Утрата

Утрата

К утру мы добрались до своих.

Деревня Колпаки. Настроение в штабе дивизии было мрачное. Меня довольно холодно принял новый командир дивизии — грузный человек, полковник Шелудков. Присутствовавшие при этом комиссар Егоров и начальник штаба полковник Серебряков были чем-то подавлены. Никто меня не спросил почти ни о чем. Полковник приказал вести батальон в наш полк...

Я вошел в оперативное отделение штаба дивизии. Капитан Гофман, взглянув на меня воспаленными от бессонных ночей глазами, вяло поздоровался и спросил безразличным тоном: «Ну как, пришли?» Затем, указав на топчан, сказал: «Вот ваш старший адъютант отдыхает». На топчане, действительно, спал Рахимов. Он, оказывается, приехал еще вчера вечером. Я разбудил его и приказал идти в батальон. На его вопрос: «Какие будут указания?», — я резко ответил: «Идите сейчас же!» Когда он вышел, Гофман спросил:

— Почему вы грубы с ним?

— Со своим коноводом выходить из тыла противника гораздо легче, чем с целым батальоном, — ответил за меня Толстунов.

Гофман вынул из полевого штабного планшета несколько листов бумаги и протянул их мне.

«...батальон вел упорные бои в районе станции Матренино, Горюны. Связь с батальоном нарушена, местоположение его неизвестно...» — прочел я в боевом донесении штаба дивизии штабу армии от двух часов ночи восемнадцатого ноября 1941 года, а в шесть часов утра этого же числа в боевом донесении писалось: «...батальон занимает прежнее положение: Горюны, ст. Матренино, отм. «151,0». В течение дня отразил несколько атак противника, подбил танк, захватил орудие ПТО, миномет, тягач с груженой автомашиной и другое оружие и имущество...»

— Ваши данные далеко не точны, — вырвалось у меня.

— У меня тогда под руками не было других данных, — холодно бросил Гофман.

В восемь часов вечера девятнадцатого ноября в боевом донесении писалось: «...батальон, занимая оборону в районе ст. Матренино, отм. «151,0», Горюны, вел бой в течение трех дней, несмотря на окружение. Противник потерял три танка, одно орудие, две автомашины, убито до ста человек, захвачено много орудий. 19 ноября 1941 года батальон попал в окружение...»

Когда я вернул документы, Гофман сказал:

— Мы принимали меры, чтобы связаться с вами. По приказанию генерала был послан взвод разведчиков. Генерал очень беспокоился и каждый час спрашивал, нет ли весточки от вас...

Меня пригласили в разведывательное отделение штаба дивизии и учинили целый «допрос». В смысле профессионального любопытства разведчики-штабники могут перещеголять любого корреспондента. От резкости меня удерживало присутствие одной девушки. Когда я вошел и представился майору Старикову, в углу комнаты сидела хрупкая светлая шатенка лет восемнадцати-девятнадцати. Среди огрубевших фронтовиков она показалась мне почти ребенком. Девушка была в гражданском платье. Простая гладкая прическа, чуть вытянутое лицо, наивные серые глаза, невысокая девичья грудь, длинные красивые пальцы. Все у нее было естественно, не было ничего нарочитого, «подкрашенного». Она скромно сияла утренней чистотой. Девушка была прислана в дивизию в качестве переводчицы. Звали ее Женей.

Меня позвал Толстунов, пришедший за мной из политотдела.

— Ну, комбат, пошли. Батальон, усталый и голодный, стоит в лесу при тридцатиградусном морозе и ожидает нас. Пошли, пошли, а то людей заморозим.

Мы шли в свой полк, который стоял в десяти километрах от штаба дивизии.

...Подойдя к деревне, где стоял штаб полка, мы увидели около роты выстроенных бойцов, командира и комиссара полка. Я остановил батальон и скомандовал: «Смирно! Равнение направо!» Салютуя клинком (который я носил по старой привычке до конца войны, даже будучи командиром дивизии), подошел строевым шагом к командиру и комиссару полка и громко отрапортовал:

— Товарищ командир, товарищ комиссар полка! — Хотя последнее по уставу не полагалось, я нарочно произнес эти слова громче, отдавая должное стараниям Логвиненко, организовавшего нам такую торжественную встречу, а он от удовольствия словно помолодел лет на десять и стоял, по-детски улыбаясь. — Первый батальон вверенного вам полка выполнил боевые задания генерала Панфилова и прибыл в ваше распоряжение...

Командир полка майор Елин, приняв рапорт, подал мне руку, а комиссар Логвиненко обнял меня, поцеловал и, обращаясь к встретившей нас сборной роте из подразделений штаба полка, своим чуть хрипловатым голосом выкрикнул:

— Нашим славным товарищам, достойно выполнившим боевое задание нашего отца — генерала Панфилова, гвардейское «ура», товарищи!

Рота громко крикнула «ура», а мой усталый батальон без всякой команды подхватил замирающее эхо, и троекратно, протяжно прокричал: «Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!»

Наш боевой друг и товарищ Федор Толстунов стоял на правом фланге батальона и вытирал платком глаза.

Логвиненко был взволнован. Он вышел на середину строя, снял шапку-ушанку. На морозе его белесый чуб нелепо торчал во все стороны. Комиссар полка начал свою речь:

— Товарищи! Орлы боевые! Хлопцы дорогие! — Тут он захлебнулся от волнения и закашлялся. — Я, как комиссар вашего полка, очень и очень рад вас видеть здесь. (Аплодисменты.) Я, хлопцы боевые, вас всех обнимаю и целую. Я вас, товарищи, от всего комиссарского моего сердца поздравляю с боевыми успехами. (Аплодисменты.) Вы, хлопцы, пережили много, но и мы пережили за эти дни немало. Мы тоже воевали, мы тоже не меньше вашего страдали. Вы, товарищи, с достоинством, по-гвардейски выполнили боевое задание генерала Панфилова. Не скрою от вас, хлопцы: мы считали вас погибшими. Но вы, товарищи, стоите здесь здоровехоньки. Как наши деды говорили, слава богу. (Аплодисменты.) Некоторые из ваших, из наших товарищей погибли в боях. Слава и честь им, героям, отдавшим жизнь за нашу Родину! Вы все снимите шапки (строй снимает шапки), молчите, хлопцы, и про себя произносите: «Вечная память и вечная слава павшим героям». (Минутное молчание.) Мне незачем говорить о долге советских воинов перед Родиной. Нам очень туго и трудно приходится. Но мы с вами — большевики, мы — красноармейцы. До Москвы осталось совсем и совсем недалеко. Неужели мы позволим, чтобы фашисты до Москвы дошли?! Нет! Нет! Нет! Неужели мы, товарищи, позволим, чтобы немец, как это делали французы в 1812 году, мочился у стен древнего Кремля?! (Строй молчит.)

За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство наш командир дивизии генерал Иван Васильевич Панфилов, участник первой мировой войны, гражданской войны и этой, Великой Отечественной войны, награжден третьим боевым орденом Красного Знамени (аплодисменты) и наша дивизия преобразована из 316-й в 8-ю гвардейскую. В этом заслуга Панфилова как командира, а ваша, товарищи красноармейцы, как советских воинов. Спасибо за боевую службу, товарищи! («Служим Советскому Союзу!») Ура, товарищи! («Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!»)

Товарищи, наш славный командир генерал-майор Иван Васильевич Панфилов погиб смертью героя восемнадцатого ноября 1941 года в районе деревни Гусеново, Московской области. Весь личный состав нашей дивизии, состоящий из многих национальностей, звал его каждый по-своему: русские — отцом, украинцы — батькой, казахи и киргизы — аксакалом, узбеки и уйгуры — дадой... Такое почтительное имя не каждый генерал заслужил! Такой чести не каждый большевик удостоен...

Товарищи! Наш генерал погиб! Погиб, как воин! Наш генерал, уходя от нас, завещал нам свято хранить боевые традиции нашей славной Красной Армии, быть верными своему воинскому долгу, верить в нашу победу над врагом...

В упорных боях пролетело несколько напряженных дней. В эти дни мы читали газеты. В газетах писали о преобразовании 316-й стрелковой дивизии в 8-ю гвардейскую, о награждении дивизии орденом Красного Знамени. Печатались отклики на геройскую гибель Ивана Васильевича Панфилова: «...Светлая память об Иване Васильевиче, отдавшем свою жизнь за счастье и свободу советского народа и нашей Родины, будет вечно жить в наших сердцах, сердцах его соратников — бойцов, командиров и политработников дивизии, которая под его руководством заслужила звание гвардейской».

«...Имя Ивана Васильевича будут всегда помнить трудящиеся Советского Союза, как имя Героя Великой Отечественной войны против немецких захватчиков».

Нет, никогда гвардейцы не забудут

Его дела и облик волевой.

Он с нами, генерал Панфилов, всюду,

Он и теперь ведет нас в жаркий бой,

Он крепкий, как железо, и простой,

На флангах, то на правом, то на левом,

Своих полков выравнивает строй, —

писал младший лейтенант артиллерийского полка дивизии Дмитрий Снегин.

Генерала Панфилова все вспоминали с уважением и любовью, и казалось, что он незримо присутствовал в наших рядах. Его смерть была тяжелым испытанием, постигшим большую боевую семью.

У меня до сих пор чередуются одни за другими воспоминания о нем. Вот некоторые из них.