Встречи и прощания

Ясам уже вовсю учительствовал, когда среди других передо мной встала проблема обязательного ленинского коммунистического с убботника.

Собственно, я был не против сделать с ребятами по весне что-нибудь “общественно полезное”, но чтоб без этого ленинского-коммунистического. И мы стали ездить с моим классом на субботники в Переделкино, на дачу Чуковского.

Казавшегося бессмертным Корнея уже не было, на даче жила его дочь – Лидия Корнеевна, находившаяся в процессе изгнания (или уже изгнанная?) из Союза советских писателей за самиздат и прочее диссидентство. При этом Лидия Корнеевна искренне возмущалась руководством пресловутого Союза, которое отказывалось делать положенный ремонт их литфондовской дачи.

Ребята собирали граблями и сжигали прелые осенние листья на большом дачном участке.

Вдруг прибежали с соседней дачи, куда повалил густой дым от наших костров.

Пошел в дом к Лидии Корнеевне: что будем делать?

Она уточнила:

– А на какую дачу дым идет?

Я показал.

Тогда она сказала спокойно и безжалостно:

– Это дача Катаева. Дымите дальше!

Потом Лидия Корнеевна заваривала моим архаровцам чай на веранде.

Там, на скрипучей веранде, я и увидел Фейна, который в этот период ожидал разрешения на выезд из страны. Его готовность к эмиграции была заметна даже в той необычной для СССР свободолюбивой позе, в которой он сидел в кресле – не просто нога на ногу, а подошвой ботинка вперед, рука на щиколотке, колено на отлете.

Такое тогда можно было увидеть только в прогрессивном американском кино.

Поза недвусмысленно знаменовала, что он выбрал свободу не только духовно, но и телесно. Может, даже тренировался.

– Что ты здесь делаешь с ребятами? В музей пришли?

Музея тогда еще не было. Но хозяйка водила экскурсии для своих, этим обычно и заканчивались наши субботники.

– И в музей. Но вообще-то это субботник. Листья собираем на участке и сжигаем.

Фейн задумался и не сразу сказал:

– Никогда бы не подумал, что увижу субботник, который буду приветствовать.

– Жизнь вообще сложнее, чем кажется на первый взгляд, – с юным хамством ответил я мудрому Фейну, и мы пошли пить чай.

По-моему, это была наша последняя встреча. Он уехал в Германию, где успешно профессорствует под именем Герман Андреев.

Еще один неожиданный привет из школы я получил в подозрительном сарае на краю Москвы.

Просочилась информация, что будет левый показ запретного чаплинского “Великого диктатора”. Не задумываясь, сел в указанный рейсовый автобус с трехзначным номером, вышел на конечной. Стал озираться.

Пустырь. Помойка. Через дорогу – большой сарай. Не похоже, что обитаемый.

Вокруг озиралось еще несколько столь же подозрительных персонажей.

Мы переглянулись. “Там?” – молча, одними глазами спросили меня. “Сомневаюсь, но больше негде”, – так же молча ответил я, и мы пошли к сараю.

Опоздали, было уже темно, сели на ближайшую лавку.

Пошел чаплинский фильм, и тут я услышал голос переводчика-синхрониста, такой знакомый кляузный голос Игоря Яковлевича Вайля, учителя английского языка из Второй школы.

Я у него не учился (поскольку “француз”), мы вообще были не очень знакомы, но когда после фильма зажгли свет и мы увидели друг друга – обнялись. Два взрослых несентиментальных мужика.

– Орфей в объятиях Морфея, – хмыкнула Зоя, когда я рассказал ей про финал встречи с Вайлем.

Я забежал навестить ее в 57-ю матшколу, где она тогда создавала гуманитарное отделение, и впервые увидел Зою в полной растерянности.

Она всегда преподавала самым старшим, а тут взяла малышей, пятый класс.

Пятиклассники копошились вокруг Зои, как придворные на питерском памятнике у ног Екатерины Великой.

– Ну что я буду с ними делать? – вопрошала Зоя, но все же пустила меня посидеть на задней парте.

Малыши испуганно взирали на известную всей Москве грозную учительницу словесности, начавшую с вполне банальных вопросов, кто что читал летом. Список оказался типичным для пятиклашек – сказки, приключения, фэнтези.

Ответы на вопрос, почему они читали эти книжки, тоже были банальны: увлекательный сюжет, не знаешь, что еще приключится с героями, чем дело кончится.

И тут она мне подмигнула (фишка!) и спросила: а кто из вас что-нибудь перечитывал? Кто читал книжку, которую уже читал раньше?

Поднялось немало рук.

– А зачем? – невинно удивилась Зоя. – Ведь сюжет известен, что с кем будет дальше – вы отлично знаете. Почему же вы их перечитывали?

И вот тут-то из их собственных ответов на этот Зоин вроде бы бесхитростный вопрос пятиклашкам постепенно открывалось, что есть такие удивительные книжки, в которых перипетии сюжета – совсем не главное, которые притягивают чем-то другим, заставляя перечитывать по многу раз знакомые почти наизусть страницы.

Они смешно подбирали слова, искренне пытаясь объяснить не учителю, а самим себе – чем же, если не сюжетом, так интересны их любимые книжки.

Зоя помогала, уточняла, легко, естественно, как будто они сами до всего этого дошли, смогла подвести их к пониманию, чем отличается просто занятная книжка от той литературы, которой они и займутся на уроках.

Я почувствовал, что завидую этим пятиклашкам и не прочь еще раз пройти этот путь.

Хоронили Зою Вторая школа и Пятьдесят седьмая – вместе.

Повсюду стояли выпускники – молодые и седые.

Время от времени слышался сдавленный неуместный смех – вспоминали ее коронные словечки и фразы.

Ребята, с которыми она когда-то ездила в Одессу на экскурсию, рассказали, как Зоя подвела их к покосившемуся забору на неприметной улочке и со своей непередаваемой интонацией сказала: “Возле этой калитки мне было восемнадцать лет”.