Путь к правовому государству

Путь к правовому государству

Как и во всякой абсолютной монархии, в Российской империи помимо официального правительства имелось еще и «теневое», именуемое дворцовой камарильей, или, что благозвучнее, царским окружением. Его главой С. Ю. Витте считал, и небезосновательно, генерал-майора Д. Ф. Трепова, в должности дворцового коменданта ставшего наиболее близким к особе императора лицом. Идея всеподданнейшего доклада председателя Комитета министров о необходимости строгой закономерности в правительственных репрессиях у него не встретила ни понимания, ни поддержки.

Каждый свой визит в Царское Село граф И. И. Толстой заставал Д. Ф. Трепова в царской приемной. «Ну-с, что поделывает наш премьер? Как его драгоценное здравие?» — следовал обычный вопрос. «Затем начинались рассуждения о том, что следовало бы делать и чего не делать, похвалы энергичным администраторам, „молодцам“, и порицания „тряпкам“, которые не умеют поддержать престиж власти»99.

Д. Ф. Трепов и подобные ему не признавали никаких сложных жизненных явлений — «все это выдумки интеллигентов, жидов и франкмасонов». Любимым выражением дворцового коменданта, как подметил И. И. Толстой, было «очень просто». Бунтуют крестьяне, жгут дворянские усадьбы, захватывают помещичьи земли — «очень просто»: сечь их, вешать и расстреливать. Участвует еврейская молодежь в революционных партиях — что ж, «очень просто»: «…всех жидов выгнать из России, а кто не выедет, тех истребить»100 и т. д. и т. п. «Иди по пути своего собственного разума, — отозвался на такие речи С. Ю. Витте, — и дойдешь до… помойной ямы»101.

По мере того как непосредственная опасность для престола отдалялась, в императорском окружении нарастала критика правительственных действий по борьбе с революцией. Трагичнее всего то, что она находила отклик в сердце последнего русского царя. Именно он, и никто другой, открыл и возглавил поход против курса правительства С. Ю. Витте, провозглашенного в одобренном им самим всеподданнейшем докладе.

9 ноября 1905 года в царской резиденции состоялось заседание Совета министров под личным председательством императора. Повестка дня — обсуждение доклада министра юстиции. С. С. Манухин вызвал недовольство монарха тем, что терпел у себя в ведомстве лиц с левыми взглядами и оказался недостаточно строг в проведении судебных репрессий. Император заявил: при повсеместных беспорядках необходимо как можно скорее подвергать виновных законному наказанию, между тем гражданские суды мягко относятся к подобным делам. Николай II потребовал от министра юстиции очистить судебное ведомство от лиц, принадлежащих к «противоправительственным партиям». Как подозревал председатель правительства, неприязнь царя к С. С. Манухину разжигал не кто иной, как дворцовый комендант. Еще ранее, до 17 октября, столичный генерал-губернатор Д. Ф. Трепов предъявлял министру юстиции разные противозаконные требования, которым тот, понятное дело, не давал хода.

Симпатии большинства членов кабинета были на стороне С. С. Манухина. Он, как вспоминал А. Ф. Редигер, «…спокойно и твердо отвечал, что суды должны судить по совести и никакого давления на них он не имеет права оказывать, а политические убеждения, не выразившиеся в действии, не наказуемы…»102. С. С. Манухин после заседания подал в отставку и был сменен М. Г. Акимовым, шурином П. Н. Дурново. «Ясные, твердые взгляды — именно, что нужно в судебном ведомстве», — сказал император Николай II про М. Г. Акимова103. К чести последнего, он вел себя вполне достойно и до поры до времени держался строго в законных рамках.

С изданием Временных правил о печати и о забастовках (2 декабря) у властей появилась возможность законного преследования революционных действий. Царским указом от 29 ноября 1905 года местные власти получили право самостоятельно, не испрашивая разрешение центрального правительства, вводить у себя режим усиленной или чрезвычайной охраны и даже военное положение в случаях «…прекращения или замешательства в сообщениях железнодорожном, почтовом и телеграфном». В ответ на указ восемь столичных газет 2 декабря напечатали финансовый манифест Петербургского совета рабочих депутатов, поддержанный другими революционными организациями. В нем население призывалось не платить налогов, при всех сделках требовать расчетов не бумажными купюрами, а золотой монетой и изымать вклады из государственных сберегательных касс. Пугало и предупреждение, сделанное в адрес западных инвесторов — русский народ, говорилось в манифесте, никогда не признает займов, заключенных царским правительством в то время, когда оно, правительство, вело открытую борьбу с собственным народом. На следующий день, в субботу 3 декабря, 267 членов Совета были разом арестованы полицией, а все газеты, полностью напечатавшие финансовый манифест, по распоряжению премьера были закрыты. Председатель Петербургского совета Г. С. Носарь (Хрусталев) был арестован ранее — 26 ноября.

В мемуарах В. И. Гурко сообщаются важные подробности ареста Совета рабочих депутатов. В тот день в Совете министров, пишет он, обсуждался проект правил о союзах. П. Н. Дурново не пришел на заседание, командировав вместо себя чиновника Департамента общих дел своего министерства. Не успели присутствующие разговориться, как председателю доложили, что его по важному делу просит к телефону министр внутренних дел. С. Ю. Витте направился в другую комнату к аппарату, оставив коллег по кабинету в состоянии внутреннего напряжения. «Возвращение Витте не способствовало успокоению присутствующих. С белым буквально лицом он в величайшем волнении сказал: „Все погибло. Дурново арестовал Совет рабочих депутатов“. Слова эти произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Некоторые члены Совета даже вскочили со своих мест, а управляющий делами Совета Н. И. Вуич затрясся как осиновый лист. Что произошло после, мне неизвестно, так как Витте немедленно прекратил обсуждение вопросов», — читаем в воспоминаниях В. И. Гурко104.

В действительности ничего подобного, скорее всего, не происходило — ни в одном из известных исторических источников нет никаких следов о заседании правительства 3 декабря. Ближайшие по времени заседания кабинета проходили 2 и 10 декабря. 5 декабря (это был понедельник) Совет министров в полном составе был на царскосельском совещании по вопросу об изменении и дополнении закона о выборах в Государственную думу. 3 декабря действительно состоялось заседание, но не Совета министров, а финансового комитета. Оно было строго секретным, и В. И. Гурко, чиновник Министерства внутренних дел, на нем присутствовать никак не мог. Воспоминания исторических деятелей — один из самых ненадежных источников наших знаний о прошлом. Степень этой ненадежности обратно пропорциональна масштабу личности мемуариста.

По свидетельству графа И. И. Толстого, председатель Совета министров «…или противился всяким жестоким репрессиям, или старался их смягчить, громко выражая мнение не только в нашей среде, но и в присутствии министров самому Государю Императору, что жестокость и излишняя строгость являются показателями только трусости и слабости, а что мужественное и сильное правительство может проявлять только одну справедливость, окрашенную жалостью к увлекающимся и увлеченным людям, помня, насколько оно само виновато в нерадении и непредусмотрительности»105. Достоверность приведенных слов не подлежит сомнению, ибо она подтверждается всей совокупностью известных фактов.

В начале декабря правительству пришлось обсуждать законопроект о применении в революционное время военно-полевого судопроизводства. Его внес главный военный прокурор H. H. Маслов. Разница между военным и военно-полевым судом была довольно существенна. В судах просто военных процедура выяснения истины мало чем отличалась от обычной: судили юристы, правда, в военных погонах, процесс носил состязательный характер, обвиняемый имел право на апелляцию. Военно-полевые суды назначались из строевых офицеров, а приговоры вступали в силу тотчас же после утверждения их генерал-губернатором.

По обсуждении вопроса Совет министров решил: военно-полевые суды приносят мало пользы, больше вреда. Главное — решительность в действиях самих войск. Если раньше войска при разгоне «мятежных скопищ» применяли оружие главным образом для устрашения, то теперь им надлежало действовать совершенно иначе. «Главным основанием для деятельности войск, — записал Совет министров в мемории, — должно быть постановлено, что коль скоро они вызваны для усмирения толпы, то действия должны быть решительные и беспощадные по отношению ко всем сопротивляющимся с оружием в руках». Эту позицию правительства полностью разделял его глава: «Ввиду такого, выраженного Советом, сомнения в полезности провозглашенного нового весьма сурового закона, едва ли могущего получить на практике особое значение, приемлю всеподданнейший долг представить о вышеизложенном на высочайшее Вашего императорского величества благовоззрение, позволяя себе… высказать мнение, что военному министру надлежало бы дать кому следует категорическое указание о применении войсками полной силы и решительном действии оружием против всех оказывающих им вооруженное сопротивление и противящихся распоряжениям начальников воинских частей»106.

Командирам войсковых формирований от имени военного министра был разослан секретный циркуляр. В нем говорилось: «При подавлении разного рода беспорядков употребления оружия, конечно, следует избегать; но в тех случаях, когда беспорядки принимают характер восстания или когда производящие их употребляют оружие или чинят насилие, то войскам должно быть предписано, со своей стороны, без всякого колебания прибегать к употреблению оружия для немедленного прекращения беспорядков»107.

13 декабря министерство С. Ю. Витте вынесло единогласное постановление, отклонявшее законопроект главного военного прокурора. Исключительно по этой причине он не сделался тогда законом — как знать, что бы с ним сталось, попади он в Государственный совет, а затем на подпись императору. Правительственная мемория с отрицательным мнением по законопроекту о введении военно-полевого судопроизводства была выработана в самый разгар московского вооруженного восстания.

***

В ноябре 1905 года положение в Москве уже приняло опаснейший оборот. 20 ноября премьер-министр потерял связь с Первопрестольной — на московский телеграф явились забастовщики, сняли караул и разогнали персонал. Когда С. Ю. Витте потребовал усилить охрану телеграфа, ему ответили: не ранее, как вернутся войска из Маньчжурии. Московский градоначальник барон Г. П. Медем расписался в собственном бессилии остановить революцию, направив министру внутренних дел прошение об отставке. На полях прошения барона император Николай оставил меланхолическую пометку: «Грустно».

Более всего С. Ю. Витте волновала неопределенность. Он не имел достоверных сведений о том, каковы планы, намерения и силы местных революционеров. Но он знал совершенно точно: в Москве — опасная слабость правительственной власти. Должность московского генерал-губернатора в октябре — ноябре 1905 года занимал П. П. Дурново, однофамилец министра внутренних дел. Граф И. И. Толстой был неоднократным свидетелем того, как на заседаниях кабинета С. Ю. Витте нападал на П. П. Дурново за бездеятельность и призывал министра внутренних дел присоединить свой голос к его, графа С. Ю. Витте, представлениям императору о необходимости немедленно сменить московского генерал-губернатора, пока не случилось большой беды. «П. Н. Дурново, хотя и не особенно энергично защищал последнего, но от совместного воздействия на решение Государя отказывался, — пишет И. И. Толстой, — так что на меня, например, роль его в этом вопросе производила такое впечатление, что он не был согласен с резкостью нападок графа С. Ю. Витте, дипломатично ссылаясь на то, что выбор генерал-губернаторов всецело зависит лично от Государя и что, пока Его величество не выражает неудовольствия их действиями, неудобно подымать вопрос о их замене другими лицами»108. Как видно, министр внутренних дел в этом деликатном вопросе проявил полезные качества ловкого царедворца, которых так не хватало председателю правительства.

«В Москве — полная анархия власти… Крайне важно скорейшее прибытие нового генерал-губернатора», — убеждал С. Ю. Витте царя. Кандидатура на смену бездеятельному П. П. Дурново председателем Совета министров была заблаговременно подобрана. Московским генерал-губернатором предстояло стать вице-адмиралу Ф. В. Дубасову. Он заслужил репутацию человека решительного, твердого, самостоятельного, в высшей степени порядочного и без палаческих наклонностей. «Он не орел, — для того, чтобы что-нибудь усвоить, ему требуется довольно много времени, но раз он усвоил, сообразил, — тогда он крайне тверд в своих решениях», — отзывался С. Ю. Витте о Дубасове109.

В годы Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Ф. В. Дубасов, будучи старшим офицером яхты «Славянка», совершил выдающийся подвиг: во время атаки русских минных катеров на турецкий монитор «Сенфи» он собственноручно поразил вражеский корабль ручной миной. После войны Ф. В. Дубасов командовал военными судами, служил морским агентом (атташе) в Берлине. В 1896 году он получил назначение на должность младшего флагмана русской Тихоокеанской эскадры и два года спустя занимал Квантунский полуостров и Порт-Артур. Ф. В. Дубасов критически отнесся к оккупации Квантуна, предвидя отрицательные последствия такого шага. Неудивительно, что вскоре он оказался как бы не у дел. О его талантах вспомнили, когда наступили драматические события осени 1905 года.

Как могло случиться, что дело дошло до организованного (правда, плохо) вооруженного восстания против существующего строя в Москве и чрезвычайных революционных эксцессов в Прибалтике и Сибири? И современники, и позднейшие исследователи отвечали на этот вопрос примерно одинаково: во-первых, причиной тому крайняя растерянность и страх властей всех уровней и, во-вторых, отсутствие единства в деятельности центрального правительства. Премьер-министр не обладал необходимой полнотой власти в стране. Он не имел права смещать с должности глав местных администраций; армия ему вообще не подчинялась, а только полиция, но она была в ноябре — декабре в значительной степени деморализована.

Самое интересное заключается в том, что С. Ю. Витте вовсе не стремился к расширению своих властных полномочий. Когда в комиссии Д. М. Сольского обсуждались проекты закона о Совете министров, в одном из таких проектов за председателем правительства резервировался необычайно широкий объем прав. Он мог, например, при наличии исключительных обстоятельств требовать от всех должностных лиц обязательного исполнения своих распоряжений. «Эту статью поддержать не могу. Это — диктатура», — написал С. Ю. Витте на полях документа110. Вообще он совершенно искренне говорил и писал, что лучше революционные эксцессы предотвращать своевременными и разумными мерами, нежели потом подавлять путем вооруженного насилия. Так было и в Москве.

Еще в октябре при Московском комитете Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) была образована боевая группа специально для подготовки вооруженного антиправительственного восстания. Эта группа формировала боевые дружины из рабочих, вооружала их и обучала тактике ведения уличных боев. Учебные пункты боевых дружин имелись в училище Фидлера на Чистых прудах, в Высшем техническом училище и других местах. Для боевиков издавались учебные пособия: «Знакомство с взрывчатыми веществами», «Обращение с огнестрельным оружием», «Краткое руководство к уличному бою».

Сильные вооруженные отряды были созданы революционерами на текстильной фабрике Э. Цинделя, мебельной фабрике Н. П. Шмита, при Миусском трамвайном парке, на заводах Гужона и Бромлея, Прохоровской Трехгорной мануфактуре. Дружинники трамвайного парка обучались боевому мастерству на собственном стрельбище в Сокольниках. К началу декабрьских событий в Москве в списках боевых дружин насчитывалась примерно тысяча смелых и решительных бойцов.

Московские социал-демократы, и в первую очередь большевики, организовали сбор денежных средств на вооруженное восстание. 15 тыс. руб. было получено от писателя Максима Горького, 20 тыс. дал студент физико-математического факультета Московского университета, владелец первоклассной мебельной фабрики Н. П. Шмит. Денег, однако, не хватало, поэтому вооружение будущих повстанцев было самое примитивное — в основном револьверы разных систем и немного винтовок магазинного типа с ограниченным числом патронов. Лучше всего была вооружена дружина фабрики Шмита, имевшая в своем арсенале многозарядные пистолеты «маузер» и винтовки системы «винчестер», которые легко было спрятать под одеждой. Тем не менее на победу без войска в борьбе за свержение надоевшего всем самодержавия рассчитывать не приходилось. Московские большевики это хорошо понимали — среди солдат довольно многочисленного московского гарнизона распространялась революционная литература. Пропаганда и агитация приносили свои плоды. В воинских частях шло глухое брожение, достигшее кульминации 2 декабря, когда произошли крупные волнения во втором гренадерском Ростовском полку.

Декабрь 1905 года был, наверное, самым трудным месяцем для С. Ю. Витте с чисто нравственной точки зрения — ему приходилось принимать решения, которые сильно повредили его репутации прогрессивного политика в глазах и современников, и потомков. О том, что в Москве настроение сложилось крайне взрывоопасное, что туда со всех сторон съезжаются революционеры с самыми решительными намерениями, С. Ю. Витте узнал совершенно случайно. Вице-адмирал Ф. В. Дубасов был направлен в Москву слишком поздно, когда предотвратить вооруженное выступление стало уже почти невозможно. Назначенный на эту должность 24 ноября, адмирал прибыл в Первопрестольную 25 ноября, быстро уловил суть происходящих событий и в тот же день вечером отправился в Петербург.

Ф. В. Дубасова пришлось упрашивать, чтобы он согласился принять новое назначение. Он долго упрямился, ссылался на возраст (ему исполнилось уже 60 лет), на состояние здоровья, но затем смирился с судьбой. Явившись к председателю Совета министров накануне отбытия к новому месту службы, Ф. В. Дубасов просил только, что если с ним случится несчастье, позаботиться о его семье, а будет Бог к нему милостив и все сойдет успешно, то ходатайствовать перед царем о своем назначении в Государственный совет, чтобы будущее его, Ф. В. Дубасова, было вполне обеспечено.

Новый генерал-губернатор получил от премьера четкое указание — подавить московский мятеж любыми средствами. Прибыв в Москву 4 декабря, уже на следующий день Ф. В. Дубасов устроил торжественный прием по случаю вступления в должность и сказал речь с изложением собственного кредо: «…По моему глубокому убеждению, победа над крамолой должна быть достигнута не столько штыками и залпами, сколько нравственным воздействием и твердостью лучших общественных сил России, которых я и приглашаю объединиться и сплотиться для дружной борьбы с крамолой»111. Но приглашение адмирала несколько запоздало.

5 и 6 декабря на улицах Москвы произошли безобразные сцены. Мирные политические демонстрации под красными знаменами, в основном учащейся молодежи, были разогнаны самым зверским образом: озлобленные полицейские били демонстрантов и рубили их шашками112. В ответ дружинники, при сочувственном отношении населения, разоружали, а то и отстреливали городовых, которые, боясь за свою жизнь, вовсе исчезли с московских улиц.

6 декабря войска московского гарнизона, полиция и жандармерия были приведены в состояние полной боевой готовности — Совет рабочих депутатов Москвы объявил о начале всеобщей забастовки. 7 декабря Москва была объявлена на положении чрезвычайной охраны, и в тот же день генерал-губернатор мастерским ударом обезглавил революционеров. Члены Московского комитета РСДРП В. Л. Шанцер (Марат) и М. И. Васильев-Южин, ответственные за подготовку восстания, были арестованы.

8 декабря власти, применив силу, разогнали митинг рабочих в саду «Аквариум». На следующий день было расстреляно из пушек училище Фидлера на Чистых прудах, где проходило собрание дружинников. Офицер, командовавший воинским отрядом, получил приказ: перерубить и переколоть всех, кто не захочет сдаться добровольно. Уже вечером того же дня, 9 декабря, в Москве начались баррикадные бои. Московский генерал-губернатор, хотел он того или нет, фактически спровоцировал революционеров на преждевременное выступление. Вождь большевиков В. И. Ленин советовал отложить вооруженное восстание на весну 1906 года, когда армия вернется из Маньчжурии.

Призыв к вооруженной борьбе раздался, когда у восставших многое еще не было готово и прежде всего не было плана сражения. У адмирала такой план был — правительственные войска он стянул из мест постоянной дислокации к центру Москвы, а собственный штаб устроил в Кремле. Самые надежные силы были разделены на два отряда. Один из них располагался на Театральной площади, другой — в здании Манежа. Оттуда совершались вылазки в разные части города. Оставшимися войсками Ф. В. Дубасов занял телеграф, почтамт, телефонную станцию и водопровод. Имея 9 пехотных полков общей численностью 6,5 тыс. человек, 3 полка драгун, два полка донских казаков, несколько артиллерийских частей, генерал-губернатор не смог взять ситуацию в городе под свой полный контроль. Многие части, как уже говорилось, были ненадежны, и их спокойствия ради пришлось запереть в казармы и там охранять. Под ружье Ф. В. Дубасову удалось поставить примерно 1350 боеспособных штыков и сабель; их едва хватило на организацию караульной службы. Из всех московских вокзалов он смог удержать только Николаевский, куда ожидалось прибытие подкреплений. Попытки дружинников овладеть вокзалом не увенчались успехом — его охраняли рота солдат, сотня казаков и артиллерийская батарея.

В борьбе с войсками московские дружинники придерживались партизанской тактики: небольшими группами (3–5 человек) из укрытий они обстреливали солдат и казаков. Те, в свою очередь, подвозили артиллерию и открывали стрельбу по зданиям, откуда раздавались выстрелы. От артиллерийских снарядов сильно пострадала типография И. Д. Сытина, сгорели четыре дома на Кудринской площади (13 декабря), один дом на Миусской площади (14 декабря). Многочисленные баррикады, сооружаемые по всему городу, затрудняли маневрирование войсками.

На просьбу выслать дополнительные воинские силы от великого князя Николая Николаевича 8 декабря была получена телеграмма: «В Петербурге свободных войск для посылки в Москву нет». Между тем кольцо баррикад стягивалось вокруг центра города. От злости и с перепугу солдаты и полицейские открывали беспорядочную стрельбу в разные стороны, только восстанавливая против себя горожан и умножая ряды сочувствующих революции113. 11 декабря Ф. В. Дубасов направил тревожную телеграмму сразу в три адреса: петербургскому генерал-губернатору, премьер-министру и министру внутренних дел. «Положение становится очень серьезным, кольцо баррикад охватывает город все теснее, войск для противодействия становится явно недостаточно. Совершенно необходимо прислать из Петербурга хотя бы временно бригаду пехоты», — говорилось в ней114.

Получив дубасовскую телеграмму, председатель правительства немедленно вызвал к телефону дворцового коменданта и попросил его срочно доложить императору, что он считает безусловно необходимым экстренно направить войска в Москву и что, если город, не приведи Бог, перейдет в руки революционеров, это будет удар по престижу императорского правительства с многочисленными и трудно предсказуемыми дурными последствиями. Д. Ф. Трепов передал, что император просил С. Ю. Витте лично съездить к председателю Совета государственной обороны великому князю Николаю Николаевичу и уговорить его послать войска в Москву, что им и было сделано.

Прибытие подкреплений малочисленным войскам Ф. В. Дубасова — гвардейского Семеновского полка из Петербурга, Ладожского полка из Польши с конной артиллерией и железнодорожными батальонами общей численностью 1900 штыков — окончательно склонило чашу весов на сторону царского правительства. Генерал-губернатор вновь почувствовал уверенность в собственных силах. 16 декабря при нем собрался совет из представителей общественности для решения оперативных проблем города. Московскому городскому голове Н. И. Гучкову было твердо обещано, что расстрелов артиллерийским огнем обывательских домов в случае единичных выстрелов из них более не будет, войска получили указание об «…особой осмотрительности при применении оружия»115.

Московский генерал-губернатор не смог сдержать своего обещания. Еще 15 декабря Ф. В. Дубасов получил от императора депешу: «Посылаю в ваше полное распоряжение генерал-лейтенанта барона Штакельберга. Надеюсь, что Семеновский полк поможет вам раздавить окончательно революцию вместе со славными гренадерскими полками». Именно Г. К. Штакельберг и направлял, по всей вероятности, действия карателей, поскольку генерал-губернатор не имел полномочий отдавать конкретные боевые приказы войскам — он мог лишь ставить общие задачи.

Семеновский полк прибыл в Москву поздним вечером 15 декабря, Ладожский полк— 17 декабря. Ночь с 15-го на 16-е гвардейцы провели на вокзале. Командир одного из батальонов Семеновского полка полковник Н. К. Риман с частью войск (6 рот пехоты, 2 орудия, 2 пулемета) был командирован на Московско-Казанскую железную дорогу, находившуюся в руках революционеров. Ему был вручен письменный приказ полкового командира: «Арестованных не иметь и действовать беспощадно… Каждый дом, из которого будет произведен выстрел, уничтожать огнем или артиллерией»116. Утром 16 декабря полковник Г. А. Мин с оставшимися семеновцами и другими частями занял остальные вокзалы, захватил здание Миусского трамвайного парка и окружил Пресню, где находился штаб боевых дружин. У Горбатого моста и в других местах он натолкнулся на сильный огонь (оборону у моста держала дружина шмитовской фабрики) и, хотя почти не понес потерь, остановил продвижение своего отряда. В тот же день окружной генерал-квартирмейстер С. М. Шейдеман составил план штурма Пресни.

Рано утром 17 декабря полковой артиллерии Семеновского полка (8 легких орудий) предстояло открыть огонь по Пресне. После этого в действие должна была вступить артиллерия со стороны Николаевских казарм, находившихся за Пресненской заставой. Своим обстрелом она имела цель «…уничтожение мятежных скопищ, поэтому по зданиям без людей (если станет известным, что люди бежали) стрелять не следует». Затем отряд полковника Г. А. Мина в составе 8 пехотных рот должен пройти всю Пресню насквозь117.

Ранним утром 17 декабря артиллерия гренадерского корпуса выехала на боевые позиции и открыла шквальный огонь по Пресне. При обстреле из легких орудий снаряды легли в вал, окружавший пресненские фабрики, и никакого ущерба им не причинили. Артиллеристы направились было в казармы, но по приказу Г. К. Штакельберга в час дня были возвращены на позиции примерно в одной версте от Николаевских казарм. К двум легким батареям добавилась батарея пушек более крупного калибра Второй гренадерской генерал-фельдмаршала графа Брюса артиллерийской бригады. В 1 час 30 минут пополудни по приказу, полученному из штаба Московского военного округа, канонада была возобновлена. Стрельба батареями по стенам и крышам фабрик велась ровно час. После окончания стрельбы пушки были оставлены на позиции и одна батарея продолжала вести огонь по людям, перебегавшим из одного здания в другое. За час непрерывной пальбы только после полудня 17 декабря тремя батареями было выпущено 400 снарядов, в том числе 80 батарейных гранат.

Густой дым заклубился над городом. Фабрика Шмита была полностью разрушена и сожжена утренней стрельбой четырех орудий Семеновского полка. Помимо фабрики были сожжены еще три дома у Горбатого моста. Загорелись склады лакокрасочной фабрики Мамонтова и прилегавшие деревянные постройки. Горели дома у Зоологического сада, у Пресненской заставы и в других местах. Действиями артиллерии были повреждены фабричные здания Трехгорки, «спальни» и столовая рабочих. Все было кончено — вечером того же дня под прикрытием темноты дружинники малыми группами стали покидать блокированную Пресню.

Московский генерал-губернатор устроил подчиненным разнос: так ли необходимо было использовать крупные калибры артиллерии? Ведь главная задача, поставленная войскам, состояла в изъятии оружия и арестах участников мятежа, а вовсе не в акциях массового устрашения вроде той, что была устроена 17 декабря. Начальник артиллерии гренадерского корпуса в рапорте от 28 декабря 1905 года отвел все предъявленные ему адмиралом упреки. «Намерение генерал-губернатора щадить здания, — оправдывался артиллерийский начальник, — было совершенно неизвестно и, очевидно, шло вразрез с отданными штабом округа распоряжениями — действовать с тыла на фабрики целым отрядом артиллерии, с батарейными орудиями включительно. Отдача этого распоряжения, очевидно, известного и генерал-губернатору, само по себе, уничтожает предъявленное им обвинение в излишнем разрушении зданий артиллерией. Штабу округа должно было быть известно, что с занятой артиллерией позиции, при прицеле в 18–20 линий, одна только внутренность мануфактуры и находящиеся там люди для артиллерийского поражения недоступны: видны крыши и стены, по которым и будет наводка орудий и которые при действии батарейных орудий, что должно было быть известно штабу, неминуемо подвергнутся частичному разрушению и легко возможному пожару»118.

Хозяин Трехгорной мануфактуры, Николай Иванович Прохоров, в те страшные дни находился у себя дома неподалеку от фабрики. 18 декабря в 4 часа утра он передал рабочим предложение генерал-губернатора о сдаче, в противном случае, сказал он, все фабричные здания будут снесены снарядами до самого основания. По воспоминаниям участника событий, рабочего М. Краснова, фабрикант предложил вывесить белые флаги и направить к Дубасову делегацию с обещанием, что стрельбы по войскам из зданий мануфактуры более не будет. Черновик прошения Н. И. Прохоров написал собственноручно. Вручая его делегатам, рассказал рабочий, хозяин предупредил, «…что к Мину идти — нужно рисковать жизнью, и тут же добавил, что все убитые отцы в этом восстании и семейства их будут им чтимы и обеспечены»119. Командир лейб-гвардейцев Г. А. Мин сдачу на капитуляцию отверг, потребовав выдать все оружие и всех зачинщиков мятежа. Прохоровские рабочие ему заявили, что они все равно виноваты в случившемся и что оружия у них нет.

18 декабря полковник Г. А. Мин получил очередное предписание начальника штаба Московского военного округа: прочесать Пресню, «…чтобы убедиться, что сопротивления не оказывают… Если будет оказано вооруженное сопротивление, то истреблять всех, не арестовывая никого»120. 19 декабря от великой княгини Елизаветы Федоровны, вдовы убитого Иваном Каляевым великого князя Сергея Александровича, московский генерал-губернатор получил крестик и благословение на ратные труды. В тот же день тремя колоннами 11 рот пехоты из состава Семеновского и Ладожского полков под командованием полковника Г. А. Мина вошли на Пресню и без сопротивления заняли уже оставленные немногочисленными дружинниками Даниловский сахарорафинадный завод, лакокрасочную фабрику Н. И. Мамонтова и Трехгорную мануфактуру. На зданиях Трехгорки в знак победы были вывешены национальные флаги. Начались поиски спрятанного оружия (каждому нашедшему револьвер обещалась премия в три рубля) и акции устрашения: казни и избиения. 17 человек были расстреляны по приказу Г. А. Мина прямо на фабричном дворе Трехгорки.

17–20 декабря уничтожался «мятежнический очаг» на Московско-Казанской железной дороге. На всем протяжении участка от Москвы до Коломны была восстановлена железнодорожная служба и открыто регулярное движение по расписанию. Полковником Н. К. Риманом на станциях Московско-Казанской дороги было убито и казнено без суда и следствия: на станции Сортировочная — 5 человек, Перово — 9 человек, Люберцы — 14 человек, Голутвино — 24 человека и Ашитково — 3 человека; всего, таким образом, истреблению подверглись 55 человек121. По воспоминаниям очевидцев, Н. К. Риман не гнушался собственноручно пристреливать плененных революционеров. Сам военачальник этот факт отрицал.

По новейшим данным, в боевых столкновениях на улицах Москвы погибло революционеров и мирных жителей всего примерно 1060 человек, в том числе 220 детей и женщин. Потери правительственных войск за все время восстания составили 20 человек убитыми (в том числе два семеновца) и 46 ранеными122.

Действия в Москве полковника Г. А. Мина и семеновцев председатель правительства в целом одобрял, хотя и признавал в некоторых случаях излишнюю жестокость с их стороны. «…Но не я им решусь даже теперь произнести слова хуления. Войдите в их положение. Их взяли, неожиданно отправили в неизвестную им местность, оставили без планомерных распоряжений, поставили их под различные опасности и затем говорят, можно было бы и не стрелять, а тут напрасно убили такого-то или таких-то. Если кто виновен, то виновны те, которые не приняли заблаговременно надлежащих мер и раскисли, допустили деморализацию местных войск и сами только изрекали громкие слова из-за кустов»123.

«По моему убеждению, — писал он далее, — революционные действия силою следует подавлять силою же. Тут не может быть ни сентиментальности, ни пощады, но коль скоро революционные действия или вспышка подавлены, продолжение пролития крови и, в этих случаях иногда крови невинных, есть животная жестокость. К сожалению, когда вспышка восстания в Москве была подавлена, генерал Мин продолжал допускать жестокости бесцельные и бессердечные»124.

За свою доблестную работу в Москве флигель-адъютант полковник Г. А. Мин был произведен в генерал-майоры. 10 января 1906 года он удостоился великой милости — приглашения к высочайшему завтраку. За трапезой полковник рассказывал императору, императрице и августейшим детям о своих московских подвигах и демонстрировал трофеи — найденные при обысках револьверы и ружья125.

13 августа 1906 года на станции Новый Петергоф генерал-майор Г. А. Мин прямо на глазах жены и дочери был застрелен членом летучего боевого отряда партии эсеров Зинаидой Коноплянниковой. По приговору петербургского военно-окружного суда террористка была повешена.

Обстановка в Москве и после подавления революционного восстания оставалась неспокойной. Генерал-губернатор не обольщался достигнутыми успехами. Мятежники отступили, докладывал он императору, оставив «…на театре действия хотя и рассеянных, но самых непримиримых и озлобленных бойцов, которые, заранее обрекая себя на жертву преступной борьбы, видимо, решились продолжать ее хотя бы и одиночными силами до последней крайности»126. Ф. В. Дубасов настоятельно просил оставить в Первопрестольной Семеновский полк, но премьер-министр был непреклонен — в Петербурге надежные гвардейские части гораздо нужнее, особенно в преддверии очередной годовщины событий 9 января.

Тактика Ф. В. Дубасова во время подавления восстания в Москве в общем отвечала представлениям графа С. Ю. Витте о приемах борьбы с революцией. Вооруженные выступления московских рабочих подавлялись самым решительным и беспощадным образом. При этом адмирал Ф. В. Дубасов сохранил холодную голову и не впал в палаческий раж. Виновные в «московских беспорядках» (их было свыше 100 человек) по его настоянию были преданы не военному, а гражданскому суду.

11 декабря 1906 года в Московской судебной палате состоялся процесс над рабочими Прохоровской Трехгорной мануфактуры, участвовавшими в вооруженном восстании. Как и следовало ожидать, были вынесены мягкие приговоры. 9 человек суд приговорил к каторге сроком от 3 до 20 лет, 10 — к разным срокам тюремного заключения и 8 — к ссылке на поселение. По сообщению корреспондента газеты «Новое время», подсудимые, выслушав приговор, запели «Отрешимся от старого мира», публика принялась им подпевать, размахивая платками. Демонстрация революционных чувств длилась около четверти часа.

Карательные излишества при подавлении революционных выступлений не могли принести и не принесли умиротворения. Эту истину понимали и С. Ю. Витте, и Ф. В. Дубасов, но не их августейший повелитель, который, если судить по его резолюциям, полагал, что чем больше революционеров каратели расстреляют и повесят, тем безопаснее будет для страны. Уже после революции действия полковника Н. К. Римана (он получил повышение по службе и стал командовать Двинским пехотным полком) на Московско-Казанской дороге были опротестованы юристами ввиду слишком уж большого количества произведенных им бессудных казней. 2 декабря того же года доклад военного министра по делу Н. К. Римана вернулся с высочайшей резолюцией: «Если бы все военные начальники действовали по примеру полковника Римана I, то Россия не пережила бы тяжкой и постыдной годины 6 лет назад»127. Резолюция императора по этому делу, вне всякого сомнения, выражает его глубокое внутреннее убеждение.

Начальник несет полную ответственность за действия подчиненных. В общественном мнении Ф. В. Дубасов был выставлен «палачом Москвы». Несколько раз он являлся объектом покушений революционеров, дважды был ранен. В апреле 1906 года в него бросили бомбу, а в декабре выпустили три пули. На просьбу адмирала помиловать стрелявшего в него мальчишку император ответил письмом со следующими примечательными строками: «…Вы обратились ко мне с просьбой о милости для покушавшихся на вашу жизнь. Мне понятно нравственное побуждение, руководившее вами, — это был порыв благородной души. Но я не могу разделить вашей точки зрения по данному случаю. Вы мой генерал-адъютант и бывший московский генерал-губернатор. Ваше имя давно известно во всей России; оно связано теперь с ореолом быстрого подавления мятежа в Москве. Именно поэтому вы сделались жертвой и второго покушения. Полевой суд действует помимо вас и помимо меня, пусть он действует по всей строгости закона. С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может. Вы меня знаете, я незлобив; пишу вам совершенно убежденный в правоте моего мнения. Это больно и тяжко, но верно, что, к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратит моря крови — и уже предотвратила!»128

Своим мягкосердечием по отношению к побежденным революционерам московский генерал-губернатор заслужил неудовольствие Николая II. Всеподданнейший доклад о наведении порядка в Первопрестольной адмирал направил императору, а копию вместе с письмом от 7 января 1906 года — С. Ю. Витте. Письмо адмирала премьер переадресовал царю.

«В дело подавления московского мятежа я положил весь свой разум, все уменье и всю волю, причем усилия мои увенчались успехом», — писал Ф. В. Дубасов. Однако по каким-то неведомым причинам его обошли наградами — он не получил ни производства в следующий чин, хотя состоял вице-адмиралом целых семь лет, ни ордена. Награждение московского генерал-губернатора — важный политический акт, и его, полагал автор письма, надо было сделать громко, всемилостивейшим рескриптом.

«Если вы со мною согласны, — писал С. Ю. Витте адмирал, — то вам, конечно, не трудно все это устроить. Еще одно слово: я просил вас о назначении меня членом Государственного совета, и вы были добры взять это на свою заботу, — напоминаю вам об этом не для того, чтобы торопить вас; но я хочу быть назначенным теперь же — на основании действующего порядка, так как по изменении его в близком будущем это сделается невозможным»129. Членом Государственного совета Ф. В. Дубасов был назначен 15 января 1906 года; 5 июля того же года «по расстроенному здоровью» царским рескриптом был отставлен с поста московского генерал-губернатора. Но чин полного адмирала он получил только 6 декабря 1906 года высочайшим приказом по Морскому ведомству130.

Лавры главного умиротворителя мятежной Москвы достались не С. Ю. Витте, а П. Н. Дурново, хотя роль последнего в этих событиях, полагает И. И. Толстой, «…была минимальна, а может быть и отрицательная»131. Министр внутренних дел в событиях московского восстания очутился совершенно на вторых ролях, хотя на словах проявлял бурную энергию. Он выводил из терпения председателя правительства своим любимым выражением: с революционерами церемониться нечего — «…к стене их и расстрелять».

«Вследствие ли постоянного и всюду громко повторяемого им с этих пор убеждения, что с революцией шутить нечего и что необходимо принимать по отношению к ней самые крайние меры строгости, или вследствие того, что в качестве администратора московский генерал-губернатор находился в ближайшей связи с Министерством внутренних дел и отчасти даже в подчинении к нему, но имя П. Н. Дурново стало все чаще упоминаться рядом с именем Дубасова как победителя московского восстания, причем роль Витте в этом эпизоде совершенно стушевалась; даже, напротив того, брошенные Витте кстати несколько фраз о том, что, хотя строгость в соответственное время и по обстоятельствам необходима, но что на ней одной выезжать нельзя, побудили придворные и реакционные круги утверждать, что Витте либерал, опасный в данную минуту, а что настоящий спаситель Отечества — „молодец“ Дурново, понимающий, что шутить теперь нельзя, а надо действовать, „не жалея патронов“», — по свежим следам событий записал граф И. И. Толстой132.

Отношения С. Ю. Витте и П. Н. Дурново в ноябре и декабре 1905 года посторонним наблюдателям казались совершенно странными. Дурново возражал почти против каждого предложения Витте, находя всю затею с конституцией совершенно несвоевременной; его длинные выступления по поводу назначения губернаторов или объявления отдельных местностей на положении усиленной охраны казались С. Ю. Витте обструкцией и положительно выводили его из себя: он совершенно перестал стесняться в выражениях, бывал груб, доходя иногда фактически до крика. При всем при этом на каждом заседании он давал понять присутствующим, что чрезвычайно ценит административный опыт Дурново и очень нуждается в его советах. «До января 1906 года взаимные отношения эти имели такой вид, что Витте держит Дурново в руках и что, пользуясь его полицейской опытностью, он направляет ее в нужную ему сторону, а Дурново, хотя и брыкается, но, подчиняясь более сильной воле, не решается идти прямо против председателя и если и повертывает иногда дела по-своему, пользуясь своими частыми всеподданнейшими докладами, то делает это с оглядкой и считаясь с опасным для него политическим противником»133.

***

После подавления вооруженных восстаний в Москве и в других городах (Ростове и Новороссийске) на повестку дня встали другие задачи. 23 декабря председатель правительства направил императору доклад, где подчеркивалось, «…что революционеры на время везде сломлены. Вероятно, на днях общие забастовки везде кончатся. Остаются остзейские губернии, Кавказ и Сибирская дорога. По моему мнению, прежде всего нужно разделаться с остзейскими губерниями. Я целым радом телеграмм поощрял генерал-губернатора действовать решительно, но там, очевидно, мало войск. С этими силами трудно справиться, вследствие чего я ему еще вчера ночью телеграфировал, что, ввиду слабости наших войск и полиции, для поднятия авторитета власти необходимо с кровожадными мятежниками расправляться самым беспощадным образом»134.

Головную боль у С. Ю. Витте вызывал беспорядок, воцарившийся на Сибирской дороге. Там революционные комитеты сами решали, кого возить, а кого нет, какие телеграммы передавать по назначению, а какие не передавать. Между тем требовалось как можно скорее перебросить армию из Китая в Европейскую Россию, к новым местам постоянного расположения.

По настоянию С. Ю. Витте его правительством был разработан новый план дислокации армии. Если ранее доблестная российская армия предназначалась для борьбы с врагами внешними и потому размещалась поблизости от государственных границ страны, то теперь главным стал враг внутренний. Войска предстояло разместить в зонах внутренних конфликтов, с тем чтобы не столько гасить эти конфликты, сколько предупреждать самим фактом присутствия крупных воинских частей. Эта затея премьера, по свидетельству военного министра А. Ф. Редигера, вызвала сильнейшее неудовольствие царя, очень ревниво относившегося к своим прерогативам верховного вождя русской армии и флота.

Кадровые полки из Маньчжурии не возвращались, а прибывали только запасные части. Н. П. Линевич опрометчиво пообещал им, что к началу весеннего сева они будут дома. Деньги демобилизованным солдатам выдавались в Харбине сразу на весь путь, их пропивали сразу же, на Харбинском вокзале, затем продавали солдатский скарб, а когда продать больше нечего было, голодные деморализованные толпы запасных громили и грабили вокзалы, пристанционные буфеты и поселки железнодорожников.

Капитан А. И. Деникин, будущий вождь белогвардейской Добровольческой армии, время с ноября 1905-го по январь 1906 года провел в поезде на Сибирской железной дороге, пробираясь из Маньчжурии в Петербург. В Иркутске ему пришлось прожить несколько дней, так как из-за забастовок и расстройства движения там скопилось до 30 воинских эшелонов и несколько пассажирских поездов. На дороге было чрезвычайно трудно достать продовольствие, и А. И. Деникин с его товарищами жили только теми запасами, которые удалось приобрести в Иркутске135.