9 КОНФЛИКТ (1518)

9

КОНФЛИКТ (1518)

С того дня, когда Мартин Лютер вывесил свои тезисы на дверях церкви, он начал воспринимать себя как лицо общественное. Носителем некоей миссии он ощущал себя уже давно, с той поры, как занял в качестве лектора (то есть преподавателя) университетскую кафедру. Его аудитория была пока не слишком большой, но с годами она расширялась, поскольку ему внимали и собратья-августинцы, и студенческая молодежь, и паства приходской церкви. Теперь же, когда его речи обрели полемическое звучание, а тема его проповедей перешагнула границы Саксонии, в нем проснулся небывалый задор. Архиепископа и примаса Майнцского он уже припер к стенке. Оставалось разобраться еще с четырьмя епископами: Иеронимом Шульцем, епископом Бранденбургским, одновременно исполнявшим обязанности инспектора Виттенбергского университета, Иоганном Зальхаузеном, епископом Майнцским, принцем Адольфом Ангальтским, епископом Мерзебургским, и принцем Филиппом Баварским, епископом Наумбургским.

Лютер предложил устроить диспут, посвященный обсуждению его тезисов, но к назначенному дню никто из приглашенных не явился. То ли богословы опасались драчливого настроя отца Мартина, то ли просто не хотели усугублять скандал. Однако он перевел тезисы на немецкий язык и разослал их во все университеты империи. Тецель тоже решил включиться в открытую борьбу, поскольку понимал, что предложенные к обсуждению вопросы задевали лично его, хотя имя его прямо и не называлось. Он оставил проповедничество и отправился во Франкфурт-на-Одере, в тамошний университет — получиться и повысить свой личный статус, чтобы выглядеть достойно в предстоящем споре, раз уж он имел неосторожность в него ввязаться. Докторской степени у него пока не было, и он приступил к подготовке диссертации, избрав именно обсуждаемую тему.

Знающего учителя он нашел в лице своего наставника Вимпины, который и возглавил комиссию по защите диссертации. 20 января 1518 года Тецель получил вожделенную ученую степень. Сочинение его представляло собой 106 антитезисов, опровергавших 95 тезисов Лютера и излагавших традиционное учение Церкви, которое во Франкфурте помнили твердо. Доминиканцы существенно превосходили по этой части августинцев.

Новоиспеченный доктор отпечатал свои «Антитезисы» в типографии и тоже разослал по университетам. Один экземпляр пришел в Виттенберг. Студенты, заранее настроенные Лютером, не стали даже открывать творение бывшего папского эмиссара, а отправили его прямиком в костер. Отметим следующий факт: они приняли сторону Лютера, не читая сочинения его оппонента. Между тем Тецель вел спор исключительно на богословском уровне, не переходя на личности. Опираясь на Священное Писание и труды Святых Отцов, он излагал догматы католического учения.

Тем не менее Лютер счел необходимым ответить на этот выпад и выступил с «Проповедью об отпущении грехов и благодати», написанной в полемическом тоне. Проповедь довольно быстро разошлась по Германии. Таким образом, дело все отчетливее принимало публичный оборот, что как нельзя лучше устраивало брата Мартина. Но и Тецель не дремал. Вскоре вышел из печати новый его труд под названием «Изложение», на сей раз направленный лично против Лютера. Автор упрекал его в подрыве авторитета папы, влекущем смуту в Церкви, аргументируя свои утверждения догматом о непогрешимости папы и напоминая об исключительной роли последнего в устоях Церкви.

Тон полемики становился все более острым. Лютер издал и распространил «Свободу проповеди об отпущении грехов и благодати», в которой возлагал всю вину за вспыхнувшую склоку непосредственно на папу. На предложение оппонента прибегнуть к суду верховного церковного иерарха он отвечал отказом, утверждая, что это бесполезно. После выхода в свет последнего сочинения Лютера у Тецеля неожиданно объявился союзник. Им стал доктор Экк, лектор богословия Ингольштадтского университета, выступивший с рукописным трудом под поэтическим названием «Обелиски», что в переводе с греческого означает «железные копья».

Этими самыми копьями он намеревался пронзить своего соперника насквозь. Лютер не остался в долгу и опубликовал «Астериски» — звезды, сияющие в ночи.

Параллельно события развивались и в плоскости высшей власти. Архиепископ Майнцский, задетый тоном посланий Лютера, переслал бумаги в Рим, сопроводив их довольно противоречивым комментарием, составленным доминиканцами. Папа Лев X приказал старшему приору августинцев назначить представителя ордена, который добился бы от Лютера отказа от всех высказанных им идей. Выбор пал на отца Габриэля дель Вольту, которому очень не хотелось соваться в это немецкое осиное гнездо и который недолго думая переадресовал поручение викарию Штаупицу.

Но мог ли Штаупиц повлиять на Лютера? И если мог, то каким образом? Подавив силой разума? Но он не блистал могучим интеллектом... Силой авторитета? Он не любил ни на кого «давить»... Штаупиц принадлежал к породе людей, которых в наши дни принято называть «тюфяками» или «тряпками». Он терпеть не мог силовых методов, а в богословии, как мы уже успели убедиться, разбирался весьма поверхностно. Вполне вероятно, что он даже не заметил, насколько далеко ушел его ближайший помощник в своих тезисах от официального учения Церкви. Поэтому Штаупиц избрал пассивную роль простого свидетеля происходящих событий и заботился лишь о том, чтобы их участники по возможности держались в рамках умеренности. Следил ли он за эволюцией богословских воззрений брата Мартина? Вряд ли. Все его устремления сводились, главным образом, к тому, чтобы избежать скандала и раскола, да еще чтобы при этом не слишком пострадали его подчиненные. И Штаупиц принял решение выслушать обвиняемого всем составом общего капитула конгрегации.

Капитул назначили на апрель, собраться решили в Гейдельберге. Лютер заранее предвкушал свою победу. Во всяком случае, капитула он совсем не боялся. Слишком многое говорило в его пользу: доброта и отсутствие твердости старшего викария, дружба с виттенбергскими богословами, симпатии августинцев, воспринявших его учение, восторженное почитание монахов-студентов, покоренных его красноречием, невежество простых монахов, которым никто никогда не объяснял, в чем заключается смысл догмата об отпущении грехов. Впрочем, некоторое беспокойство он все-таки испытывал. Не могло ли случиться так, что его арестуют по дороге, чтобы отправить на судилище в чужой орден? И он выхлопотал себе у курфюрста Фридриха пропуск. Несмотря на неприятности, доставленные курфюрсту Лютером в День Всех Святых, тот теперь относился к нему с подчеркнутым уважением. 11 апреля, прихватив с собой, по монастырскому обычаю, спутника из числа братьев ордена, Лютер тронулся в путь.

Капитул открылся в следующем месяце. Вначале прошли выборы. На пост викария епископа снова избрали Штаупица, с блеском доказавшего свое полное равнодушие к проблеме изучения монахами церковного учения. Правда, Лютера не переизбрали — это выглядело бы уж слишком вызывающе. После выборов и викарий, и остальные богословы, кажется, напрочь забыли, что Лютер явился на капитул не просто так, а чтобы предстать перед их судом. И потому, завершив обсуждение организационных вопросов, участники встречи устроили богословский диспут, председательствовать на котором выпало... доктору Лютеру. Правда, от него потребовали обещания, что об индульгенциях он ничего говорить не станет. Нам следует либо предположить, что руководство конгрегации состояло сплошь из простаков, либо принять версию, согласно которой подобный шаг явился результатом заранее спланированной комбинации. Дело в том, что Лютер прибыл на капитул отнюдь не с пустыми руками. Он уже подготовил очередные тезисы. Речь об индульгенциях в них действительно не шла, однако затрагивалась куда более масштабная тема, занимавшая молодого богослова в течение последних трех лет и настоятельно требовавшая публичной огласки. Лютер посвятил свое выступление проблеме оправдания с помощью добрых дел. О том, что он срежиссировал спектакль заранее, говорит и тот факт, что в качестве оппонента выступил один из его горячих сторонников виттенбергский монах Леонард Байер.

Двадцать восемь тезисов, предложенных обоими выступившими, представляли собой уже чистой воды лютеранство. Вот несколько примеров того, о чем они говорили. «Дела человеческие, какими бы добрыми и прекрасными они ни казались, не могут быть ничем иным кроме смертного греха». «Избежать гордыни и хранить в душе истинную надежду невозможно, если в каждом своем поступке не руководствоваться страхом вечного проклятия». «После грехопадения свободный выбор человека превратился в пустой звук; что бы ни делал отныне человек, он способен лишь грешить». «Человек, который надеется достичь благодати, опираясь на собственные силы, только множит свои грехи и потому виновен вдвойне». «Праведник не тот, кто творит добро, но тот, кто, не делая ничего, крепко верует во Христа». И, наконец, основополагающий тезис Мартина, плод его многолетних раздумий, отмеченный печатью личных проблем: «Нет сомнения, что человек должен полностью разочароваться в себе. Лишь тогда он способен обрести Божью благодать».

Что касается философской подоплеки тезисов, то Лютер, отринув традиционный для минувшего века принцип дихотомии, в соответствии с которым каждую посылку следовало рассматривать параллельно с положениями богословия, превратил ее в откровенную насмешку над рационалистическим началом. Вся философская часть его тезисов сводилась к издевке над Аристотелем и схоластами и задевала мимоходом дорогого сердцу гуманистов Платона.

Какая роль отводилась во всем этом Штаупицу? Мы не знаем, дал ли он ради спасения друга свое согласие на подобное развитие событий или все происшедшее явилось для него неожиданностью, но факт остается фактом. Диспут завершился триумфом Лютера. Молодое поколение богословов, зачарованное его речами, безоговорочно встало на его сторону. Среди них особенно выделялся один доминиканец по имени Мартин Буцер, которому в дальнейшем предстояло сыграть важную роль в движении Реформации. В его лице августинцы получили ценный подарок! Ни о какой ереси брата Мартина не могло быть и речи. Напротив, на него смотрели теперь как на героя, прославившего свой орден.

Раздавались, конечно, и протестующие голоса, в основном принадлежащие старикам, лучше молодых владевшим теорией богословия. Но им буквально не давали вымолвить слова. Горячий энтузиазм представителей новой школы захлестнул собрание, и напрасно старики пытались вразумить молодежь, цитируя церковные догматы. Их никто не слушал. Среди собравшихся находились и бывшие учителя Мартина, двое лекторов Эрфуртского университета — Трутфедер и Юзинген. Последний оказался попутчиком Лютера на обратной дороге, и молодой богослов предпринял немало усилий, чтобы обратить его в свою веру, но наткнулся на решительное сопротивление. Впрочем, мнение вчерашних авторитетов уже ничего для него не значило. Теперь он проникся твердым убеждением, что ошибаться может кто угодно, только не он. «Какая ужасная вещь, — писал он чуть позже, — эта окаменелость в убеждениях! Для эрфуртских богословов мое учение подобно смертельному яду».

Самым решительным образом настроенный привлечь на свою сторону всю Саксонию, он по пути в Виттенберг завернул в Дрезден, где выступил с проповедью перед герцогом Георгом. В отличие от своего кузена курфюрста, герцог серьезно увлекался теологией, а потому высказал публичное несогласие с идеями Лютера. Его поддержали и остальные слушатели. Однако брат Мартин теперь слишком верил в себя, чтобы прислушиваться к критике. И он с высокомерием отмахнулся от мнения несогласных: «Болтуны змеиной породы! Как я презираю их гнусные маски!»

Прибыв в Виттенберг, он сразу окунулся в активную деятельность, твердо уверенный, что монастырское начальство не захочет или не сможет ему препятствовать. Он рвался убеждать в своей правоте всех и каждого и начать решил с папы. Может быть, папа спорит с ним только потому, что плохо знает богословие? Ему уже удалось склонить на свою сторону саксонских и рейнских теологов, неужели ему не хватит ловкости добиться одобрения и от Льва X? Наскоро набросал он коротенький текст, озаглавленный «Резолюции».

Этот документ достоин называться памятником человеческой наивности. Молодой доктор, опьяненный ароматом лавров и оглушенный треском аплодисментов, в глуши своего саксонского монастыря вообразил, что должен преподать папе римскому урок богословия. И то сказать, живя в этом Вавилоне разврата, погруженный в мирские заботы, разве способен человек, именующий себя наместником Христа на земле, найти время для глубоких размышлений о проблеме спасения души? Он же, Лютер, единым махом разделавшийся со схоластами, отринувший, как ненужный сор, весь опыт предшествующих поколений, предлагает возвести совершенно новое здание церковного учения, покоящееся, словно на прочном фундаменте, на руинах былых заблуждений.

И вот он пункт за пунктом объясняет своему высокопоставленному адресату, в чем заключается смысл покаяния и каких ошибок следует избегать, составляя письма-индульгенции. Затем он переходит к изложению основ своего учения. Прощение грехов сводится к одной-единственной вещи: отмене наказания, наложенного Церковью. Все остальное, то есть отпущение грехов, наложенных Богом, не входит в компетенцию папы. Роль священника, участвующего в таинстве покаяния, строго ограничена: он может лишь подбодрить кающегося. Поскольку же право отпущения грехов не является прерогативой священников, это означает, что каждый верующий может выполнять его функции. Что касается заслуг святых, то об этом вообще не стоит говорить, потому что любые деяния человеческие бесполезны.

Текст предваряет небольшое посвящение, представляющее собой нечто вроде речи Лютера в свою защиту. Чтение этого краткого предисловия вызывает чувство недоумения. Предлагая вниманию папы свод положений, явно противоречащих учению Церкви, Лютер открывает его следующими словами: «Святой отец! До меня дошли слухи о клевете, которую распространяют на мой счет, обвиняя меня в ереси, и я спешу оправдаться в ваших глазах». Тут же, словно забыв, что он сам в своих «Резолюциях» низвел власть и авторитет папы до смехотворных величин, он жалуется папе на его хулителей: «Во всех тавернах... только и слышно, как народ злословит по поводу папской власти и самого папы. И такое творится по всей Германии».

Что подвигло его выступить с тезисами, из-за которых разгорелся такой спор? Ведь он являлся доктором богословия и находился под защитой высшей власти! «Меня обвиняют в том, что это я разжег пожар. Меня, доктора богословия, вашей апостолической властью имеющего полное право участвовать в публичных диспутах!» Следовательно, те, кто нападает на него, подвергают сомнению авторитет папы. «Что же теперь делать?» — якобы сомневаясь, вопрошает Лютер. На самом деле никаких сомнений у него давно не осталось. «Я не могу отречься от сказанного». Еще раз самоуверенно подтвердив, что он не говорил ничего кроме правды, а потому ему не от чего отказываться, он неожиданно заканчивает выражением полной покорности Отцу Церкви, единственному из людей, владеющему истиной: «Блаженный Отец! Склоняюсь к стопам Вашего Святейшества и отдаюсь вашей воле... Судите и милуйте меня, как сочтете нужным. Ваш голос прозвучит для меня живым гласом Христовым».

Есть ли разумное объяснение такому нагромождению противоречий? Есть. Дело в том, что к Лютеру вновь вернулись все его тревоги. Пытаясь отвести от себя обвинения в том, что его учение противоречит Церкви (он сознавал это, но упорно не желал слышать, чтобы его именовали еретиком), Лютер вспоминал тот путь, который он проделал в поисках, решения своей личной проблемы. Память настолько живо хранила все оттенки пережитых мучений, что он даже включил их описание в текст своих «Резолюций». «Я знаю человека, — пишет он, — которому еще на земле довелось пережить муки чистилища. Это адские пытки, столь ужасные, что нет языка, способного о них поведать, и нет пера, способного их описать. Даже если бы они длились всего одну десятую долю часа, этого хватило бы, чтобы обратить кости в пыль. В этот миг человеку является Бог, Творец миро-здания, но гнев его так ужасен, что некуда от него спрятаться, негде искать утешения... Во всей душе не остается ни одного уголка, который не переполняли бы горечь, страх, ужас и стыд, и кажется, что длиться это будет вечно... Что за нестерпимая мука! Должно быть, в аду страдают так же... Как не поверить тем, кто пережил такое?»

Мы никогда не поймем, почему он обратился в Рим и почему обратился именно в таком тоне, если не примем- во внимание это страшное признание. Лютер понимал, что стоит на распутье. Он нащупал выход из тупика душевного смятения, и выход этот пока еще оставался в рамках Священного Писания. Но — и эта догадка проникала в него подспудно — он явно лежал в стороне от учения, проповедуемого Церковью. В итоге он снова оказался на узеньком мостике, разделяющем две бездны. С одной стороны зияла пропасть эмоций, ведущая к отчаянию и гибели; с другой — пропасть рационального мышления, над которой и пролегала спасительная жердочка. Но, чтобы двинуться по ней прочь от смерти и страха, следовало отвернуться от Церкви.

Где же спасение? Если он останется с Церковью, то умом он, конечно, сумеет себе доказать, что достоин спасения. Но что толку, если в глубине души будет по-прежнему сидеть уверенность, что он обречен? Надо отделаться от этой зловещей уверенности, которая тянет его прямиком в ад. Но если ты это сделаешь, подсказывал ему разум, то Церковь отринет тебя. Куда же бежать? Где искать спасения? В последние четыре года он почуял надежду на избавление от своей муки, он познал его вкус, а потому не сомневался: возврат к былым страданиям хуже и страшнее любого наказания, какому может его подвергнуть Божья Церковь. Но если он сумеет убедить Церковь, что она ошибается, тогда он разом избежит обеих катастроф. Сумел же он убедить себя и многих других, что спасение души вовсе не зависит от добрых или злых дел. И сразу ушел страх, это проклятье души. Но и разум оставался доволен, ибо его не тревожили проклятья богословов.

Однако к моменту написания «Резолюций» мир между разумом и душевным опытом еще не наступил. Он видел восторг на лицах слушателей, когда излагал им свои мысли, и разум его торжествовал, опьяняясь очевидностью доказываемых истин, в которые он уже готов был верить. Но вот он вернулся в Виттенберг, в свою монашескую келью, и снова его охватили сомнения. Чем упорнее он доказывал, что дела — ничто, что надеяться стоит лишь на милость Бога, даваемую даром, тем явственнее слышал возражения и осуждения — и от своих прежних учителей, и из Рима, тем отчетливее понимал, что он удаляется от Церкви и превращается в еретика. Поначалу, целиком сосредоточенный на своих душевных переживаниях и озабоченный исключительно поиском выхода из душевного тупика, он вовсе не обращал внимания на ту огромную дистанцию, которая разделяла его убеждения с догматами Церкви. Но, сделав следующий шаг на пути своего освобождения, вырвавшись из одиночной камеры своего больного сознания и заговорив во весь голос, он оказался лицом к лицу с церковным учением, которое плохо знал и еще хуже понимал, чтобы с ужасом обнаружить, что это учение опровергает выстраданные им убеждения.

Чем старательнее строил он свою систему доказательств, тем отчетливее проступала перед ним истина, проповедуемая Церковью. И эта истина не имела ничего общего с его догадками. Чем успешнее заделывал он ров, разделявший рациональную основу его аргументации с его же иррациональной тоской, тем глубже делался разрыв между его рассуждениями и церковной доктриной спасения души. Ему требовалось окончательно убедиться, что он прав, требовалось убедить в своей правоте и всех остальных, то есть всю Церковь, включая папу, значит, следовало довести свою систему взглядов до логического конца, до полной и окончательной ясности. Но чем ближе подступал он к этой ясности, тем очевиднее становилось, что все его допущения в корне противоречат тому, что должен думать христианин. В его душе шла жаркая схватка между двумя Лютерами, и каждый из них рвался вперед. Который придет к финишу первым?

Только в контексте этой мучительной борьбы, криком боли прорвавшейся на страницы его «Резолюций», мы поймем смысл его письма к папе. Прежде всего письмо выражало протест, ведь его назвали еретиком! Отметим, что он впервые употребил это слово, говоря о себе. Очевидно, сделанное им открытие относилось к числу недавних. Неужели Церковь и в самом деле отвернется от него, если он будет упорствовать в своих убеждениях? Нет, этого не может быть! Он во что бы то ни стало хочет избежать подобной трагической для себя развязки и потому целиком отдается на суд высшего церковного иерарха. Но, подтвердив свою правоверность, он вынужден оправдываться, оправдываясь же, не может обойти молчанием свои убеждения, и без того уже всем известные, убеждения, отречение от которых снова ввергнет его в пучину тоскливого ужаса.

Он действительно не мог отступить. Над ним довлел страх возврата того внутреннего ада, который он уже пережил, а потому он решил идти до конца, твердо держась выбранного направления. Но и разлучаться с Церковью он ни в коем случае не хотел. Если бы еще речь шла о выборе между двумя путями спасения — обретением внутренней свободы или примирением с Церковью! Но в том-то и дело, что спасение всегда только одно, и путь к нему не может состоять из противоречий. И вот, с глухим упорством повторяя папе, что он не может отречься от своих взглядов, он призывал его в свидетели, что остается верным сыном Церкви. Поскольку папа владеет непререкаемым авторитетом (это утверждение еще раз доказывает, сколь искренне верил Лютер в католическое учение), ему ничего не стоит одобрить и узаконить воззрения Лютера (а это утверждение доказывает, что Лютер не собирался отрекаться от своих идей).

И «Резолюции», и письмо к папе он вручил Штаупицу с просьбой переправить их в Рим. Снова Штаупиц! Человек, подаривший ему душевный покой и в то же время никогда не грозивший ему отлучением от Церкви. Человек, чьи собственные богословские представления оставались достаточно зыбкими, чтобы поддерживать Лютера и при этом ни разу не усомниться в верности своего ученика римско-католической Церкви. Вручая Штаупицу «Резолюции» вместе с сопроводительным письмом, Лютер счел полезным добавить к этому еще одно объяснение в виде пространного письма. Из него нам становится ясно, насколько серьезно он в это время оценивал весь свой предшествующий опыт. Он действительно подошел к решающему повороту в своей судьбе и теперь, окидывая взглядом минувшее, силился еще раз переосмыслить его, чтобы суметь донести его суть до остальных. Строго говоря, ничего нового из этого письма мы не узнаем, как ничего нового не узнал и Штаупиц. Более всего в нем интересен его безапелляционный тон. Удастся ли ему убедить своего адвоката? Отправляя в Рим послание, пронизанное страстным стремлением свести на нет папскую власть, он с простодушием заявлял: «Мои противники, не в силах опровергнуть того, о чем я говорю, прибегают к самым грубым ухищрениям и смеют утверждать, что я в своих тезисах нападаю на власть самого папы».

Но борьба в его душе все еще продолжалась, он все еще взвешивал все за и против. И потому, едва вручив посланцу свое смелое письмо к папе, он не откладывая принялся сочинять весьма осторожный текст под названием «Значение отлучения». В основу этого труда легла мысль о том, что человек, падший жертвой несправедливого отлучения, продолжает принадлежать Церкви. Из чего следует, что в 1517 году Мартин Лютер сильнее, чем когда бы то ни было, желал оставаться верным сыном католической Церкви.

Как и следовало ожидать, в Риме «Резолюции» Лютера произвели скорее отрицательное, нежели положительное впечатление. Папа поручил компетентным инстанциям разобраться с этим делом. Брата Мартина вызвали для объяснений в Рим и заказали монаху-доминиканцу Сильвестру Маццолини, по прозвищу Приерий, преподававшему в Ватикане, подготовить отчет по рассматриваемому вопросу. 7 апреля Лютер получил и вызов в Рим, и отзыв доминиканца, составленный в самых суровых выражениях. Почувствовав реальную опасность, он стал думать о защите. Справедливо рассчитав, что более надежной поддержки, чем помощь светской власти, ему не найти, он направил записку курфюрсту Фридриху, который в это время находился на заседании рейхстага в Аугсбурге.

Рейхстаг являл собой весьма широкое собрание, в котором участвовали все князья империи и представители городов, обсуждавшие дела общенационального масштаба. Опасаясь за свою свободу, Лютер обратился к Фридриху с просьбой оказать ему содействие и добиться, чтобы его допрашивали не в Риме, а на территории Германии. Курфюрст с готовностью исполнил эту просьбу, и в Риме ее приняли благосклонно. Ответственным за организацию процесса в Германии назначили папского легата кардинала Каетано, присутствовавшего на рейхстаге.

Это был человек, вполне достойный возложенной на него миссии. Фома де Вио, по прозвищу Каетано (он был родом из Гаэты), считался одним из выдающихся мыслителей своего времени. Вступив в орден доминиканцев, он преподавал в Падуанском университете, пока в 1508 году не занял пост главы своего ордена. Кардинальский сан и звание легата он получил незадолго до своего появления в Аугсбурге. Каетано придерживался философских взглядов, которые вполне могли привлечь к нему симпатии Лютера. Придавая Откровению гораздо большее значение, нежели доводам разума, он учил, что в вопросах веры философия бесполезна. В отношениях с окружающими он проявлял себя человеком сдержанным, терпеливым и дружелюбным. Внимательно изучив толстую папку с делом Лютера, он пришел к выводу, что из всех выдвинутых последним тезисов только два находятся в противоречии с католической верой, но эти два заслуживают звания еретических: во-первых, тезис об отрицании заслуг Христа, служащих основанием для отпущения грехов и получения индульгенции, а во-вторых, тезис о том, что вера действенна без добрых дел.

Допрашивать Лютера он начал 12 октября и первым делом убедился, что приписываемые последнему тезисы действительно принадлежат его перу. Затем он предложил ему отречься от своих взглядов, но это предложение не встретило отклика: брат Мартин подошел к этапу окончательного формирования своих убеждений, которые ему предстояло пронести через всю жизнь. В то же время он с настойчивостью подчеркивал, что остается покорным сыном Церкви. «Я стою перед вами, — в первый же день заявил он легату, — как смиренный и послушный сын Святой Христианской Церкви; я готов безропотно выслушать все, в чем меня обвиняют, и, если выяснится, что я ошибаюсь, с радостью принять истинное учение». Начало казалось вполне конструктивным, и Каетано решил даже, что легко одержит над строптивцем верх. Однако, как рассказывает сам Лютер, «каждый поднятый вопрос приводил все к новым противоречиям, так что нам не удалось добиться согласия почти ни по одному пункту».

На втором допросе история повторилась. Брат Мартин упорно защищал тезисы, противоречившие церковному учению, но при этом каждый раз оговаривал: «Сегодня я заявляю, что никогда не замышлял и не делал ничего, что противоречило бы Священному Писанию, святоотеческим заветам, установлениям папы и здравому смыслу. Все, чему я учил, я и сегодня считаю святым, истинным и верным католичеству». На третий день он принес с собой письменное объяснение, последнюю попытку оправдаться, но и здесь легат обнаружил сплошное отрицание того, что внушал ему накануне. Вскоре по Аугсбургу пронесся слух, что глава августинцев отдал приказ об аресте Штаупица и Линка, обвинив их в поддержке Лютера и потворствовании его заблуждениям. Говорили также, что викарий снял с брата Мартина обет послушания, после чего вместе с Линком бежал в Нюрнберг. В свою очередь, кардинал понял, что сломить сопротивление упрямца ему не удастся, и прекратил допросы.

В дальнейшем инициативу взял в свои руки Лютер. Он направил кардиналу пространное послание, в котором просил прощения за свое поведение и заявлял, что больше вообще не будет говорить об индульгенциях. Заканчивалось письмо признанием, что, несмотря на его горячее желание отречься от высказанных ранее мыслей, он все-таки никак не может согласиться с тем, что сформулированные кардиналом догматы являются истинным выражением учения Церкви. Как видим, он по-прежнему метался между одними и теми же полюсами: желанием и рассудком. В конце концов он обратился непосредственно к папе, чей авторитет столь решительно отвергал всего несколькими днями раньше. Затем, 20 октября, он тайно скрылся из Аугсбурга, оставив Каетано записку, в которой просил легата «милостиво признать» его «полную покорность» и «доложить о ней Святому Отцу нашему папе».

Мартин Лютер вернулся в Виттенберг в состоянии сильнейшей тревоги. Он понятия не имел, насколько серьезна угрожающая ему опасность. К счастью, он пользовался надежной защитой курфюрста, настолько надежной, что Фридрих, получив письмо от папского легата с просьбой выслать назад беглеца, никак на него не отреагировал. Лютер принялся за работу. По горячим следам своих допросов в Аугсбурге он написал труд под названием «Акты». Но простое изложение фактов его совершенно не устраивало, его жег полемический задор, к тому же он все-таки чувствовал потребность оправдаться. Вскоре он уже писал Линку: «Посылаю вам свои «Акты». Они получились гораздо острее, чем мог предположить легат, но меня сейчас волнуют вещи куда более важные. Понятия не имею, откуда у меня берутся все эти идеи. Господа из Рима уверены, что дело близится к завершению, я же думаю, что оно еще даже не начиналось».

Что это за новые идеи, о которых он говорит? Об этом можно догадаться исходя из того, о чем он в это время писал и чем занимался. Разумеется, речь шла о стратегии борьбы против папской власти. И не о временной, преходящей власти, но о власти духовной, ключевой. До сих пор он старался низвести авторитет папы в области учения в той мере, в какой официальное богословие противостояло его собственной теории, запрещая ему открыто исповедовать милые его сердцу взгляды. Папа (а вместе с ним и учение, от имени которого он выступал), по мнению Лютера, ошибался всего в одном пункте, правда весьма важном, а именно в вопросе благодати и дел. Лютер просил у него немногого: уступить именно в этом пункте, то есть признать, что доктор Мартин Лютер совершенно прав, а Церковь до сих пор просто не имела по этому поводу ясно выраженного и четко сформулированного учения.

Если бы Святой Отец пошел на эту сделку! Ведь это было в его власти! Как прекрасно все устроилось бы! Он, Мартин, раз и навсегда избавился бы от своих кошмаров, а Церковь навсегда избавилась бы от оппозиции в лице Лютера. Между тем оппозиция набирала обороты. Она уже захватила Виттенберг, она склонила на свою сторону курфюрста Саксонского и все его окружение, она уверенно подминала под себя весь орден августинцев во главе с викарием монастырей строгого устава. Недалек час, когда она распространится по всей Германии, вначале сманив к себе светскую, а затем и духовную власть. Берегись, Рим! Неужели тебе еще не ясно, сколь высоки ставки в этой игре? Нет, в Риме его не слышали. В Риме слишком хорошо понимали, что уступка, какой бы ничтожной она ни казалась, способна перевернуть все учение с ног на голову. Оставьте брата Мартина в лоне Церкви, казалось, призывал он, и вся Германия останется вам покорной. Он и в самом деле начинал уже ощущать свое величие и свою роль в жизни германского народа. Разве уже сейчас курфюрст Саксонский не готов безоглядно поддерживать его? Разве сам император не выдал ему пропуск, чтобы спасти его от тюрьмы?

Еще до отъезда в Аугсбург он писал Штаупицу: «Я докажу, что в Германии есть люди, которые насквозь видят все римское коварство. Слишком давно римляне насмехаются над нами и считают нас дураками». Отвечая Каетано, он восклицал: «Неужели Ваше преподобие вообразило себе, что мы у себя в Германии не знаем грамматики?» Если Лютер восстанет против Рима, то тем хуже для Рима, потому что за ним следом восстанет вся Германия.

Во время допросов в Аугсбурге Лютер без конца демонстрировал, с одной стороны, знаки покорности папскому престолу, а с другой — упрямое нежелание расстаться со своими убеждениями. В письменной форме он сообщал, что готов добровольно «выслушать и принять все, чему учит Святая Римская Церковь». Но в том-то и дело, что соответствующим истинному учению Церкви он считал только свои собственные взгляды и убеждения. Пожалуйста, заявляет он, я уступлю, я отрекусь, пусть только мне докажут, что именно я ошибаюсь, — в твердой уверенности, что никто на свете — ни папа, ни богословы — не сумеет этого сделать.

Пылко объявляя о своей нижайшей покорности, он в то же самое время требовал созыва ассамблеи, на которой мог бы встретиться со своими оппонентами. Он слишком хорошо представлял себе подобного рода мероприятия, уже позволившие ему отточить свое ораторское искусство и завоевать множество сторонников, и потому надеялся, что с легкостью убедит любую аудиторию в своей правоте, в том, что именно он владеет истиной. Но если в споре с папой истина на его стороне, то что получается? Либо папа должен склониться перед Лютером и объявить его своим вероучителем, либо Лютер публично объявит, что папство бежит истины.

Так или иначе победителем выходил он. Отметим, что на этом промежутке жизни он верил в себя с невероятной силой. После триумфальных выступлений на публике он убедился, что владеет если и не самой истиной, то способностью убеждать окружающих в своей правоте. Пока ему хватало и этого. Ведь на самом деле он стремился к одному: переспорить в первую очередь самого себя и выйти победителем в схватке с отчаянием, которое теперь вроде отступило, но все равно продолжало висеть над ним в виде потенциальной угрозы. Рассказывая в письме к Линку от 15 июля 1518 года о последней произнесенной им проповеди, он заявлял: «Все в восхищении. Каждый говорит, что никогда не слышал ничего подобного».

Конец 1518 года Лютер провел в Виттенберге, в уединении. Окрыленный своими недавними успехами и громкой славой, он тщательно взвешивал дальнейшие шаги и прикидывал шансы. Шансы казались значительными, разумеется, если суметь ими воспользоваться. Для этого нужна решимость и ловкость. Каждый день, признавался он впоследствии, ожидал он вести о своем отлучении от Церкви. На память приходили образы Жерсона и Базельских отцов. Базельский собор, собравшийся в 1431 году, то есть сразу после Великого раскола Запада, провозгласил превосходство собора над папой, а затем, воспользовавшись тем, что папа на собор не явился, направил ему официальный вызов и объявил заочный приговор. Правда, на этом соборе, созванном по инициативе папы, присутствовало на первом заседании всего трое, а на последнем около 20 епископов, что, конечно, лишало его статуса вселенского. Затем решения собора прошли голосование с участием многих сотен лиц духовного звания, которых поддержало несколько высших прелатов, что являлось нарушением не только установленных правил, но и всей традиции вообще. Тем не менее противникам папы это нисколько не помешало воспринять результаты голосования с великой радостью. В итоге Церкви пришлось пережить немало неприятных минут.

Вспомнив об этом прецеденте, Лютер с помощью нотариуса и в присутствии двух свидетелей составил и направил в адрес главного церковного собора обращение. Он, конечно, рисковал: законами канонического права запрещалось обращаться к собору с документами подобного рода, и провинившихся строго карали. Но он чувствовал, что не одинок, что за ним вся Германия. Он постарался распространить текст обращения как можно шире, чтобы затем изображать полное неведение: «Наш печатник опубликовал мое «Обращение к Собору» без моего ведома и против моей воли. Я хотел сохранить его для себя лично, но Бог рассудил иначе». Странная логика! Кто же пишет обращения в стол? Впрочем, он уже все меньше скрывал свои истинные чувства. «Судите сами, прав ли я, — писал он Линку, — когда утверждаю, что истинный антихрист, о котором говорил святой апостол Павел, правит при римском дворе. Думаю, что теперь я уже могу доказать, что он куда хуже турка». На этом письме стоит дата — 3 декабря. В тексте обращения, написанном ровно за пять дней до этого, Мартин смиренно сообщал: «Я не имею ни малейшего намерения ни подвергать нападкам римского владыку, ни отходить от Церкви».