другу успехов в работе. Он долго жал мне руку на глазах удивленного Козырева, который не преминул поставить себе в заслугу мое назначение послом: «Вот какие хорошие кадры, Борис Николаевич, мы подбираем в страны СНГ.» А для меня было важно это рукопожатие в присутствии высших руководителей стран СНГ как символическое подтверждение того, что записано в верительных грамотах: посол – доверенное лицо главы представляемого им государства. К протоколу я всегда относился очень серьезно и думаю, что это правильно. С протокола я начинал свою дипломатическую карьеру в Камбодже в 1956 году. Уважению к протоколу я учил и своих подчиненных в Ереване. И не только их.

Но вернемся к майской поездке в Армению, где я оказался впервые.

Прилетели. По дороге из аэропорта Звартноц присматриваюсь к стране. Скоро здесь придется жить и работать. Вид довольно грустный. Приехали в Дом приемов на главном проспекте столицы, носящем имя великого Месропа Маштоца, создателя армянского алфавита. Еще совсем недавно это был Ленинский проспект, а в Доме приемов жил руководитель местной «ячейки» КПСС. Встречал нас Левон Акопович Тер-Петросян. С ним я познакомился в январе 1991 года в Милане. Он туда приезжал по приглашению армянской общины. Я ходил с ним к префекту и другим миланским властям, которые под мою гарантию разблокировали средства, собранные для Армении после Спитакского землетрясения, и договорились с президентом тогда еще союзной республики СССР (правда, уже провозгласившей – 23 августа 1990 года – свою независимость) о том, каким образом эти средства порядка четырех миллиардов лир будут переданы Армении. Мы тогда долго беседовали с ним о судьбах Армении, Карабаха, России и без труда нашли общий язык. Увидев меня выходящим из машины, Левон Акопович пошутил:

– Ну что, Владимир Петрович, поменяли Милан на Ереван?

– Выходит так, Левон Акопович, теперь будем общаться чаще, что меня очень даже устраивает.

– Меня тоже.

Во время этого первого визита президент познакомил меня со всеми руководителями Армении – вице-президентом и премьер-министром Гагиком Арутюняном, председателем Верховного Совета Бабкеном Араркцяном, военным министром Вазгеном Саркисяном, первым заместителем министра иностранных дел Арманом Киракосяном и другими. Побывали мы всей делегацией в Эчмиадзине у католикоса всех армян, патриарха Армянской апостольской церкви Вазгена Первого. Но это уже после переговоров. Сами переговоры велись в новой российской манере – без дипломатов: мы с Федором Шеловым-Коведяевым обсуждали наши мидовские дела с Арманом Киракосяном, известным ученым, сыном еще более известного ученого и министра иностранных дел Армянской ССР в уже далеком прошлом, очень умным и деликатным человеком, с которым я буду иметь большое удовольствие общаться чуть ли не ежедневно и тогда, когда он окажется в положении и.о. министра после отставки Рафи Ованисяна и до назначения Вагана Папазяна, и тогда, когда он начнет готовиться к отъезду в Афины, куда его назначат послом вместо Москвы, а жаль, ибо именно в Москву и надо было посылать такого человека, как Арман Киракосян, во всяком случае, мне так казалось, но начальству, как всегда, виднее.

По репликам во время застолья, увенчавшего деловые беседы, можно было судить, что президент обсуждал с Бурбулисом и Грачевым карабахскую проблему: армяне только-только освободили свой старинный город Шуши, из которого азербайджанцы нещадно палили по Степанакерту, и Лачинский коридор, соединивший теперь НКР с Арменией, и эту ситуацию надо было осмыслить. Стоял вопрос и о расформировании 7-й армии, расквартированной в Армении. Командиры этой армии участвовали в застолье. А командарм Федор Реут, видимо, участвовал и в переговорах. Летом 1992 года две наши дивизии отбыли из Армении, передав свое оружие или то, что от него оставалось, армянам. В количественном и качественном отношении это был мизер по сравнению с тем, что получили или попросту захватили азербайджанцы у 4-й армии, ушедшей из Азербайджана, где на российском военном присутствии, в том числе на границе с Ираном, была поставлена жирная точка. В Армении наше военное присутствие сохранилось в соответствии с ясно выраженной волей ее правительства, да я уверен, и народа, который видел и видит в этом присутствии одну из важнейших гарантий своей безопасности, каким бы символичным оно ни было. Да впрочем не так уж символична была боеспособная мотострелковая дивизия в Гюмри (бывшем Ленинакане), один полк которой стоял в ереванском предместье Канакер. Командующий армией генерал Федор Реут, прослужив в Ереване несколько месяцев, возглавил Группу российских войск в Закавказье и передислоцировался со своим новым штабом в Тбилиси. Начальником Группы боевого управления в Ереване был назначен полковник Алексей Третьяков. С ним мое знакомство состоялось позже, во время визита Гайдара в Ереван.

Бурбулис и Грачев договорились с президентом Армении юридически оформить статус российских войск на территории Армении.

Я же для себя решил очень важную проблему временного размещения посольства: прямо за столом, посовещавшись с премьер-министром и спикером парламента, президент принял решение предоставить в наше распоряжение гостевой домик в расположении бывших цековских дач в Конде. Это известный всем район Еревана. Тут же рядом гостиница «Раздан», где нашли приют посольства Франции, США, Ирана, других стран. Но главное не это: дачи в Конде стали жильем для президента республики, главы правительства, председателя Верховного Совета, силовых министров, некоторых иностранных советников, и такое соседство, да еще под охраной автоматчиков, нас более, чем устраивало. Нашим хозяйственникам, пытавшимся подбирать здание для посольства в апреле, этот вариант казался желательным, но несбыточным. Там, как и во всем Ереване, не было газа, были перебои с электричеством, во всяком случае до весны 1993 года, отсутствовало центральное отопление, но мы могли начинать нашу посольскую жизнь в тесноте, да не в обиде. И я был очень признателен Левону Акоповичу за доброе расположение к российскому посольству, которое в ноябре 1992 года угнездилось в удобном месте, в десяти минутах езды от президентской канцелярии, Парламента, Совмина и МИДа, да еще подняло российский флаг не у входа в гостиницу, как все другие, а над одной из дач в Конде. Но это произошло через несколько месяцев, а до того пришлось решать проблемы посольства в Москве вместе с моими товарищами, возглавившими посольства в других странах СНГ и Балтии.

Получив временное помещение, мы не забывали о постоянном. Среди проектов на первом месте стояло здание бывшего горкома КПСС, занятое МИДом, который рассчитывал на переезд в более удобное для него здание и потому с готовностью уступал нам «горком». Но дело с переездом затянулось на целый год и, когда стало ясно, что нам не светит осуществление варианта, с которым мы вроде бы свыклись, я попросту начал ругаться. И тогда, как по мановению волшебной палочки, появилось новое предложение, за которое я ухватился обеими руками: мне показали недостроенное девятиэтажное здание на улице Григория Просветителя, рядом с горсоветом и главным проспектом столицы, большим рынком и стадионом, на участке не меньше гектара. Этот вариант мне показался отвечающим всем требованиям, которые только можно предъявить зданию для посольства, где надо разместить все службы, включая консульский отдел, и жилье. Этот вариант я, в конечном итоге, и пробил в Москве и в Ереване.

Однако вернемся в 1992 год. После беседы группы послов с Шеловым-Коведяевым в начале июня нас, наконец-то, осчастливил своим вниманием и г-н Козырев, но принял всех зараз, на каждого в отдельности, как это водилось у его предшественников, у него времени не оказалось, хотя тогда он еще не вошел во вкус порхания по западным (в основном) столицам. Состоялась эта «историческая» встреча 4 июня. Мы изложили наши первые соображения, в основном по зарплате. Министр вроде бы поддержал, рекомендовал поплакаться прессе, обещал встречу с руководством Верховного Совета. Уже 6 июня послов принял первый зампред Верховного Совета Сергей Филатов (Руслан Хасбулатов был в это время в Турции). Филатов всех нас внимательно выслушал и пообещал «всю необходимую поддержку и законодательное содействие» со стороны парламента, а заодно сделал «царский подарок» в виде списанных начальственных «Чаек», которым, по-моему, никто из послов так и не воспользовался. Во всяком случае, в Ереван везти «членовоз» самолетом мне было не с руки, и я очень скоро официально отказался от «подарка».

Первым в прессе, не дожидаясь рекомендаций министра, начал высказываться посол в Киеве Леонид Смоляков, который раньше всех приступил к выполнению своих обязанностей и столкнулся с трудностями организации посольства без денег и штатного расписания. 9 июня в пресс-центре МИДа на Зубовском бульваре была устроена встреча с журналистами, получившая отражение в «Вестях», «Эхе Москвы», Би-Би-Си, а также в «Московском Комсомольце» и, возможно, в некоторых других газетах. Отвечая на вопросы, касающиеся положения в Закавказье, Вальтер Шония, назначенный в Баку, говорил осторожно, но в общем с проазерских позиций, которые он в последующем ужесточил, открыто поддержав притязания Азербайджана на территорию Нагорного Карабаха. Я тоже тогда еще не заострял свои публичные высказывания, хотя изначально считал, еще в 1988 году, что Карабах – земля исконно армянская и имеет все юридические, исторические, этнические и прочие основания стремиться к освобождению от азербайджанского господства, установленного над ним в результате предательства большевистской России в 1921 году. В пресс-центре я заявил, что урегулирование карабахского конфликта вижу исключительно путем поиска мирного компромисса, но на основе естественного права любого народа на самоопределение, права свободно распоряжаться своей судьбой при непременном уважении прав человека с тем, чтобы люди могли жить и спокойно растить детей и виноград на своей земле. С Шонией найти общий язык оказалось невозможным и в тиши мидовских кабинетов, оглашавшихся во время наших споров его воплями о том, что он вообще не нуждается ни в каких аргументах, так как армяне… И дальше обычно следовала полуцензурная брань, поскольку аргументов ни у него, ни у его подзащитных никогда не было и не могло быть, если не считать аргументами «факты» из фальсифицированной истории в духе писаний ныне покойного академика Буниятова. К сожалению, в МИДе Шония находил куда больше сочувствия, нежели посол в Армении, которого объявили большим армянином, чем сами армяне, не желая вникать ни в мои аргументы, подкрепляемые историческими фактами и юридическими документами, ни в мою принципиальную убежденность в том, что стратегический союз России с Арменией необходим для российских государственных интересов. Обо всем этом я так или иначе стал говорить в своих интервью корреспондентам «Московских Новостей», «Российской газеты», «Армянского вестника», «Республики Армения». Ну а свою позицию в защиту Нагорного Карабаха я впервые изложил еще в 1989 году в интервью, опубликованном степанакертской газетой «Советский Карабах». В период моего посольства в Армении я эту позицию лишь развивал, углубляя ее теоретическую базу.

На той же встрече с журналистами в пресс-центре меня спросили, почему именно я был выбран для назначения в Ереван. Я высказал предположение, что, по всей видимости, свою роль сыграл мой опыт работы и в странах «третьего мира», и в Европе, ибо Армения, находясь географически в Азии, всей своей культурой и историей тяготеет к западным, христианским ценностям. Да и свои симпатии к армянскому народу я никогда не скрывал, имея друзей-армян и в Москве, и в Париже, и в Милане, и на острове Св.Лазаря. А вот каким образом возникла моя кандидатура на пост посла в Армении, я мог только гадать тогда, да и сейчас с полной уверенностью свои предположения подтвердить не в состоянии.

Раньше было проще. Я оказывался либо назначенцем управления кадров (стажером в Камбоджу в 1956 году), либо меня хотел взять к себе посол (так я поехал в Марокко в 1963 году и второй раз во Францию в 1979 году), либо меня выдвигал территориальный отдел, где меня хорошо знали (Первая Европа в Париж в 1972 году и в Милан в 1989-м). Кто предложил меня на роль посла в Армению, точно не знаю, но ясно, что МИД.

26 мая Б.Н.Ельцин подписал мои верительные грамоты, и я начал согласовывать через постпредство Армении в Москве время моей поездки в Ереван для их вручения президенту Левону Тер-Петросяну.

К этому моменту никаких сотрудников у меня еще не было. Но уже был в активе Владимир Степанович Стариков, который работал исполнительным секретарем советско-турецкой погранкомиссии и охотно согласился на должность советника-посланника посольства. Ко мне просились и более опытные дипломаты, но мне нужен был в тот момент не столько аналитик, способный писать соответствующие телеграммы, – эту функцию на первых порах я полностью взял на себя. Мне был нужен человек с административно-хозяйственной жилкой. Таким человеком мне показался Стариков, и я не ошибся: он освободил меня от многого того, что мне пришлось бы вытягивать самому в ущерб политической работе. И с ним вдвоем плюс небольшая консульская служба (сначала два, а потом три человека) мы и составили рабочее ядро посольства. Весной добавились политсоветник и завканц. Чуть позже – военный советник. И были еще у нас помощник посла, бухгалтер и завхоз, а также принятые на месте переводчик для обработки армянской прессы Людмила Сергеевна Ванян, очень грамотная, интеллигентная и милая женщина, и шофер Манташ Наполеонович Манташев, потомок тех самых Манташевых, которые славились своей предпринимательской деятельностью на всю Россию, прекрасный водитель и милейший человек.

Но весь этот коллектив будет реально складываться с того момента, когда посол вылетит на постоянное жительство в Ереван. А пока суд да дело, Старикова назначили исполнительным секретарем нашей госделегации, что дало ему прекрасную возможность войти в процесс становления межгосударственных отношений. Кстати, и я до отлета в Ереван находился в Москве на должности посла по особым поручениям, как и все мои сотоварищи из числа послов в странах СНГ и руководителей госделегаций. Это позволило получать приличную по мидовским меркам зарплату из центральной кассы: ведь у самих посольств собственного финансирования не было до осени 1992 года.

Вместе со Стариковым и еще одним сотрудником департамента СНГ на самолете Армянских авиалиний в пятницу 19 июня мы вылетели из Внукова и взяли курс на Ереван. Самолет был набит битком, люди сидели в проходах, во всех закутках и даже стояли, как в трамвае, во всяком случае, впечатление у меня было именно такое. В то лето резко сократилось число рейсов на Ереван – с девяти до одного-двух в день. Исчезла их точность и регулярность. А Аэрофлот вообще перестал туда летать. Поэтому было не до первых классов, положенных послам, нас, дипломатов, тоже распихивали как попало, и мы не роптали, главное было – долететь.

Долетели благополучно. Встретили нас достойно. И разместили в той самой дачке, которую дал нам под посольство президент. Нас окружала пышная зелень великолепного сада – грецкий орех, абрикосы, черешня, вишня, инжир, пшат, тута и всякие прочие плодовые и декоративные прелести Араратской долины забрались на высоту 800 метров над уровнем моря и прекрасно себя чувствовали, цветя, благоухая и плодонося. Здесь, пожалуй, только инжир не дозревал до кондиции, а так все годилось к столу.

Прилетели мы на неделю. Армянская сторона предложила насыщенную программу. И вручение грамот президенту было назначено уже на следующий, субботний день, с которого и началось официальное существование первого российского посольства в Армении. Именно первого, потому что Грибоедов никогда послом в Армении, как ошибочно думают некоторые армяне, не был, хотя бы по той простой причине, что она в его время не была независимым государством. А в 1920 году миссия полпреда Бориса Леграна носила по существу переговорный характер и вряд ли может считаться российским посольством в тогдашней Республике Армения. Она скорее предшественница госделегации Олеандрова. Так что как ни крути, а посольством мы были первым.