6. Встреча с врачом
6. Встреча с врачом
Болезнь избавила меня от участи четырех последних офицеров нашего батальона, заплативших своею жизнью за преступную тупость высшего командования и хаос, царивший в армии.
Я уже поправлялся и стал вставать, собираясь выписываться из полевого госпиталя. Но у меня сильно начали болеть ноги и мне было трудно ходить.
Однажды, когда я стоял у входа в больничную палатку, ко мне подошел военный врач. Лет тридцати пяти, с двумя орденами на груди, он носил погоны капитана медицинской службы. Как выяснилось несколько позже, это был старший врач госпиталя.
— Ну как здоровье, товарищ старший лейтенант — обратился он ко мне.
Я ответил, что собираюсь выписываться.
— А ноги как?…..
— Да не особенно.
— Вот что, оставайтесь пока здесь, а так как в общих палатках обстановка весьма тяжелая, то переходите в мою личную палатку. У меня стоит совершенно пустая койка. Вы на ней и устроитесь. Побудьте у меня, отдохните. Ведь, после этого побоища дивизия, очевидно, пойдет в тыл на формирование.
Я согласился и прожил у него неделю.
Это был интересный человек. В детстве он был беспризорник и жил под железнодорожными вагонами, в парках, в подвалах и в пустых камерах теплоцентралей.
Он вступил в комсомол и выбился в люди. Впоследствии — закончил школу, какой-то техникум, работал на стройках, а затем попал в медицинскую академию и стал врачом. С 1935 года — член ВКП(б), участник советско-финской войны, дважды орденоносец.
Но самое замечательное было то, что этот человек буквально чуть ли не бледнел и трясся при упоминании имени Сталина. Более ненавистного имени для него не было.
Когда он немного познакомился со мной и понял, что он имеет дело с человеком достаточно трезво и критически относящимся ко всему происходящему, он стал делаться все откровеннее и откровеннее.
— Поймите, я был ничто — говорил он. — Я всем обязан советской власти, ибо из простого, бездомного, уличного мальчишки, стоявшего на грани преступности и имевшего в перспективе большую уголовную «будущность», я превратился в человека с высшим образованием, во врача.
И комсомол и партия привлекли меня по чисто идейным причинам; мой партийный билет не был для меня просто «путевкой в жизнь», берущейся во имя карьеры. Нет, я любил, и партию, и наш советский строй, и те великие идеи, за которые мы боремся уже почти тридцать лет…
Но я, в конце концов, понял, что это все мираж. В нашей стране нет никакой демократии, нет никакой «диктатуры пролетариата», нет даже диктатуры партии….. Есть только чудовищно кровожадная, жестокая и свирепая диктатура правящей, партийно-бюрократической верхушки, цепкими когтями вцепившейся во власть и, мечтающей о своей уже не всероссийской, а всемирной диктатуре.
Они подавили не только народ, они подавили и нас партийцев…
Из политической партии, имевшей когда-то принципы внутрипартийной демократии, какую-то, более или менее, нормальную партийную организацию, мы превращены в послушное стадо более привилегированных и приближенных чиновников, через которых диктаторы осуществляют все свои мероприятия……
Нет партии, ибо то, что есть — это не партия, а развращенная до мозга костей своими мелкими алчными стремлениями, раболепная и жадная банда лакеев, низкосклоняющаяся перед хлыстом своего хозяина, и умеющая только говорить:
«Чего изволите-с?»
Посмотрите на наших комиссаров. Ведь какой вздор и вранье им не преподносят сверху, они с серьезным видом и с убеждением, что это так и должно быть, повторяют его красноармейцам.
И понимаете, что самое удивительное! — воскликнул он — люди настолько уже стали какими-то роботами, так разучились самостоятельно мыслить, что перестали понимать сущность всей этой остроумной «механики». Я нахожусь особенно в глупом положении, ибо не только ненавижу Сталина, но ненавижу и немцев. И чем кончится эта моя внутренняя борьба на «два фронта» — трудно сейчас сказать!
Он замолк… В железной печурке потрескивали дрова; приятное тепло наполняло палату. Отблески огня дрожали на потолке, переливались, создавая мягкий полусвет.
Потрясенный его взволнованной и полной ненависти речью, я молчал. Мне ясно было, что это не комедия и не провокация. Все было понятно и еще лишний раз подтверждало то, что давно было известно.