ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Отец вставал рано, сам ставил себе самовар, один пил чай и в шесть часов уходил на завод.

В это утро ставить самовар не пришлось. Когда отец вышел на кухню умываться, Ирина уже накрывала на стол.

Отец понимающе усмехнулся:

— Не терпится?

— Я, папочка, теперь каждое утро буду ставить самовар.

— Ну и ерунда! Тебе нужно заниматься и отдыхать. Твоё дело молодое…

Ирина ничего не сказала, но мысленно решила обязательно вставать и готовить отцу завтрак.

Чай пили молча. Потом отец вынул из кармана вытертый кожаный кошелёк, порылся в нём и достал серебряный рубль.

— Возьми. Может, тетради нужны или завтракать в гимназии захочешь. Ну, ну, без нежностей! — нахмурился он, заметив движение Ирины. — Матери не говори. Крик поднимет, — добавил он и ушёл.

Когда встала мать, Ирина была совсем готова.

— Форма-то уж худенькая. Ну, какая есть! Новую бы сшили, если бы не альбом лихорадке этой, — сказала мать. — Обошла меня чиновница…

— Ничего, мамочка, я все дырки заштопала. Я, мамочка, пойду!

— Иди. Постой-ка! На вот…

Она сунула Ирине гривенник.

— Смотри, не трать зря. Отец вон как горб-то гнёт, а на тебя сколько надо…

— Да мне не нужно!

— Бери, раз дают! — прикрикнула мать. — Ну, иди. Учись хорошенько.

Чем ближе подходила Ирина к гимназии, тем тревожнее билось у неё сердце. Как-то к ней отнесутся девочки?..

Новеньких обычно принимали насторожённо, разглядывали их с обидным вниманием, иногда осыпали насмешками. Конечно, всё это быстро проходило. Два-три дня, и новенькая становилась своей. Но в первый день…

Ирина замедлила шаги. Она решила придти к самому звонку на молитву. Во время уроков на неё не будут особенно обращать внимание, только в перемены… А завтра её присутствие сделается уже обычным.

Около гимназии она подождала, пока подошли какие-то девочки, и вместе с ними вошла в здание. Следом за ними пошла в раздевалку, потом спросила уже знакомого старичка-швейцара, где ей найти четвёртый класс. Швейцар сказал.

Ирина поднялась по лестнице на второй этаж. Около дверей класса остановилась, не решаясь войти.

Прозвучал звонок.

— На молитву!

Дверь распахнулась. С шумом выбежали девочки. Ирина прижалась к стене. Подскочила толстенькая девочка с торчащей косичкой и спросила:

— Новенькая?

— Да! — ответила Ирина, с удивлением глядя на девочку. У девочки были разные глаза. Один — жёлтый, светлый, другой — тёмнокарий.

Разноглазая девочка повернулась на одной ножке и закричала:

— Ага! Что я говорила? Я сказала, что сегодня у нас будет новенькая, вот и есть новенькая! Я знала!

— Наша Федотова всегда всё знает, — насмешливо сказала высокая девочка с рыжими волосами, в очках, с крупными рыжими веснушками на длинном лице. Она говорила, вытягивая тонкие губы, беспрестанно поправляя очки.

— Конечно, знаю! — довольно подтвердила Федотова.

Девочки становились в пары, поглядывали на Ирину, перешёптывались. Подошла классная дама. Ирина взглянула на неё и растерялась. Это была та самая Лидия Георгиевна, которая…

— Разве вас не учили быть вежливой, — услышала Ирина знакомый голос.

Ирина спохватилась и, заливаясь румянцем, сделала реверанс. Классная дама сухо кивнула головой.

— Становитесь в пару и идите на молитву!

Ирина оглянулась. Все девочки стояли по двое. Встать в пару было не с кем. Лидия Георгиевна прошла вперёд, за ней двинулись девочки.

Ирина пошла сзади, одна. Пары спустились по лестнице, прошли длинный коридор и подошли к дверям зала.

Тут пришлось остановиться и пропустить малышей-первоклашек.

В это время подбежала сероглазая девочка с короткими белокурыми кудряшками. Хотела пройти вперёд, но, увидев Ирину, остановилась.

— А-а, вы и есть новенькая, да? — спросила она, приветливо улыбаясь. — Вы одна? Пойдёмте вместе, моя пара занята, Я опоздала, думала, на молитву не попаду. Вот досталось бы мне от Совы, — продолжала девочка вполголоса.

— От какой Совы? — спросила Ирина, любуясь свежим розовым личиком своей пары.

— А это мы нашу классную даму так называем. Вы её видели? Откуда вы приехали? Вы учились раньше в гимназии? Да, а самое главное забыла — как вас зовут? — болтала девочка.

Ирина ответила на всё сразу и спросила:

— А вас как зовут?

— Я — Мика Огнева. Давайте на «ты», ладно? Я не люблю на «вы», раз в одном классе.

Передние пары уже входили в зал. Мика взяла Ирину за руку, и они чинно пошли вслед за классом.

Ирина с любопытством оглядывалась. Совсем не похоже на ту гимназию. Там и зал не такой большой, и пол просто крашеный, а здесь выложен блестящими пёстрыми плиточками. Окна здесь вон какие громадные, а там в них до половины вставлены цветные стёклышки.

Вдруг что-то зашуршало, зашумело. Ирина удивлённо подняла глаза. Двигалась стена. Сначала она раскололась посредине, потом каждая половинка поехала в сторону. В отверстие блеснули иконы, цепочки лампад. Это был алтарь, скрытый за раздвижной стеной. Во время молитвы зал превращался в церковь.

К клиросу прошло несколько гимназисток из старших классов. Они начали молитву. Её сейчас же подхватили остальные. Некоторым не хотелось петь, и они только открывали рты, делая вид, что поют. Классные дамы, «синявки», как их звали в гимназии, требовали, чтобы пели все девочки.

После молитвы гимназистки опять встали парами и, делая круг по залу, направились к выходу.

Вернувшись в класс, девочки шумно расселись по местам. Мика Огнева подошла к Лидии Георгиевне и попросила, чтобы Ирине разрешили сесть с ней. Классная дама подумала и согласилась. Застучали крышки парт, зашелестели страницы книг. Было слышно, как кто-то рвал бумагу. Звонок уже давно был, но урок ещё не начинался. Преподаватель запаздывал.

На парту к Ирине упала туго сложенная бумажка.

Ирина развернула записку.

— Ты показывай мне записки, — сказала Мика.

— Ладно. Давай вместе прочитаем.

Новенькая! У тебя есть Чарская? Принеси почитать! Отвечай.

Люба Насонова.

— Это вот та девочка, вон видишь, у неё родимое пятно.

Ирина увидела девочку с большим тёмным пятном на щеке. Она смотрела и улыбалась. Ирина тоже улыбнулась и кивнула головой.

Сова закрыла шкаф, в котором что-то искала, посмотрела на маленькие золотые часики, висевшие у неё на груди, и вышла.

В классе сразу стало шумно. К Мике подошла тоненькая девочка. Немного косой разрез её узких чёрных глаз, желтоватая матовая кожа и блестящие чёрные волосы делали её похожей на японку.

— Мика, ты, значит, не сядешь со мной?

— Нет, Зоинька, ты не сердись, я с новенькой, она ведь никого не знает ещё.

— Знаете, девочки, я тоже к вам пересяду, — сказала Зоя и пошла за книгами.

Она села впереди Ирины и Мики на свободное место, рядом с толстой, сонной на вид девочкой. Зоя повернулась к Ирине и, приветливо улыбнувшись, спросила:

— У тебя есть брат?

— Ай-ай-ай, Зойка! — укоризненно покачала головой Мика.

— Нет у меня ни братьев, ни сестёр… я одна, — ответила Ирина.

На парту опять упала записка. Написана она была красивым ровным почерком, без ошибок и помарок.

Как ваша фамилия, новенькая? Кто ваши papa et maman? Где вы живёте и которой ученицей вы были в той гимназии, из которой вас перевели к нам?

Natalie Бурунова и Ольга Маковкина.

— Это которые? — спросила Ирина.

— Вон они, на первой парте. Видишь, одна рыжая, в очках, это — Бурунова, а рядом с ней — Маковкина.

Ирина посмотрела и узнала рыжую девочку в очках, которую видела перед молитвой. Рядом с Буруновой сидела хорошенькая, бледная девочка с капризным выражением на лице.

— Это наши первые ученицы, — пренебрежительно проговорила Мика.

И Бурунова и Маковкина выделялись в классе. На них были одинаковые тёмнокоричневые формы, шёлковые передники, у обеих на руках были браслеты с часами.

Ирина заметила, что к Буруновой часто подходили девочки и просили её:

— Наташа, расскажи, как писать сочинение.

— Наташа, я не могла решить задачу… Помоги!

И Бурунова, принимая важный вид, начинала объяснять снисходительным тоном. Было видно, что с нею девочки считаются и уважают.

Ирина вырвала из тетради листок, стала писать. Мика смотрела через её плечо.

Мой папа, — писала Ирина, — служит кладовщиком на заводе. И живём мы на Луговой улице.

Ирина Лотоцкая.

Затем Ирина ловко бросила записку. Она попала в большой пышный бант на голове Буруновой. Та прочитала записку и брезгливо поджала тонкие губы.

В класс вместе с Совой вошёл учитель рисования. Это был широкий, плотный, ещё совсем молодой человек. Бледноголубые маленькие глаза лениво смотрели из-под светлых коротеньких ресничек.

Класс шумно поднялся с мест. Учитель поставил на кафедру белое гипсовое ухо.

— Опять ухо, Василий Алексеевич! — раздались недовольные голоса. — Четвёртый урок ухо!

— Девицы! — подняла Сова клюв.

— Почему же вам не нравится ухо? — порозовел Василий Алексеевич.

Кровь под нежной кожей его щёк проступала очень легко. И когда он розовел, это значило, что он недоволен.

— Это не простое обыкновенное ухо, а это ухо — классическое. Такое ухо было у Аполлона Бельведерского.

— Пять уроков рисовали нос, теперь ухо!

— Девицы!

Сова поднялась со стула. Голоса стихли.

— Если сегодня вы закончите рисовать ухо, в следующий раз я принесу глаз.

— А почему нельзя сразу рисовать всего Аполлона? Или то, что мы хотим?..

— Как же вы будете рисовать всего Аполлона, когда вы не умеете изображать отдельные части тела? Да и вообще не полагается. Установлена программа… А рисовать то, что хочется вам, вы будете на уроках «свободной темы».

— А в той гимназии, где я училась, мы часто рисовали так. Нам учительница разрешала… — неожиданно проговорила Ирина.

— Лотоцкая! Ведите себя прилично! — Сова покраснела, и глаза у неё стали злые. — Мало ли что было в той гимназии, где вы учились. Вы теперь здесь и должны подчиняться нашим правилам.

Она повернулась к учителю.

— Это новенькая! — кислым тоном сообщила, она. — Первый день сегодня в классе и, как видите, уже…

Она страдальчески вздохнула. Мика, не удержавшись, фыркнула и подтолкнула Ирину. Та, стараясь скрыть улыбку, наклонилась над своей тетрадью.

Ирина пришла в гимназию в весёлый день. На второй урок класс готовил «бенефис» новому преподавателю русского языка. Старый словесник умер, и на его место приехал другой. Девочки уже знали, что у него больное сердце, что он будет преподавать и в мужской гимназии. Уже рассказывали, что у него сердитая жена и две дочери, что одна из дочерей кривобокая.

Гимназистки вообще знали все подробности о семьях педагогов. Какими путями проникали сведения в гимназию — неизвестно, но первой узнавала все новости Нина Федотова, девочка с разными глазами.

— Я потому и знаю и вижу всегда всё, что у меня разные глаза, — самодовольно говорила она.

За это её прозвали «Патэ-журнал» или «Патэ-Федотова». Она этим очень гордилась.

Девочки еще не видели своего нового преподавателя, но сразу же, как только Сова сказала, что он приехал и завтра будет его урок, решили устроить ему бенефис.

— Чтобы не задавался!

Обо всём этом Ирине рассказали Мика и Зоя Заикина.

— Какой-то он будет! — мечтательно добавила Зоя. — Красивый или нет? Прямо ни одного учителя у нас интересного… Вот в шестом математик — прелесть, душка, знаешь, высокий, блондин и…

— Да будет тебе, — с досадой остановила её Мика. — Тут о деле говорят, а она с математиком. Ну ты, как, Ирина, будешь участвовать в бенефисе?

— Я — как все! — решительно ответила Ирина.

— Тогда тебе сейчас же надо сделать репетицию, — озабоченно проговорила Зоя.

— Верка! Телятникова! — остановила она за рукав коротко остриженную девочку, со свирепым рычаньем гнавшуюся за какой-то первоклашкой.

Телятникова остановилась, тяжело дыша.

— Видели, как напугала таракашку? — улыбаясь, спросила она.

— Вечно ты с малышками возишься. Вот не понимаю… Послушай, Веруська, Лотоцкая участвует в бенефисе. Её надо научить брусси, — сказала Зойка.

— Правда? — оживлённо спросила Телятникова. — Вот молодец! Бежим в уборную!..

Ирина оказалась способной ученицей и к началу бенефиса была готова.

Перед самым уроком, уже после звонка, обнаружилось, что Бурунова и Маковкина исчезли.

— Это они нарочно! Я знаю! — объявила Патэ-Федотова. — Чтобы удрать с бенефиса. В лазарет ушли. Будто у Маковкиной закружилась голова, а Бурунова повела её!.. Чтобы не упала. Я знаю, девочки! — уверяла Федотова.

— А если они скажут Сове? — послышался голос Колобовой. — Может быть, лучше не надо бенефиса? Опять скандал будет…

— Не посмеют! Это даже лучше, что их нет. Смотрите, девочки, чтобы всё было, как уговорились. Слышите? Кто не хочет — говорите сейчас. Ну?

Мика встала и строгим взглядом оглядела девочек.

— Как это «не хочет»! — всполошилась Вера Телятникова.

— Значит, подвести весь класс?

— Да ладно! Чего ты? Решили ведь…

— Как только я кашляну — начинайте. И пусть Сова мечется сколько угодно — не обращать внимания! — распоряжалась Мика.

— Знаем! Знаем!

Сова ввела в класс невысокого, круглого человечка, уже немолодого. Девочки сразу заметили: на макушке у него розовая, чистенькая лысинка, а вокруг волосики — пушистые, седоватые.

Сова сладко улыбнулась:

— Вот ваш новый преподаватель, девочки! Его зовут Геннадий Петрович… Груздовский. Надеюсь, вы будете вести себя хорошо. А где Бурунова и Маковкина? Почему их нет в классе? — удивилась она.

— Они, наверное, в буфете, Лидия Георгиевна, или в лазарете. Маковкиной, кажется, стало дурно, — с притворной тревогой сказала Мика.

— Отчего дурно? Почему мне никто не сказал? — забеспокоилась Сова. — Геннадий Петрович, знакомьтесь сами. Я должна узнать, что случилось…

И торопливо вышла.

Обрадованные такой неожиданной удачей, девочки стали медленно садиться. Правда, бенефис они устроили бы и при Сове, но раз её нет…

Сначала опустилась на парту одна девочка, потом другая, третья, четвёртая, пока не сели все. Это проделывалось серьёзно, без единого слова, без улыбок, с деревянными лицами и нарочито вытаращенными глазами. Мика громко кашлянула. Враз поднялись правые руки, пальцы ударили по губам:

— Брусси-брусси-бруссисем!

Пальцы били по надутым щекам:

— Пути… Опять по губам:

— Бриня…

По щеке и по губам:

— Пути-бром!

Затем всё начиналось снова.

Как только девочки стали так необычно усаживаться на места, преподаватель удивлённо вскинул глаза, но сейчас же опустил их. Уголки его рта дрогнули. Он погладил бритый подбородок, сел. Потом приподнялся, поправил, чтобы не измять, фалды вицмундира, снова сел и спокойно сложил на животе пухлые белые руки. Вначале лицо его выражало живейший интерес к происходившему. Он даже наклонялся вправо и влево, словно хотел увидеть, как получается у сидящих на задних партах. Но через несколько минут он разочарованно покачал головой.

— Пути-бриня! Пути-бром! — продолжали девочки.

— Нет, нет! Не умеете! Плохо! Не удивили!.. Я умею лучше. Смотрите! — сказал он тоненьким голосом.

И он замахал руками, выделывая языком и губами такую необыкновенную трель, что выдумка с «брусси» для всех девочек сразу потеряла интерес.

Они смотрели на учителя, как зачарованные. Они забыли даже удивиться необычайному поведению преподавателя. Полуоткрыв рты, затаив дыхание, они следили за каждым его движением.

— Ну, как? — спросил он.

Дружное восхищённое «хорошо» было ему ответом.

— Вот! А то нашли чем удивить!.. Ну, а теперь, ребятки, — серьёзно и тепло сказал он, — поговорим о нашей работе.

В это время в класс влетела встревоженная Сова.

— Что они тут проделывают, Геннадий Петрович? Ах, какие невозможные дети! Прямо сорванцы какие-то!.. Я сейчас же доложу Ольге Генриховне… — одним духом выговорила она.

— Что случилось, Лидия Георгиевна? — удивился Геннадий Петрович.

— Я не знаю, что… они это называют бенефисом! — раздражённо выкрикнула Сова.

— Не понимаю! — развёл руками преподаватель. — Всё в полном порядке. Класс ведёт себя образцово, очень доволен.

— Ну, я тоже ничего не понимаю… Мне сказали…

Девочки кусали губы, чтобы не расхохотаться. Сидели с красными напряжёнными лицами. Сова посмотрела на гимназисток, на преподавателя, вздёрнула плечи и, махнув рукой, быстро вышла из класса.

— Чуть-чуть мы с вами не попались! — вполголоса сказал учитель.

— Ах, какой душка! — восторженно шепнула Зоя.

В этот день во всей гимназии не было класса, который бы так же внимательно слушал преподавателя и где царил бы такой же порядок.