11

Пару дней спустя несвежее авангардное месиво наконец погрузилось в вагоны и отправилось восвояси и уже там, во своясях, с изумлением прочитало появившиеся в газетах и журналах едва скрывающие раздражение тексты про завершившийся фестиваль.

Изумление, впрочем, объяснялось разве что привычкой никого и ничего вокруг не замечать, а также халявным алкогольным имени Джона Хая изобилием, которое до поры до времени заливало и гасило постоянно возникавшие острые стилистические разногласия.

Журналистов можно было понять. Они слетелись на первый официальный праздник неофициального искусства, имевшего столь притягательный ореол гонений и запретов. Они рвались увидеть, услышать и затем воспеть буревестников демократической революции и прорабов культурной перестройки. И вместо этого все дни и ночи фестиваля с недоумением и тоской они взирали на малопонятное действо, помятых и поддатых героев, которые явно не собирались строить, месть и вести за собой!

Месть оказалась скорой. Одна репортерша на страницах популярной газеты довольно гнусно оскорбила Нину Искренко, вставив в свой кисло-сладкий смоленский текст по-женски мстительный пассаж про вялую грудь и что-то еще не менее гаденькое.

Игорь Иртеньев настоял на открытом жестком письме в редакцию, написал это письмо, собрал все возможные и невозможные подписи и – что уж совсем невероятно – добился опубликования письма в той самой газете, никогда ни до, ни после ни опровержений, ни тем паче оскорбленных откликов не печатавшей.