Первые встречи
Первые встречи
Я работал старшим инструктором военного комиссариата Казахской республики, когда началась Великая Отечественная война.
Однажды ко мне в кабинет вошел среднего роста генерал, сутуловатый, с задумчивым узким монгольским прищуром глаз, черными квадратными усиками, со смуглым загаром на чуть удлиненном лице. Я встал.
— Вы будете товарищ Момыш-улы? — спросил генерал хрипловатым голосом. Я ответил.
— Моя фамилия Панфилов, — представился генерал, — будем знакомы, товарищ старший лейтенант.
Генерал подал мне руку, затем познакомил с высоким сухощавым майором Стариковым, сопровождавшим его, предложил нам сесть и сам сел против меня. Снял фуражку, вытирая вспотевший лоб, сказал:
— Вы назначены командиром батальона. Я был у вашего военкома... Пока 316 стрелковая дивизия состоит из трех человек: меня, майора Старикова и вас, товарищ старший лейтенант... Мы с товарищем майором обосновались в Доме Красной Армии. Там в дальнейшем развернем наш штаб. Вам следует как можно скорее сдать свои дела и явиться к нам. Пока батальона нет, вы мне будете помогать.
— Когда прикажете явиться, товарищ генерал?
— Сдайте дела, потом побывайте дома. Приготовьте свои походные вещички. Послезавтра утречком приходите. — Генерал встал, подал руку на прощание и, заметив, что я поднялся, сказал: — Не провожайте нас, товарищ Момыш-улы. Занимайтесь своим делом.
Так состоялось мое первое знакомство с Иваном Васильевичем Панфиловым.
В эти дни в военкоматы и райкомы партии столицы Казахстана непрерывно шли рабочие, колхозники, служащие, ученые — люди всех возрастов и профессий. Шли коммунисты, комсомольцы и беспартийные.
Много было молодежи — вневойсковиков и призывников. Все они просили послать их на фронт. Этих добровольцев было великое множество. В райкомах и военкоматах массе посетителей разъясняли, что спешить не следует, придет время, и они будут призваны в армию. В первую очередь рассылались повестки вневойсковикам, запасникам и призывникам, которые по мобилизационному плану подлежали призыву, и 13 июля 1941 года, по решению Главной Ставки, в Алма-Ате и окрестностях началось формирование 316 стрелковой дивизии, командиром которой был назначен генерал-майор И. В. Панфилов.
Сформировать такое крупное войсковое соединение, и притом в весьма сжатый срок, — нелегкое дело. Сложная организационная работа по призыву, правильному распределению, расквартирование личного состава, комплектование частей и подразделений, расстановка командных кадров, обмундирование, вооружение требовали от Панфилова напряжения всех сил. При этом он опирался на помощь ЦК КПК, правительства республики, органов местного военного управления, партийной организации города и районов. Но всеми главными организационными вопросами Панфилов занимался лично сам. Решив вопрос в принципе, он расставлял затем нас, офицеров, на отдельные участки. Задание он давал на каждый день накануне, а к исходу дня мы приходили и докладывали ему о выполнении. Он умел выслушать наши доклады до конца, не перебивая нас, затем уточнял вопросами, записывал, советовался, отдавал распоряжения на следующий день. Он не упускал ни единой мелочи, не горячился, не журил, учил не гневом, а умом. Каждый день прибывали старшие офицеры, работать становилось легче.
Как-то я получил от генерала задание побывать в нескольких помещениях, выделенных по решению горсовета для размещения подразделений. Я в течение дня осмотрел отведенные помещения, а вечером доложил генералу. Выслушав меня, он нахмурил брови, встал, прошелся, заложив руки назад. Потом, повернувшись ко мне, сказал:
— Значит, я вчера вас плохо инструктировал, коль вы меня как следует не поняли, значит, всю вину мне придется брать на себя...
— Я побывал, товарищ генерал, во всех домах по указанным адресам, — запротестовал я.
— Мне, товарищ старший лейтенант, не адреса нужны. Адреса этих помещений у меня записаны. Знаю, что это за помещения; школа, детский сад, клуб и так далее. Меня интересует вместимость того или иного помещения. Какой двор? Можно ли там проводить занятия по строевой и физической подготовке? Обеспечивает ли потребности размещенных людей канализация и водопровод? Какие есть подсобные помещения для использования под пищеблок, под каптерки, под санитарный пункт? — Все это он говорил прохаживаясь, а я слушал, стоя навытяжку. — Вы садитесь, товарищ Момыш-улы, и записывайте, что я говорю. Если что непонятно, задавайте мне вопросы... С хозяевами обязательно поговорите и посоветуйтесь, что кому может понадобиться. Командир подразделения, занимающий помещение, должен принимать все по описи, а перед уходом сдать все в исправности. Описи должны быть составлены заранее вместе с хозяевами.
Я записывал все указания генерала.
В эту ночь я спал неспокойно, ожидая наступления утра. Выпив стакан чаю, побежал выполнять задание генерала.
Вернулся я поздним вечером.
— Что ж вы так задержались?
— Чертил планы, товарищ генерал,
— Ну-ка-с! Давайте-ка ваши планы.
Я развернул перед генералом несколько листов миллиметровки, на которых были вычерчены планы каждого дома с двором и надворными постройками, с указанием площади и другими краткими данными.
— Так, так! — одобрительно сказал генерал, рассматривая планы. — Теперь совсем другое дело. У вас неплохая графика. Здесь, на этом плане, есть все необходимые мне данные. Значит, в этом помещении можно разместить больше роты. И двор большой... Придется установить дополнительные умывальники, — так, рассуждая сам с собой, генерал просмотрел все шесть листов миллиметровки, а потом дал мне ряд дополнительных указаний.
Дня через три после этого вечера я находился в панфиловской приемной. Генерал, выйдя из кабинета, подхватил меня под руку, заторопился, увлекая за собой:
— Пойдемте быстрее. Мы опаздываем. Не полагается опаздывать к начальству. Адъютант где-то застрял. Я вас прошу заменить мне на время адъютанта.
Когда машина мчалась по широким и прямым улицам Алма-Аты, утопающим в зелени, благоухающим свежестью горного воздуха и ароматом яблоневых садов, генерал спросил меня:
— А вы знаете, куда мы едем?
— Точно не знаю, товарищ генерал. Но вы же сказали — к начальству.
— Мы с вами едем в ЦК. А вы знаете, зачем мы туда едем?
— Не знаю, товарищ генерал.
— Я вам по секрету скажу, - при этих словах у него промелькнула почти детская улыбка, омолодившая лицо. — Меня принимают секретари ЦК и председатель Совнаркома республики. Вы знаете, о чем я их хочу просить?
— Не знаю, товарищ генерал.
— Коль вы меня сопровождаете, должны знать, зачем мы с вами едем... Вот одна из моих просьб. К нам прибывает более полусотни женщин и девушек — врачей, фельдшеров и медсестер-добровольцев, и я хочу просить одеть этих патриоток по-военному и в то же время по-женски прилично. Дивизионный интендант полковник Дидишвили говорит: «Ну, что же, товарищ генерал, оденем их, как бойцов, на общих основаниях». А на «общих основаниях» он выдаст этим девушкам и женщинам мужские рубашки, кальсоны, гимнастерки, брюки и солдатские сапоги. Говорит, так положено по табелю... Нет, Дидишвили не прав. С прекрасным полом надо считаться. Как они выйдут на улицу? А? Человек должен в одежде испытывать удобство. Белье обязательно должно быть женское. Не брюки, а юбки, не портянки, а чулки. Конечно, гимнастерку, шинель и ремень пусть носят на общих основаниях.
— А как же быть с косами, товарищ генерал?
— Вы уместно напомнили об этом. Интересно, как все-таки быть с косами... — Панфилов почесал затылок. Не будем об этом думать. Пусть женщины сами решают и носят себе на здоровье любую прическу, какая удобна в полевых условиях.
Через час очень довольный и веселый генерал вышел из кабинета первого секретаря ЦК. Когда мы шли по длинному коридору Дома правительства, он снова взял меня под руку и тихо сообщил:
— Все вопросы мы с ним разрешили, все наши просьбы уважили.
Легкими, быстрыми шагами генерал прошел к выходу, молодцевато козырнув на приветствие постового милиционера.
И. В. Панфилов не любил созывать совещания. Он советовался и давал указания, если можно так выразиться, в рабочем порядке, на местах. По его требованию аппарат штаба и политотдела свой контроль и управление также осуществляли на местах. Панфилов категорически запрещал наскоки одного проверяющего на другого. «Ваша задача помочь командиру... Помогайте на местах со знанием дела, если не можете помочь — лучше не мешайте», — говорил он офицерам штаба.
Мне вспоминается, как, посещая наш полк, Панфилов не упускал случая поделиться с нами, молодыми командирами, своим большим армейским опытом и знаниями.
— Учебные походы требуют не меньше выдержки, выносливости и мужества, чем в бою, — говорил генерал. Или: — Люди только что сменили гражданскую одежду на армейскую, она им пока непривычна. Перво-наперво начинайте с правильной обмотки портянок и пригонки обмундирования и снаряжения. Ничто не должно бойцу мешать в походе. Тренируйте бойцов с полной выкладкой.
Исходя из этих установок, наши роты и батальоны совершали частые марши, постепенно втягивая бойцов в самые сложные условия военных походов.
Наш командир полка майор Елин, я и некоторые другие командиры подразделений в то время не состояли в рядах партии. Как-то к нам прибыл Панфилов. В сопровождении командира и комиссара полка он обошел расположение части, задержался в штабе нашего батальона, внимательно рассматривая расписание занятий и делая некоторые замечания и поправки. Комиссар полка, увидев, что генерал увлекся уточнением деталей планирования учебы, спросил у него разрешения идти.
— А что, вас разве не интересует этот вопрос, которым мы занимаемся? — спросил генерал, нахмурив брови.
— У меня есть дела, товарищ генерал...
— А это, по-вашему, не дело? Вы с командиром полка должны были рассмотреть и утвердить эти планы. У нас очень сжатые сроки. Полк должен заниматься по единому плану, а у вас, как я вижу, разнобой получается. То, что я сейчас делаю, давным-давно должны были сделать вы.
— У нас намечено к шести часам партийное собрание, — перебил генерала смущенный комиссар полка.
— Какая повестка дня?
— «Задачи коммунистов в боевой и политической подготовке».
— Когда учеба еще четко не спланирована, какая может быть речь о задачах? Кто докладчик?
— Инструктор полка.
— А почему не командир полка, не комиссар полка?
— Ведь вы же знаете, товарищ генерал, что командир...
— Беспартийный, — прервал генерал. — Об этом все знают. А вам готовиться, видимо, было некогда.
— Да, товарищ генерал, я был занят.
— Вот что, батенька: сначала вы сами толком разберитесь, спланируйте, потом доложите мне, а после моего утверждения спустите план до подразделений. Исходя из реальных возможностей, четко сформулируйте задачи. Пусть командир, будь он партийным или беспартийным товарищем, сам сделает доклад и поставит конкретные задачи, — и, упершись неотточенным концом карандаша в стол, добавил, обращаясь к Елину: — Вам, Григорий Ефимович, партия, советское правительство доверило полк, нет ничего зазорного беспартийному большевику — командиру — сделать доклад на открытом партийном собрании. Да, да, — уже обращаясь к комиссару, подчеркнул генерал, — надо проводить с такими повестками дня открытые, а не закрытые партийные собрания.
— Мы хотели провести после комсомольское собрание...
— Зачем собирать по одному и тому же вопросу отдельно коммунистов, комсомольцев, а потом всех вместе на красноармейское собрание? Задача ведь для всех одна и та же. То, что коммунисты и комсомольцы должны быть впереди, служить примером — это тоже ясно... Отмените сегодняшнее собрание, как неподготовленное. Я скажу комиссару дивизии, чтоб он дал вам за это нагоняй.
— За один и тот же проступок дважды не наказывают, товарищ генерал, — горько улыбнувшись, сказал комиссар.
— Значит, договорились? — рассмеялся Панфилов.
— Так точно, товарищ генерал.
— Обещаю вам все это скрыть от комиссара дивизии, — генерал хитро улыбнулся и, тепло попрощавшись, уехал.
* * *
Одна из ступеней подножия Талгарского ущелья составляет ровное, как скатерть, плато площадью в три- четыре гектара. Подъем к этому плато очень крут. На рассвете, оставив походные кухни и повозки на берегу речки Талгарки, я повел батальон на штурм. Научившись лазать по горам еще с детства, я пошел зигзагами, приказав командирам рот вести людей не гуськом по одному, а в строю по четыре. Высокие травы переплелись с мелким кустарником и цеплялись за ноги, идти было очень трудно. Особенно трудно было идти головным. Мы рвали густые заросли, мяли их ногами, продвигаясь медленно наискось гребня. Таким образом к плато была протоптана извилистая дорога с постепенными облегчающими подъемами. Впоследствии эту тропу называли «ирек жол» — извилистая дорога.
Плато было безукоризненно ровным, через триста метров оно утыкалось в горы. Зарослей кустарника здесь не было, под ветром колыхался густой, по пояс, ковыль.
Выстроив батальон повзводно, я сказал:
— Нас — семьсот пар ног. Мы проложили дорогу к этому плато. Мы протопали всего лишь два десятка метров. Видите? Мы должны протоптать триста метров. Это плато будет стрельбищем нашего батальона... Батальон, равняйсь! Смирно! Прямо перед собой до самых гор шагом марш!
Так я провел батальон туда и обратно три раза. Устали люди, устал и я сам. Было девять часов утра.
— Командирам рот вести людей на завтрак! — распорядился я и сам пошел вниз, к берегу Талгарки.
Позавтракав, я первым поднялся на плато. И что же я увидел? За какой-нибудь час живительная сила природы опять взяла свое: как ворсинки хорошо обработанного меха, ковыль поднялся, выпрямился... Ужас!
Роты возвращались. Снова выстроив батальон, пришлось туда и обратно промаршировать десять раз. А отдельные цепкие и живучие стебли мы вырывали с корнем руками.
Разметили ротные участки стрельбища, определили тренировочные поля, исходные и огневые рубежи. Расставили мишени на различных дистанциях для упражнений в стрельбе из винтовок, ручных и станковых пулеметов.
— Товарищ комбат, — окликнул меня лейтенант Рахимов, — генерал едет.
Разрядив винтовку, которую пристреливал, я быстро встал. Генерал ехал на моем коне, с моим коноводом Николаем Синченко. Я пошел навстречу. Генерал сошел с коня и, отдав поводья Синченко, поздоровался со мною за руку.
— Еду, слышу — стрельба. В долине кухни дымят, повозки стоят, а выстрелы где-то наверху. Смотрю — широкая тропа к вершинам зигзагом поднимается. Ну вот, на вашем коне прибыл посмотреть, чем вы тут занимаетесь.
Я доложил, что батальон прибыл сюда на рассвете, проложил тропу, протоптал стрельбище, позавтракал, теперь до самого вечера пробудет здесь, на учении.
— Вы раньше служили в горных частях?
— Служил, товарищ генерал.
— Как говорится, рыбак рыбака видит издалека, вот вам и ваш опыт пригодился, иные бы не догадались подняться на такую высоту, — одобрительно сказал генерал. — А почему не на полковом стрельбище?
— На полковом стрельбище наш черед через три дня на четвертый. Не успеваем отрабатывать огневые задачи. Время уходит только на пристрелку оружия. Много людей приходится выделять на оцепление. Здесь мы изолированы от всего.
— А кто первый это место облюбовал?
— Лейтенант Хаби Рахимов, начальник штаба батальона. Он известен в Алма-Ате как альпинист. Он знает здесь все ущелья, все гребни.
— Хорошо. Пусть люди занимаются, как у вас намечено. Покажите мне, как вы тут организовали учебу.
Часа три мы обходили учебные группы. В некоторых из них генерал запросто беседовал с бойцами, а в одной группе он провел короткое занятие по взаимодействию частей станкового пулемета. В очередной смене он попросил пристрелянную винтовку, занял рядом с бойцом место на исходном рубеже и смущенному командиру взвода сказал:
— Командуйте, товарищ лейтенант.
— Смена! На огневой рубеж шагом марш! — скомандовал досрочный выпускник военного училища. Держа равнение с бойцами, Панфилов пошел, отчеканивая строевым шагом.
— Смена! Стой! — по этой команде генерал замер, держа винтовку к ноге. — Раздать патроны.
— Красноармеец Тастанов получил три боевых патрона.
— Красноармеец Володин получил три боевых патрона.
— Генерал Панфилов получил три боевых патрона.
Когда доложил десятый, последний, боец, лейтенант скомандовал:
— Лежа! Три патрона заряжай!
Все попадали камнем, защелкали затворы, раздались частые выстрелы.
— Встать! — скомандовал лейтенант. Все вскочили. — На плечо! Ружья к осмотру! — Смена держала винтовки с открытыми затворами в «положении на плечо». Закончив осмотр, лейтенант скомандовал: — К ноге! Положить оружие!
Как бы спрашивая, что делать дальше, лейтенант посмотрел в мою сторону. Я дал знак «к мишеням».
— Смена! Прямо перед собой к мишеням шагом марш!
Каждый стрелок стал против своей мишени. Мы с лейтенантом начали осмотр, отмечали красным карандашом пробоины. Когда дошли до генеральской мишени, Панфилов доложил:
— Генерал Панфилов — из тридцати возможных двадцать семь очков.
Лейтенант обвел красным карандашом восьмерку, девятку и десятку и пошел к следующей мишени, Панфилов сказал:
— Другим вы объявляете оценки, товарищ лейтенант, а мне почему-то ни слова не сказали.
— Вы, товарищ генерал, задачу выполнили на отлично, — отчеканил лейтенант.
Улыбаясь, Панфилов ответил:
— За старание боец должен быть поощрен теплыми словами командира.
С того момента, как генерал с ружьем встал в смене на исходном рубеже, весь батальон смотрел на него, не упуская ни одного его движения в роли рядового бойца- стрелка. Пример пожилого командира произвел большое поучительное впечатление на всех тех, кто в тот день присутствовал на нашем стрельбище.
Вскоре батальон строем спустился вниз, к берегу Талгарки, на обед.
Генерал отказался ехать верхом. Мы с ним шли замыкающими. По дороге он дал мне ряд указаний по вопросам организации учебы, оборудованию учебных полей и комплексного обучения бойцов.
— У вас, как вы сами знаете, очень сжатые сроки. Для обучения и сколачивания частей в мирное время отводились годы, теперь — война, время надо считать часами. Уплотняйте распорядок дня, комплексируйте боевую учебу. Спланируйте и организуйте так, чтобы каждое отделение за один день прошло всего понемножку: и строевую, и физическую, и огневую, и тактическую подготовку.
Когда мы подходили к биваку, люди, раздевшись по пояс, умывались в речке. Панфилов тоже разделся до пояса, аккуратно сложил китель и сорочку в тени кустарника, потом разулся и, разложив портянки и носки на горячем от солнца валуне, начал мыть ноги.
— Хорошо, конечно, солдату вымыться до пояса. Только почему же никто не разулся? Это плохо, — говорил он, шлепая босыми ногами по студеной воде. — Приучите бойцов мыть ноги и сушить портянки. Гигиена ног и подгонка обуви для пехоты очень и очень необходимы. Не экономьте на этом времени.
Замечание генерала было принято к исполнению. Примостившись на большом гладком камне, Панфилов вместе с нами пообедал из котелка. Приказал явиться к нему старшему повару и дежурному по пищеблоку с ведрами кожуры от очищенной картошки. Когда те прибыли, он рассыпал перед собой картофельную кожуру и, сидя на корточках, начал разбирать на тонкие и толстые очистки. Мы все недоуменно переглядывались. Закончив сортировку одного ведра, он встал и, обращаясь к старшему повару, с которого пот катился градом, сказал:
— От красноармейского пайка должен быть самый минимальный отход.
— Понятно, товарищ генерал.
— Можете идти, товарищи.
После их ухода генерал обратился ко мне:
— Побыл я у вас почти полдня. Начало у вас неплохое. Ваш батальон расквартирован в Талгарском сельхозтехникуме?
— Да, товарищ генерал.
— Почему бы вам не перебраться сюда? Здесь вода. Ваши учебные поля. Вы же лишних три-четыре часа тратите на ходьбу сюда и обратно! Так ведь?
— Так точно, товарищ генерал. Но у нас нет лагерных палаток.
— Лагерных палаток и не будет. Плащ-палатки у каждого бойца есть?
— Да, ими мы обеспечены полностью.
— Вот и разверните здесь лагерь. На фронт мы лагерные палатки не повезем. В полевых, так в полевых условиях. Здесь вполне можно отрабатывать все тактические задачи вплоть до взвода, а ротные и батальонные учения будете проводить в другом месте.
— Слушаюсь, товарищ генерал.
— Ну вот мы с вами и договорились. Доложите майору Елину и завтра же освободите помещение сельхозтехникума.
— Есть, товарищ генерал.
— Проводить совещание с вашими командирами я не стану, вы сами растолкуете им все, что я говорил, — генерал попрощался, сел в машину и уехал.
Каждое посещение генерала для нас было поучительным.
17 августа 1941 года был получен приказ Ставки Главного командования о выезде дивизии в действующую армию на Северо-Западный фронт.
В один день или в течение суток погрузить всю дивизию в вагоны, конечно, не представлялось возможным, так как для этого потребовалось бы подать восемнадцать-двадцать эшелонов по пятьдесят-шестьдесят вагонов в каждом. Торопились не спеша. Была установлена строгая очередность погрузки частей и подразделений, проводились с командным составом практические занятия по погрузке войск.
* * *
— Война требует, бой требует, — говорил генерал на разборе занятий по погрузке войск, — чтобы войска были готовы по первому сигналу к походу и длительным переходам в любое время года и суток. На фронте нас ждет активный маневр — на ногах и на колесах. Нас будут перебрасывать с одного участка на другой, с одного фланга на другой. Ничто для нас не должно быть неожиданным. Учите людей и требуйте от них постоянной боеготовности. Имейте в виду, что нас будут бить за нашу неорганизованность. Организованность и дисциплина — это самое главное в вопросах боеготовности частей и подразделений. Боец не должен скучать. Он должен быть всегда занят. Занят не вообще, а заинтересованно. Не знаю, сколько будем ехать в эшелоне до фронта, ведь наши железные дороги сейчас перегружены. Едва ли для нашей дивизии будет открыта «зеленая улица». Но людей в пути скука не должна одолевать. Это, товарищи политработники и командиры, очень важный вопрос. Продумайте и распределите по вагонам агитаторов, песенников, а также культимущество: гармошки, патефоны, книги, шахматы, домбры. Кроме того надо организовать боевую и политическую подготовку. Что в этом отношении можно сделать? Изучать уставы и наставления, материальную часть оружия, баллистику. Эти занятия надо организовать так, чтобы бойцу было интересно. Не стесняйтесь самим же бойцам поручать проводить беседы и занятия. Желательно, чтобы это было на добровольных началах. Я просил руководителей республики, они уважили мою просьбу: на узловых станциях наши эшелоны будут обеспечены газетами и журналами. Организуйте правильное распределение газет и журналов и их читку. Время на погрузку войск у нас очень сжатое. Много будет провожающих. Грузиться или прощаться? Надо то и другое. Слезы обязательно будут. Но боец не должен плакать! Своим нервишкам и чувствам воли не давать!.. Прощание — это первое испытание воина. Пусть попрощаются с достоинством, без слез. Родственные чувства людей при расставаниях надо беречь и уважать, но не распускать слюни. У кого есть родственники, надо разрешить короткие свидания, а некоторых, особенно молодоженов и у кого престарелые родители, как исключение, отпускать на побывку, но не дольше чем на сутки, и то, повторяю, как исключение.
Наш батальон грузился первым. День выдался ясный. На улицах, залитых ярким солнцем, стояли толпы провожающих. Оркестр шел в голове колонны. Батальон в строгом строю отчеканивал шаг под такт маршевой музыки. У обочин мостовой образовалось еще два «строя» — это шла детвора, подражая строю воинов.
На перроне вокзала генерал Панфилов стоял среди руководителей республики. Спросив разрешения у председателя Совнаркома, я доложил генералу о прибытии батальона.
— Командир первого батальона одного из наших полков, он же начальник эшелона, — представил меня генерал руководителям республики. Они поздоровались со мной за руку.
— Никто из нас вам мешать не будет. Приступайте к погрузке, как у вас намечено, — приказал генерал.
Когда погрузка подходила к концу, генерал с руководителями правительства обошел батальон, останавливаясь у каждого вагона.
Продолжительный гудок паровоза. Стук колес. Прощальные взмахи рук. Алма-Ата осталась позади.
...В сентябре наш батальон занимался оборонительной работой в районе села Старое Рахино. Приехал генерал и пешком прошел от правого до левого фланга, внимательно осматривая оборудуемые нами сооружения. Затем приказал мне собрать бойцов. Когда все были в сборе, он разрешил сесть и курить, а сам опустился на пень и спокойно начал:
— Я приехал к вам, товарищи, посмотреть, что вы тут делаете, и немного побеседовать с вами. Должен вам сказать, что работаете вы неплохо. Правда, среди вас, я заметил, есть люди, которые работают с ленцой. Я на них указывать пальцем не буду. Пусть их пожурят сами командиры отделений, их непосредственные начальники. Бойца от родного дома и семьи оторвала война. На войне крыша над его головой — это небо, дом для него в бою — окопы и траншеи, а семья — тот боевой коллектив, где он служит. Этот коллектив должен быть дружным, как хорошая семья. Мы готовимся к бою и подготовляем для себя боевые позиции. Каждый боец должен работать с прилежностью настоящего хозяина, строящего свой собственный дом. Надо оборудовать траншеи и ячейки так, чтобы можно было жить и воевать с удобствами. Воевать, товарищи, нам придется крепко! Главная задача наша — побить немца умело и с меньшими, как только можно, потерями для нас. Хорошо оборудованная позиция убережет бойца от пуль и осколков...
Чтобы боец сознательно выполнял свои задачи в общих интересах, он должен быть в курсе обстановки. Так как я получаю газеты раньше вас, слушаю радио и читаю другие бумаги, я хочу вам кратко рассказать, как у нас обстоят дела на фронте... На всех фронтах ведутся бои, и наши войска под натиском противника, собравшего большую силу, на некоторых направлениях отходят с боями, а наши резервы из глубины страны пока не успевают прибывать к линии фронта, чтобы помогать нашим товарищам, дерущимся с врагом. Но они скоро прибудут на фронт, как из далекой Алма-Аты прибыли сюда мы с вами. Нам с вами предстоит решить нелегкую боевую задачу. Мы обороняемся, а в обороне самое главное — остановить наступающего врага, удержать занимаемые рубежи и позиции. А как удержать? Для этого сперва надо их хорошо оборудовать, чтобы удобно было вести огонь. Когда немец пойдет на нас, надо истреблять огнем наступающие войска фашистов, уничтожать как можно больше. Много побьем фашистов — значит, вскоре враг вынужден будет остановиться...
Внимательно слушали все мы неторопливую речь генерала, и с каждым его словом в сердце людей крепла вера в победу нашего правого дела.
Помнится, в начале ноября 1941 года наш штаб размещался в деревне Софьино. Джан под руководством Рахимова собрался готовить обед. Он топил жир, а Рахимов, сидя на полу, резал морковь. Когда Джан опустил в кипящий жир нарезанное мелкими кусками мясо, в котле забурлило, зашипело, и комната наполнилась чадом. Наш хозяин, крепкий семидесятилетний старик с седой бородой и прокуренными усами, которого мы все звали «папашей», закашлял и, наспех накинув на себя полушубок, вышел из дому.
К нам приехал генерал. Снимая полушубок, он спросил Рахимова:
— Вкусно пахнет тут у вас. Что готовите на обед?
— Хотели, товарищ генерал, для разнообразия плов приготовить сегодня, — ответил Рахимов, не зная, куда девать немытые руки.
— А все у вас для этого есть?
— Все есть, товарищ генерал.
— Раз все есть, валяйте тогда, готовьте плов, — сказал Панфилов и, опускаясь на табурет, добавил: — Давно я не ел плова, соскучился по азиатским блюдам. Коль у вас плов, я у вас гость. Принимаете такого гостя, хозяева? — спросил он нас обоих.
— Как же, товарищ генерал!
Когда Рахимов уходил, генерал вдогонку сказал ему:
— Вы, товарищ Рахимов, из-за меня не спешите, приготовьте плов как полагается, по-настоящему, по-узбекски.
...Генерал выслушал меня, потом вынул из планшета карту, развернул, разгладил ее и кратко ввел меня в обстановку...
Когда вошел хозяин дома, генерал встал и поздоровался с ним за руку. Спросил:
— Ну как, Иван Тимофеевич, ваше здоровье?
— Спасибо, товарищ генерал, пока жив-здоров. А как ваше?
— Зовите меня просто Иваном Васильевичем, мы с вами тезки.
Я с разрешения генерала пошел по делам. Когда вернулся, Джан в передней накрывал котел крышкой, затем укутал его байковым одеялом, а сверху — своей стеганой курткой.
— Чтобы горячий дух не вышел, чтобы рис распарился и вобрал в себя жир, — объяснил он мне по-узбекски. — Так минут двадцать-тридцать буду держать, потом на стол подам, товарищ комбат.
Синченко топориком колол полено на мелкие щепки для разжигания самовара, а Рахимов делал салат из огурцов, лука и редьки.
— А ты что, Иван Тимофеевич, отсюда не уходишь? — спросил генерал. — Ненароком мина в дом угодить может...
— А куда я от своей избы уйду?— с грустью ответил старик хозяин. — Здесь я прожил всю жизнь. Тут, в этом доме, моя Матрена Михайловна, царство ей небесное, пятерых детей родила, тут я хочу и помереть. Все ушли кто куда: два сына в Красной Армии где-то воюют, младшая дочка прямо из института тоже на фронт врачом пошла. А старшие сын и дочь с внучатами ушли за Москву, как только немец Волоколамск взял. Я вот остался сторожить дом. Когда немца прогоните, может, семья снова соберется...
— А моя старшая не доучилась, тоже на фронте, — сказал генерал, — медсестрой...
— Так чего ты, отец родной, девушке даже не позволил учебу кончить и послал на фронт? Свое родное дитя под огонь посылаешь!
— А это она сама себя послала. Война-то у нас всенародная, отечественная война, Иван Тимофеевич.
— Да... Второй раз ты приезжаешь сюда... Слова плохого от тебя не слыхал. Все «это делать надо... », «пожалуйста» да «прошу вас»... Странный ты генерал... Больно задушевный у тебя приказ... А ведь, как вижу, все слушаются...
Джан внес дымящийся плов в большом хозяйском блюде и поставил его на середину стола, а Рахимов с Николаем принесли за ним тарелки, ложки и салат. Генерал встал, пошел мыть руки. Хозяин хотел было уйти, но генерал его не отпустил:
— Раз мы с тобой хорошо побеседовали, давай, Иван Тимофеевич, вместе и пообедаем.
Старик долго упорствовал, но после настоятельной просьбы генерала сел за стол.
Мы не дотрагивались до еды, соблюдая такт, ждали, когда начнет генерал.
— Кто же плов ест ложкой? — сказал он Рахимову, подавшему ложки. — Давайте из общего блюда руками, по-узбекски, есть. — И, обращаясь к хозяину, начал объяснять: — Это кушанье называется плов, Иван Тимофеевич. Едят его вот так, руками. — Генерал с края блюда аккуратно взял правой рукой горсть плова и, не уронив ни одной рисинки, поднес ко рту. — Когда руками ешь, совсем другой вкус получается, — добавил он с улыбкой.
Синченко стоял у двери и показывал Рахимову на флягу с водкой.
— Товарищ генерал, разрешите предложить «наркомовскую»? — нерешительно спросил Рахимов.
— А что же вы раньше не предложили, надо было начинать с этого! Давайте...
Синченко разлил водку. Генерал взял рюмку левой рукой и поднял тост за нашу победу.
— Дай бог, дай бог! — прошептал старик и, поставив рюмку на стол, мелко перекрестился и лишь после этого поднял ее: — Ваше здоровье, Иван Васильевич...
Обед завершился чаем.
Вечерело.
— Ну, выпить дали, вкусным пловом накормили, чаем напоили. Пора мне и честь знать. Спасибо вам, товарищи.
Генерал прощался тепло, за руку со всеми, особенно со стариком и Джаном. Он на узбекском языке похвалил плов и в шутливой форме напрашивался еще раз к Джану в гости, когда тот будет готовить узбекские блюда. Джан сиял и, позабыв, что он красноармеец, как хозяин, учтиво, по- восточному прикладывал руки к груди и говорил, что он всегда рад такому дорогому гостю.
Когда мы вышли на улицу, генерал еще раз попрощался с Рахимовым, а мне сказал:
— А вы меня проводите, товарищ Момыш-улы, мне надо с вами поговорить. Хоть вы и не любите ездить в санях, сядьте со мной рядом, а ваш коновод с моим адъютантом пусть следуют за нами.
Пока мы не въехали в лес, генерал молчал. В темной просеке были слышны лишь глухой цокот копыт пары гнедых и легкое трение полозьев кошевки о снег.
— Мне помнится, как-то еще в Алма-Ате вы говорили о том, что после третьего июля впервые почувствовали себя офицером, — тихо сказал генерал и спросил: — Помните?
— Да, помню, товарищ генерал.
— Я давно хотел вас спросить, товарищ Момыш-улы, но как-то не решался до сих пор, а теперь решил все-таки спросить.
— Спрашивайте, товарищ генерал.
— По какой причине вы до сих пор не вступили в партию?
Я был в полку единственным беспартийным комбатом, чем был особенно недоволен комиссар нашего полка Логвиненко, так что для меня этот вопрос генерала не был неожиданным. Я ответил не сразу.
— Я уверен в ваших искренних патриотических чувствах, я верю вам как командиру. Лично у меня нет никаких сомнений в отношении вас, товарищ Момыш-улы, но я хочу знать, что вас удерживает от вступления в партию? Ведь вы были с 1924 по 1936 год в рядах комсомола.
«Ого, и это ему известно», — промелькнуло у меня. Лошади, изредка фыркая, шли мелкой рысью, кошевка слегка покачивалась на неровной дороге, лес молчаливо стоял темной стеной. Адъютант генерала и Синченко трусили мелкой рысью позади кошевки, то догоняя нас, то отставая.
Я рассказал генералу о том, как в 1936 году в пути на Дальний Восток потерял комсомольский билет. Походная жизнь, переезды из одного уголка Дальнего Востока в другой и бесплодная переписка с организацией, где я раньше состоял на учете, были причинами моего механического выбытия из комсомола. Далее я сказал, что считаю себя недостаточно подготовленным для вступления в партию.
— Воевал я с 1916 года, в первой мировой, — начал Панфилов после недолгого раздумья. — В старой армии дослужился до фельдфебеля. Потом воевал в гражданскую, до 1929 года, вплоть до ликвидации басмачества в Средней Азии. В гражданскую войну почти на всех фронтах побывал. А вот теперь в Великой Отечественной участвую. С одной стороны, неплохо, что вы не торопитесь. В свое время я тоже не торопился — вступил в партию лишь после гражданской войны, в 1923 году. Но я, как и многие мои товарищи, вступил в партию вполне убежденным. Вы говорите, что вы не подготовлены. Война не завтра, не послезавтра кончится. Война сама подготовит вас. Как говорится, да сохранит вас судьба, и вы станете настоящим боевым командиром-коммунистом...
Генерал велел ездовому красноармейцу остановиться и, слезая с кошевки, сказал:
— Дальше меня не провожайте. И так я вас увез далеко.
Прощаясь со мной, он задержал мою руку в своей и добавил
— Большие нам предстоят испытания, товарищ Момыш-улы. Мы должны любой ценой отстоять завоевания Великого Октября.
...Я со своим коноводом Синченко возвращался в часть. Лысанка шла подо мной мерным широким шагом, иногда фыркая и бренча удилами.
Я думал о разговоре с генералом. Человек с такой большой боевой биографией, один из тех воинов, которые на собственных плечах пронесли всю тяжесть солдатской судьбы еще тогда, четверть века назад, отстаивая в боях завоевания революции, говорил со мной, как равный товарищ, не поучал, не наставлял, а советовал, подсказывал.
Мы ехали по темной аллее молча, не спеша, и про себя я повторял последние слова коммуниста Ивана Васильевича Панфилова: «Мы должны любой ценой отстоять завоевания Великого Октября».
...Однажды я рассказал генералу такой случай.
В районе совхоза имени Советов взвод немецких разведчиков попал под перекрестный огонь станковых и ручных пулеметов нашего батальона. Немцы заметались и бросились назад, но пулеметчики продолжали поливать их свинцом. Ни один немец не ушел. Живым оказался один тяжело раненный сержант. Его принесли на носилках в штаб батальона. Он был укутан теплым шерстяным одеялом, на руках — замшевые перчатки. Немца очень знобило, и он на все вопросы отвечал:
— «Dar?ber darf man nicht sprechen»11, «Ich mei? davon nichts»12.
Когда он попросил пить, я спросил нашего фельдшера, старика Киреева, оказавшего сержанту первую помощь, можно ли дать ему воды. Киреев ответил мне на ухо:
— У него позвонок перебит в нескольких местах и сквозные ранения в живот.
Немец выпил воду залпом, тяжело вздохнул и сказал:
— Danke. Ich dachte nicht, das die Bolschewiki so gut sind13.
Мы больше не задавали вопросов немецкому сержанту. Киреев не отходил от него. Немец застонал, попросил приподнять голову и сказал:
— Ich sterbe bald. Ich hoffe, da? man mich beerdigt14.
Скончался он на руках Киреева. Фельдшер закрыл ему глаза и осторожно положил его голову на подушку. Смерть вражеского воина произвела на всех присутствующих тяжелое впечатление.
Оказывается, когда немец жаловался, что ему холодно, его закутали одеялом, а когда он сказал, что у него мерзнут руки, командир роты лейтенант Василий Попов надел на его руки свои перчатки. Сержанта и его товарищей мы похоронили.
Выслушав мой рассказ, генерал задумчиво, прищурив глаза, сказал:
— Другое дело — на поле боя. Там свои законы. Но когда враг пленен и если тем более ранен, к нему должно быть проявлено гуманное отношение. Этого требует воинская этика.
Вспоминается прекрасная осенняя природа Ленинградской битвы. Нам пришлось совершать длительные марши и большие переходы, рыть окопы в прифронтовой полосе: в дремучих лесах, вязких, покрытых мхом болотах, на побережьях многочисленных маленьких зеркально чистых озер с причудливыми названиями, вроде Гверистяньки, Альбиноли, на берегу цвета хвойного раствора реки Мсты, в затерявшихся среди гущи лесов хуторах, в еловых, березовых, сосновых рощах.
— Мы, — говорил генерал, — южане, горно-степной народ. Нам нужно как можно быстрее научиться не только ходить, но и воевать в лесу, в болотах. Времени маловато, торопиться надо, привыкать.
Лесные просеки и поляны, заваленные валежником, многочисленные ручьи с вязкими берегами, топкие болота для нас, жителей горностепья, были труднопроходимыми. Наши повозки и артиллерийские упряжки часто вязли. По личному указанию генерала мы выделяли в состав головной походной заставы усиленный саперный взвод, который наряду с разведкой маршрутов в нужных местах расчищал дороги, ремонтировал существующие мосты, подготавливал переправы и броды, иногда строил легкие мосты из подручных материалов.
— Энергию людей, которую вы тратите на вытаскивание повозок и артиллерийской упряжи, потратьте на ремонт, очистку труднопроходимых участков дороги и строительство мостиков. Этим самым и время выиграете, сбережете силы людей, сбережете лошадей и материальную часть, повозки ломать, сбруи рвать не будете, — говорил генерал, проезжая по нашему маршруту.
Наряду с инженерным оборудованием оборонительных рубежей части подразделения дивизии по-прежнему занимались планомерной боевой подготовкой всего личного состава. Главное внимание обращалось на боевое взаимодействие мелких подразделений, как отделение, взвод, минометный и орудийный расчеты, в условиях лесисто-болотистой местности, на командирскую учебу и практику боевой стрельбы. Рабочий день был установлен продолжительностью в 14 часов, из них для работы по приведению в оборонительное состояние занимаемых рубежей — 8 часов, на боевую подготовку — 6 часов. Специальными приказами ставились конкретные задачи всем категориям военнослужащих и родам войск со строгим учетом их специфики. Тяжело было работать и учиться в сырости и грязи.
Однажды генерал посетил наш батальон. Моросил мелкий дождь, дороги так развезло, что были перебои с подвозом продуктов, но работа и занятия шли своим чередом.
При обходе расположения батальона генерал остановился у дневального, приветствовавшего его по-ефрейторски на караул, спросил:
— Как живешь, солдат? — и, заметив обидное смущение дневального при слове «солдат», добавил: — Солдат — великое слово, мы все солдаты... Ну, как живешь? Расскажи.
— Хорошо, товарищ генерал, — бойко ответил дневальный.
— Как живут? — обратился генерал ко мне.
— Плохо, товарищ генерал... — Генерал не дал мне договорить, подтвердил, обращаясь к дневальному:
— Правильно ваш командир говорит, плохо живем. Разве во время войны хорошо живут?
— Хорошо живем, товарищ генерал, — настаивал дневальный.
— Нет, плохо, — убеждал генерал, — плохо живем. Разве хорошо, когда третий день без соли? Разве хорошо, когда вторые сутки без свежего мяса? Разве хорошо, когда целую неделю махорки нет? Разве хорошо, когда ботинки каши просят? Разве хорошо, когда в супе крупинка крупинку подгоняет? (Дневальный засмеялся). Плохо, конечно, плохо. На войне, брат, хорошего мало, — на то война. Хорошо то, что мы, солдаты, как и наши предки, умеем переносить все трудности, побеждая тяготы и лишения боевой жизни, громим врагов. Бороться с холодом, голодом, лишениями — тоже война, тоже бой, требующий не меньше отваги, чем в рукопашном бою.
— Виноват, товарищ генерал, я просто не подумал, — сказал дневальный.
— Думать надо. С умом, сознательно преодолевать трудности.
Мы пошли дальше.
— Тяжела солдатская жизнь, — продолжал генерал, — слов нет, тяжела. Нужно солдату всегда правду говорить, а если он врет, то тут же его поправить, открыть ему глаза. Еще трудности впереди.
Принять бои под Ленинградом 316-й дивизии не пришлось. В связи с изменившейся обстановкой на фронте по приказу Ставки Главного командования дивизия была переброшена в распоряжение Западного фронта, на Волоколамское направление.
Летом 1941 года Красная Армия сорвала первую попытку гитлеровцев прорваться к Москве. Благодаря этому советский народ выиграл драгоценное время для более тщательной организации обороны Москвы и укрепления подступов к ней.
Провал авантюристической затеи с ходу прорваться к Москве несколько отрезвил гитлеровцев. Во всяком случае, они поняли, что для нового наступления на Москву потребуются значительные силы и тщательная подготовка. Верховное главнокомандование немецкой армии приступило к деятельной разработке плана операции по захвату Москвы, которая получила громкое название «Тайфун».
Для осуществления этого замысла противник стянул до 75 дивизий, в том числе 14 танковых и 8 моторизированных, до одной тысячи самолетов, из них половина бомбардировщиков. Таким образом к началу октября на московском направлении противником была сосредоточена почти половина всех сил и боевой техники, имевшихся у него на советско-германском фронте.
Наступление немецко-фашистских войск на Москву началось 30 сентября ударом по войскам Брянского и Западного фронтов. Главные удары наносились на узких участках фронта, вдоль основных коммуникаций, ведущих к Москве. В районе Вязьмы, в районе Брянска значительная часть войск оказалась в окружении, остальным войскам пришлось отступить с тяжелыми боями.
В результате окружения противником значительных сил Западного и Резервного фронтов в районе Вязьмы и части сил Брянского фронта южнее Брянска на подступах к Москве создалась крайне опасная обстановка.
Москва совершенно неожиданно оказалась под непосредственным ударом врага. К моменту прорыва немецких танковых соединений через вяземский рубеж на всем пространстве до можайской линии обороны не было ни промежуточных оборонительных рубежей, ни войск, способных задержать наступление рвавшихся к Москве танковых групп противника.
Решительными мероприятиями, принятыми Государственным Комитетом Обороны и Ставкой, за короткое время был создан новый фронт обороны с новой группировкой войск. Этот новый фронт именовался «Можайской линией обороны». К 10 октября войска Западного фронта занимали оборону на Волоколамском, Можайском, Малоярославецком и Калужском направлениях с задачей не допускать прорыва вражеских войск на восток.
Волоколамское направление, на которое была переброшена наша дивизия, оказалось одним из главных направлений на подступах к Москве. В полосе под этим названием находились две крупные магистрали, ведущие к столице, — Ленинградское и Волоколамское шоссе.
На весьма широком фронте плотность обороны была жиденькой, готовность оборонительных работ по сроку — нереальной: войска успели лишь выйти к своим направлениям. Командование рассчитывало сначала занять оборону наличными силами, а впоследствии уплотнить боевые порядки за счет сил отходящих частей и свежих подкреплений из тыла.
Расчет расчетом, а реальность держала Панфилова в постоянной тревоге. В архиве сохранились его указания только командирам и комиссарам полков: «... в случае невозможности сдержать наступление противника на занимаемых оборонительных рубежах частям дивизии отходить только по моему письменному приказу... »
Учитывая горький опыт тяжелых отступательных боев, генерал создал в дивизии заградительный отряд из лучших, надежных командиров и бойцов во главе с капитаном Лысенко.
Этот отряд одновременно считался резервом командира дивизии и предназначался для выполнения ряда вновь возникающих или непредвиденных задач в ходе боя.
* * *
Как-то наш батальон посетил генерал Панфилов. Он провел с бойцами беседу.