Интервью с мамой Джоди Уиттакер

АКТРИСА

Мама, я — феминистка?

А ты — феминистка?

Мам, что значит «феминистка»?

Начало девяностых, слово было для меня новым. Впервые его произнес — я бы даже сказала, выплюнул — один парень, с которым я о чем-то препиралась. Судя по всему, моей короткой стрижки и небритых подмышек оказалось достаточно, чтобы он сделал свои выводы. Еще бы я брилась, мне было двенадцать! Дайте мне хотя бы еще лет пять, прежде чем в пух и прах разносить мой внешний вид. Судя по тому, как он проорал:

«Заткнись, ты, феминистка!», —

это явно задумывалось как оскорбление. Разумеется, это были «наезд» и «ругательство».

Не помню, что мама мне тогда ответила. Она наверняка поделилась со мной крупицами мудрости, чтобы в следующий раз я могла блестяще отразить удар, но… увы, окончание этой истории вылетело из головы. Так что вчера вечером я взяла у мамы интервью, поговорив о феминизме, — с записью разговора, все как полагается, — пока мы сидели в ресторане и ждали свой заказ «на вынос». Видите, женщины не всегда готовят!

Сегодня, пятого июля две тысячи восемнадцатого года, в возрасте тридцати шести лет я задаю вопросы своей шестидесятисемилетней маме, на которые уже знаю ответы, но мне все равно интересно послушать, что она скажет. Растили ли меня как феминистку или я стала ею сама? Как феминизм встроился в видение маминого мира? Как я, став родителем, одна или с мамой, смогу привить моей дочери глубокое понимание феминизма? Когда уже разлетится на осколки «стеклянный потолок»? И как давно эта хрень вообще существует?

Начало интервью. 20.45.

Я: Итак, мам… вообще, нет, буду называть тебя Ивонн. Итак, Ивонн, когда феминизм стал частью твоей жизни? Помнишь?

Мама/Ивонн: Очень хорошо помню, потому что я росла в деревне, в Йоркшире, в пятидесятые и ничего тогда об этом не знала. Годы моей поздней юности и двадцатилетие пришлись на конец шестидесятых — начало семидесятых, и в то время речь только и шла, что о борьбе за женское равноправие. Я полностью отдавала себе отчет в происходящем и была яркой представительницей движения. Была одинока, жила в Лондоне, вдали от дома, зарабатывала и могла сама о себе позаботиться.

Я: Ладно, хорошо, пока что все знакомо: во времена позднего юношества я переживала то же самое. Но мне кажется, что разница заключается в том, что до этого ты не была ограничена или неудовлетворена, в то время как мне к двадцати годам хватало поводов для злости.

Меня, к примеру, бесило, что можно тренироваться с юношеской сборной по крикету, но при этом нельзя попасть в команду, потому что девушек не принимали.

Меня бесило, что в начальной школе на спортивных сборах меня вытолкали из женской раздевалки, потому что приняли за мальчика. А все из-за, прости господи, короткой стрижки!

Меня бесило, что в театральную школу девушек и юношей принимали в соотношении один к двум, потому что в индустрии недостаточно свободных мест, чтобы обучение всех нас было целесообразным.

Меня бесило, что мою уверенность в собственной точке зрения принимали за желание командовать или болтливость.

Меня бесило, что каждый раз, когда я бросала мяч, фраза «у тебя мужская манера игры» считалась комплиментом. Я бросаю мяч не как мужчина; я бросаю мяч как женщина, которую научили правильной технике. Отвалите.

Извини, мам, похоже, наш заказ готов. Напомни мне потом задать тебе еще несколько вопросов, ладно? Похоже, в этом интервью я перехватила инициативу.

Интервью приостановлено. 21.05.

22.30. Мы поели. Я выпила полбутылки вина. Снова готова нажать кнопку записи.

22.35. Возобновление интервью.

Я: Ты намеренно воспитала нас с Кристианом гендерно нейтральными?

Несколько бокалов вина убедили меня, что я превосходно справляюсь с этим интервью.

Мама/Ивонн: Думаю, в то время такого термина еще не существовало, но я хотела, чтобы у вас обоих были равные возможности, чтобы каждый из вас мог стать, кем хотел. Когда я была ребенком, я хотела быть учительницей, но мои родители убедили меня, что я не справлюсь и не стоит даже пытаться…

(Невозможно это слышать: она стала бы великолепной учительницей!)

Мама/Ивонн: …Я хотела, чтобы независимо от вашего пола вам никогда не довелось такое услышать. Я считала: если мне удастся вырастить вас уверенными в себе и верящими, что все в этом мире возможно, то моя миссия будет выполнена.

Я: Да, да, это поразительно. Спасибо тебе огромное! Думаю, в детстве я злилась от осознания своего бессилия, потому что вы с папой никогда не навязывали нам гендерных ролей, но в этом мире невозможно и шага сделать, чтобы тебе о них не напомнили. К примеру, некоторые современные мультфильмы приводят меня в ужас.

Почему этот персонаж нарисован с накрашенными ресницами? Это же, блин, животное!

Почему те, мужские, персонажи бегают и прыгают, а эти, женские, стоят в сторонке и хихикают?

Почему, когда я училась в школе, нам не рассказывали о женщинах, занимавшихся наукой, музыкой или драматургией? Почему мы восхваляем достижения одних мужчин?

Почему, когда женщины объединяются и их голоса сливаются в общий хор, рядом сразу начинает маячить термин «охота на ведьм»?

Почему некоторые из моих врожденных качеств считаются «пацанскими»?

Я выдыхаю и понимаю, что задала всего два вопроса, а мама уже выглядит очень уставшей. Но меня не остановить — ни при каком раскладе она не пойдет спать, пока мы не разобьем пресловутый стеклянный потолок над нашей головой.

Я: Ладно, мам, какое будущее ты хотела бы для женщин?

Мама/Ивонн: Я хочу, чтобы три мои внучки с самого начала жили в одинаковых для всех условиях, чтобы дискриминация по половому признаку была признана противозаконной, а законодательство было устроено таким образом, чтобы дискриминация вообще потеряла всякий смысл. Хватит болтать об одинаковой зарплате в будущем — пускай она станет одинаковой уже сейчас! Хочу, чтобы моих девочек уважали и чтобы они были равноправными, не вымаливая этого. И хочу, чтобы был какой-то прогресс.

Я нажала «остановить запись».

Однажды моя дочь возьмет интервью у меня. Будет ли тот разговор таким же?

Очень надеюсь, что нет.

Я хочу, чтобы дискриминация по половому признаку была признана противозаконной, а законодательство было устроено таким образом, чтобы дискриминация вообще потеряла всякий смысл.