Встреча

Встреча

Есть и другая крайность. Сергей, например, порывается называть словом «фэнтези» все, что не содержит примет «жесткой» научной фантастики. Мистика, притчи, «Парфюмер» Зюскинда, «Мастер и Маргарита» Булгакова оказываются, таким образом, в одной корзинке с этим самым ругательным словом на ярлычке. Марина категорически не согласна с соавтором, предлагая считать «фэнтези» только те книги, где имеется вторичный вымышленный мир с определенным набором свойств (кстати, Марина полагает, что «Обыкновенное чудо» и «Дракона» Евгения Шварца с некоторой натяжкой, но можно отнести к презираемому многими жанру).

Из книги Михаила Назаренко «Реальность чуда». О книгах Сергея и Марины Дяченко.

Это было тяжелое время для Сергея Дяченко, депрессия из-за разлуки с детьми, к которым его не допускали. Он уехал в Киев, к родителям, взяв с собой верного друга – шотландскую овчарку Зорика. Пытался работать. Но куда там… Есть люди, для которых депрессия так же обычна, как ОРЗ: чувствуя приближение черной тучи, они обкладываются любимыми пластинками/кассетами/аудио-файлами с заунывной музыкой, читают соответствующие настроению книги, кутая ноги в теплые пледы или прикладываясь к бутылке. Депрессия для них такое же обыкновенное явление, как приход осени, и они прекрасно знают, что с ней делать. Совсем другое дело – люди жизнерадостные, не умеющие сидеть без дела или подолгу грустить. На таких депрессия сваливается совершенно неопознанной напастью, с которой непонятно, ни каким оружием сражаться, ни куда спрятаться, дабы переждать. Дошло до того, что он начал подумывать о самоубийстве, и вообще неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы не…

…Она стояла на сцене – ослепительно-красивая, нежная девушка. Пьеса называлась «Заложники вечности», где у Марины была романтическая роль. Но для Сергея Марина вообще не играла, а была самой собой – гриновской Ассолью в свете приближающихся к ней алых парусов, ждущей своей первой любви Джульеттой. Пьеса Сергею не понравилась, он мог сделать и глубже, и интереснее, но в этом антураже условных картонных характеров она выделялась своей абсолютной верой в любовь, добро, счастье… Сергей не мог не обратить внимание, да что там обратить, не мог бы пройти мимо, забыть. Все его мысли теперь были о прекрасной девушке, ради которой можно и нужно было совершать подвиги, даже находясь под заклятием жестокой депрессии.

– Первый спектакль – «Заложники вечности» – интересная пьеса, фантастическая, тоталитарное государство, радиация, написано до Чернобыля, но игралась именно в те годы, когда Чернобыль стал более чем актуальным, – продолжает рассказ Марина Дяченко. – Романтическая героиня, расставшись с любимым в первой части, неоправданно исчезала с глаз долой во втором действии. Далее о ней упоминалось как-то вскользь, мол, плохо у нее все сложилось.

Специально для этого спектакля пошили костюмы один лучше другого: Бриджи, вечернее платье… в те времена еще были спонсоры, и на постановки выделялись значительные средства.

– Маринка была сказочно красива! – словно не слыша супругу, продолжает Сергей Сергеевич.

– Двадцать один год, вполне себе ничего, – скромно улыбается Марина, – а если еще и надеть вечернее платье и посветить прожектором…

«Для меня покорить Марину – было что на Марс слетать. Чистая фантастика. Судите сами: она красавица, умница, сразила меня наповал. Как молния. Но я-то почти в два раза ее старше, разведен, побит молью жизни, да и внешностью сравним разве что с цыганом-конокрадом, потому как смугляв и кучеряв, да еще с усами. И ростом с Наполеона. Что делать-то?[75]»…

Принцесса достойна подвига. Сергей поклялся себе, что найдет или создаст достойный повод, позволивший ему познакомиться с Мариной, сделавшись сразу же заметным для нее, не рядовым кавалером, каких вокруг молодой и прекрасной примы обреталось с избытком, а кем-то из ряда вон.

Через некоторое время он написал пьесу «Грехопадение». О судьбе мальчика, село которого умирает от голода в 1933 году. Марина в этом спектакле должна была играть одну из главных ролей, драматическую совершенно, такой черной мадонны, которая, чтобы спасти своего ребенка, охотится за другими детьми. Потом односельчане должны были поймать людоедку и казнить ее. Но у ярко-отрицательной героини пьесы своя правда, ее несложно понять, представив, что происходит с людьми, на глазах которых погибают их собственные дети, а они не могут помочь…

Марину эта пьеса просто обожгла, это было запредельно, ужасно, совершенно вне ее системы координат. Нет, при всем уважении к новому драматургу, пришедшему со своей пьесой в их театр, она не могла найти в себе силы участвовать в подобном спектакле, приняв на себя роль, полную такой запредельности…

Тем не менее сам Сергей и его пьеса произвели на нее глубочайшее впечатление. Да и могло ли быть по-другому? Ведь совсем непросто было написать такую пьесу. Сделаем отступление – о том, как она появилась, эта пьеса.

Впервые о голодоморе Сергей услышал от отца еще в детстве, потом, вернувшись после развода в Киев, выудил из немногословного Сергея Степановича новые подробности… Задумал художественный фильм о голоде 1932–1933 гг. Пришел на студию им. Довженко, предложил. Но… «Тараканы под диваны, а козявочки под лавочки».

«Это было еще при всесильном руководителе Украинской ССР Щербицком, при советской власти, которая отрицала сам факт этого голода. Когда это отрицают, у меня просто кровь закипает. Со своим диктофоном я начал путешествовать по Украине, записывал свидетельства очевидцев об этом голоде. Не было ни литературы, ни документов – ни-че-го. Фильмы тех лет: “Свинарка и пастух”, “Кубанские казаки” – добрые сказки о прекрасных колхозах, радости труда и любви. Нельзя сказать, что это неправда – в те годы был и энтузиазм, и любовь, но были и миллионы жертв ГУЛАГа, и миллионы крестьян, погибших в СССР от раскулачиваний и от голода на своей земле. Семья отца в 1933 году пострадала страшно».

Сергей ездил по деревням, еще плохо понимая, что будет дальше, и не посадят ли его за то, что он посмел прикоснуться к запретной теме. Обещав родителям вернуться, дабы вместе встретить новый год, Сергей надеялся отдохнуть душой, забыться. Отец, мама, сестра заранее знали, что он приедет, ждали, когда же в прихожей раздался звонок и мама открыла дверь, на пороге стоял худой и бледный, точно вернувшийся не из командировки, а с того света, сын. В гостиной уже был щедро накрыт стол, любимая красная икра, оливье, студень, кружками нарезана колбаса нескольких сортов, шампанское, из кухни лились дивные запахи запеченного мяса… Сергей смотрел на все это великолепие и не мог заставить себя дотронуться до еды. Занятый своей страшной работой, выслушивая рассказы людей о событиях 1933 года, он уже давно ничего не ел, и вот теперь родители смотрели на него, не в силах понять, что происходит. Да, он изменился, и дело даже не в том, что за одну неделю похудел на десять килограммов – глаза выражали боль и ужас, как будто бы он сам сделался невольным свидетелем, обжегся и никак теперь не может прийти в себя.

Шампанское осталось нетронутым в бокале, на тарелке, густо политое красным домашним кетчупом, точно свежей кровью, возлежало мясо. Сергея мутило, хотелось бросить все и убежать, но не мог же он пугать родителей. С другой стороны, всякий раз, когда он пытался что-то объяснить, рассказать о своей последней работе, язык отказывался слушаться. Да и не мог же он в самом деле под бой курантов, хлопанье фейерверков и радостные поздравления затевать спичи о трупах и людоедстве…

Десять дней он не притрагивался к еде и позволил уговорить себя хотя бы пить воду. Родители всерьез беспокоились, расспрашивали, предлагали обратиться к врачу, да он и сам врач… Понимал, что, если не предпримет чего-то кардинального, убьет себя. Тем не менее надо было как-то объясниться, рассказать, но как раз рассказать он и не мог, бросая взгляды на сделавшийся вдруг опасным магнитофон и в который раз чувствуя подступающий к горлу горячий ком. Да, в его сердце стучался не пепел Клааса, но голоса и судьбы тысяч и тысяч до этого неизвестных ему людей. На долгие недели Сергей впал в самый настоящий ступор, и это психиатр, проходивший практику в психбольницах, колониях и тюрьмах, общающийся с бандитами и маньяками, слушавший их истории во всех мерзких подробностях. В конце концов поняв, что больше не может мучить родителей неизвестностью, Сергей, ничего не объясняя, просто дал отцу послушать запись. На какое-то время Сергей Степанович точно обратился в соляной столп. Бледный, он каменно молчал, глядя в одну точку и не произнося ни единого слова.

Сергей долго мучился, ища сценарные ходы, позволившие ему совместить документальный материал и актеров. Решение пришло во сне. Ему приснился мальчик – Ивасик-Телесик, который встречается с Бабой Ягой и побеждает ее. В русском варианте сказки – это Жихарка. «Баба Яга в мифологии славянского народа – это порождения голода, каннибализма, тех испытаний, которые были, например, в начале семнадцатого века, во время великой смуты…»

В результате он написал о мальчике с невероятной жизненной силой – новом Ивасике-Телесике. Он пережил и нашествие комсомольцев-активистов, забиравших последние зерна, и мародеров, и каннибалов… Во сне перед Сергеем развернулся фильм, который он должен был поставить. Фильм о судьбе детей в то страшное время, фильм о силе духа, фильм, дарующий надежду на будущее… Сценарий писался с невероятной, какой-то внеземной скоростью.

Положив сценарий в папку, Сергей Дяченко пошел с ним на студию им. Довженко… Разумеется, сценарий не приняли, обвинив на Худсовете в антиисторизме и наветах на советскую власть. Но Сергей и не думал сдаваться. Вначале он написал очерк для самого популярного в СССР журнала «Огонек» «Страшный месяц пухкутень» (1989, N 27). «В то страшное время даже месяцам люди дали свои названия, – уточняет письмом С. Дяченко, – “ПУХКУТЕНЬ”, что означало “пухнуть от голода”. А месяц апрель с поэтичным название “квитень” стал “КАПУТЕНЬ” (от немецкого “капут”, знакомого украинцам с оккупационных 20-х гг.)». За этот очерк Сергей Дяченко стал лауреатом журнала «Огонек». Виталий Коротич, возглавлявший в те годы редакцию журнала, пошел на риск, публикуя этот материал – первый материал в советской прессе о том голоде… Мужественный поступок повторил на Украине главный редактор газеты «Сільскі вісті» («Сельские вести») Иван Сподаренко. Тираж этой газеты на Украине составил около трех миллионов экземпляров! Именно газета стала штабом создания фильма – в этом очерке были слова о том, что власти отрицают голод, а что по этому поводу думаете вы? Пришли тысячи и тысячи писем со всех уголков Украины с подробностями трагедии… Народ требовал фильм, и с этим уже нужно было считаться. Наконец Сергей Дяченко опубликовал забракованный «антисоветский» сценарий фильма под названием «Голод-33» с воззванием к своим читателям: «Власть не хочет, студия боится, нет финансов. Давайте соберем деньги и снимем свой – народный фильм!» И был указан счет на студии Довженко. Такого еще в истории советского кино не было.

«Мне трудно было решиться на публикацию этого сценария, – рассказывает Дяченко. – Ведь малейшая фальшь в деталях, картонность характеров, отсутствие живой разговорной речи – и все, народ бы не принял этот сценарий. Спасибо за поддержку и Виталия Коротича, и Ивана Сподаренко. И двум редакторам студии Довженко – Виталию Положию и Александру Шевченко. Спасибо также художественному руководителю объединения “Земля” киностудии – Леониду Осыке. Именно они, а не бонзы киностудии пошли на риск, поддержали эту идею»

Начался следующий этап: точно наводнение, хлынули переводы, письма, а в них фотографии ушедших людей, воспоминания, личные истории… Бухгалтеры не выдерживали не просто объема работы – а именно этих строк на обратной стороне бланка почтового перевода, потому что почти в каждом были имена, имена погибших, их возраст – и так много детей… Погружаться в эти круги ада было невыносимо, люди заболевали от перегрузок. Приходилось самим ездить на почту, возвращаясь с мешками, коробками и рюкзаками, полными писем.

Параллельно Сергею удалось опубликовать сценарий фильма в книжке «Жах», изданной в Москве – с письмами от читателей его сценария.

Были собраны народные деньги, более полутора миллиона рублей – что по тем временам было более чем достаточно для съемок фильма. В разгар кампании по сбору денег и формированию народного мнения трон под Щербицким зашатался, приходили новые времена, которые потом назовут Гласностью и Перестройкой…

Следующий этап этой истории мы опускаем, ибо молодому писателю и сценаристу пришлось испытать не сопротивление властей, к чему он был готов – а предательство и вероломство тех, кого он считал своим друзьями. Ибо борешься ты в одиночку, а у победы, как известно, «много отцов». Понятно было, что фильм с такой историей обречен стать событием. Но от сценария до фильма – расстояние огромное, иногда просто неизмеримое. Такова судьба сценариста.

Показ фильма состоялся во дворце Украины, на Первом Всеукраинском фестивале в 1991 году. Это было совершенно необычная премьера… То мертвая тишина, то рыдания. В зале присутствовали родители Сергея Дяченко, его друзья… Фильм получил Гран-при кинофестиваля, совершенно заслуженно, но его значение, как значение публицистической картины «Звезда Вавилова», и художественного телефильма «Николай Вавилов», было куда важнее, чем очередная победа на кинофестивале. Впервые была прорвана завеса молчания над той давней трагедией.

«К сожалению, позже, уже в новом столетии, тема голода была поднята на щит и превращена в политическое орудие. То, чего я так добивался – сохранение десятков тысяч писем и других документов, пришедших в журнал “Огонек”, газету “Селькие вести” и на студию Довженко – так и не было осуществлено, бесценные документы погибли. Зато водопадами лилась спекулятивная антироссийская риторика. – Говорит Сергей Сергеевич, – многие сделали на этом карьеру. Например, один видный историк, утверждавший на Худсовете, что представление о голоде на Украине “иррациональное”, антинаучное, и написавший брошюру с отрицанием голода – позже стал утверждать совершенно обратное». Дяченко, который легко мог сделать сногсшибательную политическую карьеру, имея такой фильм – отмежевался от этих танцев на костях. «Я последовательно говорил и говорю, что голодомор – это трагедия всего советского народа, а не только Украины. Власть боролась с крестьянством как носителем идеологии частного собственника, раскулачивая и насаждая колхозы. Это было и в России, и на Украине, а в Казахстане погибла вообще треть населения… И на Украине не марсиане ведь забирали последнее зерно у голодающих сельчан – а комсомольцы-активисты, и отряды НКВД, и партийное руководство страны было в основном своим, украинским. А некоторым из этих вождей до сих пор памятники стоят и улицы названы их именами».

На материале сценария «Голод 33» Сергей Дяченко и написал пьесу «Грехопадение». Пьеса не повторяла сценарий в точности, там были укрупнены образы других персонажей, прописаны их непростые судьбы. А мальчика, Ивасика, играл сын режиссера Константина Линартовича – Дмитрий.

Пьесу поставили, на премьере присутствовали мать и сестра Сергея Дяченко, но уже не было Сергея Степановича, только его давний и верный друг – Владимир Павлович Широбоков, ученик отца, профессор кафедры микробиологии. Выдающийся ученый, академик. Позже он поможет издать отцовские мемуары, но в тот день все его внимание было приковано к новой работе Сергея, теперь уже не в кино, а в театре. На премьере – в помещении колонного зала Консерватории – зал был полон, и люди были потрясены…

Вот с каким человеком познакомилась Марина. Не просто с известным, талантливым сценаристом и писателем, но сильным и мужественным мужчиной, который смог осуществить невозможное. В один из дней она согласилась встретиться с ним.

Он пригласил ее в лучший ресторан Киева тех лет – «Салют», на фешенебельном Печерске, на склонах Днепра. В те годы ресторанов было мало, а в лучшие можно было попасть лишь по блату или за большие деньги. Употреблял ли Сергей гипноз или нет – история о том умалчивает, но им был накрыт столик в уютном уголке. Пламя свечи, тихая музыка… Марина, кажется, первый раз была на таком свидании. Вечер получился прекрасным, говорили о литературе, театре, много смеялись. Сергей ведь златоуст, каких мало, и в добром настроении умеет и любит поговорить. Понемногу Марина уж было приоткрыла створки свой раковины, где она, интроверт, привыкла прятаться от всех претендентов на ее внимание. Так было, пока она не задала невинный вопрос о прежней работе Сергея – и тут его занесло. Будучи психиатром и занимаясь криминальной психиатрией, он ведь исследовал души не людей, а «зверей в человеческом обличии» – да даже звери не насилуют и не пытают детей. Сергей ненавидел их и надеялся, что наука сможет рано или поздно распознать маньяка, остановить его. Забывшись, он рассказывал юной девушке такие подробности, что Марине сделалось неуютно и даже немного страшно. Нет, разумеется, она не боялась Сергея, женское чутье безошибочно подсказывало, что сидящий напротив нее мужчина не опасен, но очарование вечера бесследно пропало. Она с трудом дослушала, решая про себя, что больше ни-ког-да.

Они мило расстались, но, открыв дверь своей квартиры, Марина первым делом кинулась к матери. «Такой удивительный, такой интересный человек, – с сожалением в голосе поведала она, – но… похоже, все психиатры немного того». И правда, сначала он предлагает играть роль, в сравнении с которой Медея и Леди Макбет кажутся пай-девочками, а потом еще и вываливает на малознакомую девушку такое!..

«– О чем бы вам хотелось еще написать?

– О доблести, о подвигах, о славе. О несчастных, о счастливых, о добре и зле. Мой муж, кстати, все мечтает написать фэнтези о сексуальном маньяке, но я ему не даю»[76].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.