Послесловие Карла Бильдта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Послесловие Карла Бильдта

Швеция, имеющая многовековую историю взаимоотношений с Россией, с особым интересом наблюдала за событиями, которые повлекли за собой распад Советского Союза, становление Российской Федерации и демократические преобразования в ее социально-экономической системе.

Мы пристально следили за этими событиями, но трудно сказать, насколько верно мы понимали непрекращающуюся политическую борьбу, крайне сложное финансовое положение практически обанкротившегося государства и внутреннее маневрирование в период формирования нового государства в 1991–1993 годах.

Я не раз бывал в России, у нас сложились отличные официальные и неофициальные взаимоотношения, в основном с российскими реформаторами, которые зачастую становились близкими друзьями, и такая дружба сохраняется со многими из них и сейчас.

До сих пор нелегко осознать масштабы развернувшихся драматических событий. Несомненно, с такой же трудностью столкнулись и главы основных западных держав. Критика, раздающаяся в их адрес, во многом справедлива.

Дискуссии, которые проходили в Беловежской Пуще, и принятые решения, приведшие к распаду СССР, были, вероятно, необходимы, чтобы избежать серьезного конфликта между Россией и Украиной и обеспечить мирный раздел империи.

Группа, сплотившаяся вокруг Ельцина — Бурбулис, Гайдар, Шахрай, Козырев и другие политики, — сыграла историческую роль в этом процессе, который послужил поддержанию мира и международной стабильности.

Западные страны в то время не оказывали большого влияния на этот процесс, кроме, пожалуй, того, что они отказали Горбачеву в серьезной финансовой помощи и ускорили события. Они исходили из верного предположения, что предоставление огромных кредитов системе, которая неспособна их продуктивно использовать, бессмысленно.

Тем не менее Запад беспокоился насчет опасных последствий, которые мог бы повлечь за собой распад Советского Союза, и возражал против этого.

Наличие тысяч единиц ядерного оружия в разных частях Советского Союза, которое могло бы быть использовано в вооруженных конфликтах в агонизирующем многонациональном государстве, давало достаточно оснований для такого беспокойства.

Важным достижением российских руководителей стала организация, в том числе при посредничестве Соединенных Штатов Америки, передачи всего советского ядерного арсенала России и демонтаж его большой части. Это имело явный приоритет для большинства западных держав.

Беловежские соглашения также были важны для разрешения территориальных вопросов. До этого мы с беспокойством воспринимали заявления российских руководителей, что в случае распада Советского Союза они могли поставить под сомнение принадлежность Крыма Украине.

Решение о роспуске Советского Союза, очевидно, было для России предварительным условием для начала выполнения программы реформирования экономики. Даже сторонний наблюдатель мог понять, что достижение согласия между республиками СССР в отношении такого радикального изменения политики было неразрешимой задачей.

Осенью 1991 года Ельцин неоднократно подчеркивал, что Советский Союз должен быть сохранен, что вооруженные силы должны оставаться под централизованным контролем и что все 15 республик должны создать единое экономическое пространство. Сообщения из Москвы свидетельствовали об ожесточенных дебатах в отношении сохранения Союза, хотя в то же время Украина выражала намерение выйти из игры.

Очевидно, что Бурбулис и Гайдар, с которыми в основном мы поддерживали контакты, оказали большое влияние на решение России по этому весьма спорному вопросу. От этого решения зависела стабильность во всем евразийском регионе и, соответственно, интересы российского народа.

Как и весь мир, мы с волнением следили за быстрым политическим развитием после краха августовского путча в 1991 году. Это происходило в разгар предвыборной кампании в Швеции, по итогам которой я стал премьер-министром.

Приоритетным вопросом для нас было завоевание независимости странами Балтии.

Мы высоко оценили бесстрашную позицию Бориса Ельцина в январе 1991 года, когда он жестко возражал против советских вооруженных акций в Вильнюсе и Риге.

В ходе встреч с Ельциным мы поняли, что он храбрый и решительный руководитель, и он действительно проявил эти качества во время августовских событий. Нас не мог не порадовать тот факт, что Россия признала независимость стран Балтии.

В дальнейшем мы старались помогать в разрешении конфликтных ситуаций, возникших в связи с советской оккупацией Балтийских государств. Наиболее сложными были вопросы, связанные с выводом российских войск и военной техники, а также со статусом большого количества русскоязычного населения этих стран, оказавшегося там также вследствие политики Советского Союза.

Мы понимали политические проблемы, с которыми российское руководство столкнулось в лице недовольного русскоязычного «меньшинства» в странах Балтии, имевшего в прежние времена привилегированный статус и поддерживаемого консервативными националистическими силами в российском парламенте.

В разговорах с россиянами мы подчеркивали, насколько прибалтийские республики пострадали от тоталитарного диктаторства Советского Союза, а в разговорах с прибалтами мы добавляли: «а также русские»!

Мы понимали, что в своей правовой и политической основе стратегия, которую избрало руководство стран Балтии, здравая, но призывали его к гибкости в реализации этой стратегии. Военные проблемы были разрешены в оговоренные сроки, но для этого потребовался большой объем тяжелой работы и готовность реформаторского правительства под руководством Ельцина к сотрудничеству.

Когда Россия начала свои системные преобразования, президент Ельцин и действующий премьер-министр Гайдар обратились к Западу за финансовой помощью. Они хотели создать стабилизационный фонд в размере всего лишь $4–5 млрд для укрепления бюджета. Без такой помощи инфляция вышла бы из-под контроля, и правительство не смогло бы выжить.

За исключением гуманитарной помощи Запад не оказал никакой поддержки предстоящей рыночной реформе, демократии и, соответственно, политической стабильности России. Это стало большой ошибкой, которая определила отношение россиян к Западу.

Несмотря даже на радикальное сокращение военных расходов, которое в равной степени отвечало интересам Запада и самой России, правительство Гайдара не получило ни одного западного кредита.

Эти вопросы обсуждались группой «Большой семерки», и, пожалуй, только Великобритания высказалась за создание фонда и программу краткосрочного финансирования. США заявили, что конгресс не одобрит предоставление денег России, особенно в год выборов. Япония отказалась помогать из-за Курильских островов. Германия была поглощена воссоединением.

Министры финансов победили министров иностранных дел.

Кроме того, имел место скептицизм по поводу новых непроверенных лидеров в Москве, которые сместили популярного Горбачева. Отношение к России как к основному преемнику Советского Союза напоминало холодную войну.

Свою роль сыграло и влияние критиков в самой России, которые ратовали за более постепенное реформирование экономики. Выступая в унисон с МВФ и некоторыми западными политиками, они высказывались за сохранение экономического и валютного союза всех бывших советских республик.

Ко всему этому добавлялась неопределенность, с которой западный капитал сталкивался в связи с быстрым изменением политической ситуации в Москве. На самом деле это должно было стать аргументом в пользу, а не против поддержки российского правительства в критический период с января по апрель 1992 года. Такая поддержка могла бы создать некоторую свободу для экономического маневра.

Тот факт, что даже небольшие суммы не были предложены, ослабил правительство и усилил оппозицию. Возможность реально влиять на ход событий в России была безвозвратно утрачена.

Отношение Запада к экономическим реформам правительства Гайдара было неоднозначным. Оно формировалось на основании не только идеологических и политических предпочтений, но и информации и мнений наблюдателей внутри самой России и за ее пределами.

Я говорю, естественно, не о ярой оппозиции, реакционерах, коммунистах, сильном промышленном лобби, людях из военно-промышленного комплекса. Они имеют значение для внутренней борьбы, но, по определению, не для западного мира.

Запад прислушивался к таким экономистам, как Явлинский и Шаталин, которые предлагали иной подход. Их аргументы, порой довольно сильные, сыграли существенную роль для Запада, где некоторые известные экономисты разделяли их сомнения.

Мы же считали особенно поучительным пример Польши. Он демонстрировал иное направление.

Мы считали радикальные реформы под руководством Бальцеровича образцом для подобных преобразований. Нас не убеждали аргументы, что Россия — особая страна или что она слишком велика, чтобы следовать принципам, которые хорошо работали в такой маленькой стране, как Польша.

В то же время мы понимали, что в России сложилась более сложная ситуация: отсутствие реального опыта рыночной экономики, менталитет, сформированный за 75 лет тоталитарного коммунистического правления, централизованная и милитаризованная экономика, господствующая на всей территории бывшего Советского Союза, имперский синдром в политических и бюрократических кругах, отсутствие диаспоры, которая могла бы помочь своими знаниями, советами и ресурсами. Мы постепенно осознавали гигантский масштаб задач, стоящих перед новым руководством.

Беседуя с нашими друзьями в российском правительстве, мы начинали понимать необходимость быстрых и радикальных действий, а также тот факт, что для возможных стратегий существует лишь весьма узкий коридор.

Гайдар неоднократно говорил об отсутствии резервов для облегчения трудностей, вызванных распадом старой прогнившей системы. Невозможно начать либерализацию экономики, пока не будут осуществлены структурные реформы. Приватизацию нельзя было откладывать до появления некой идеальной модели.

Если бы правительство действовало нерешительно, политическая реакция перешла бы в контрнаступление. В начале 1992 года были все основания опасаться экономической и политической катастрофы, общего краха и даже вооруженных конфликтов.

Политика российского руководства реализовалась в условиях очень сильного социального напряжения, и мы это понимали. В принципе, можно было попробовать освобождать цены поэтапно — в связи с огромным излишком денег, «нависающим» над рынком. Мы понимали, что власти боятся народного взрыва.

Но, как ни странно, никаких крупных народных протестов не было, хотя цены мгновенно выросли на 250 %. Со временем мы увидели, как дефицит уменьшился и в магазинах появились товары, которых не было годами. Формирование рыночной экономики было медленным, но верным.

Я отчетливо помню визиты в Москву, когда после преодоления страданий, вызванных крахом системы, стали заметны первые ростки нового предпринимательства и новой экономики.

Воистину поразительно, что преобразования, которые подготовили почву для таких серьезных перемен в России, были проведены командой Гайдара всего за один год.

Когда Гайдар был выведен из правительства и на его место пришел Черномырдин, мы опасались, что реформы будут повернуты вспять.

Этого не случилось, но мы с беспокойством наблюдали ожесточенные конфликты между администрацией Ельцина и российской Думой, которые привели к столкновению в октябре 1993 года, закончившемуся обстрелом Белого дома.

Главные противники, Хасбулатов и Руцкой, проявляли настолько явную демагогичность и безответственность, что поддержка администрации Ельцина с нашей стороны стала сама собой разумеющейся.

Тем не менее некоторые его действия — особенно неоднократные вооруженные интервенции в Чечню — вызывали у нас сомнения.

Парламентские выборы в декабре 1993 года, продемонстрировавшие сильную поддержку коммунистов и партии Жириновского и угрозу демократическим силам, добавили оснований для тревоги и не способствовали увеличению внешней поддержки президента и его правительства.

Они также подтвердили то, что многие на Западе и так думали о России: мол, в силу своей истории и традиций, она еще далека от того, чтобы стать функционирующей демократией.

Бедственная экономическая ситуация в первые годы реформ служила препятствием для иностранных инвестиций и кредитов, которые в ином случае могли бы создать материальную заинтересованность Запада в более тесных связях. Экономическая, военная и политическая слабость России не способствовала тому, чтобы она стала игроком на международной сцене.

Все это не позволило в полной мере оценить поистине замечательные достижения российского руководства в критические первые годы.

В своей книге «Гибель империи. Уроки для современной России», изданной в 2007 году, Егор Гайдар писал о чрезмерной зависимости России от доходов от продажи нефти, о слабой информированности правящей элиты, о недостатке конкурентоспособных идей и о неэффективности чрезмерно централизованного государства.

К сожалению, эти факторы играют свою роль и сегодня.

Несмотря на это в России достигнут значительный прогресс. Российское общество продолжает идти по пути радикальных перемен.

Недавние события показали, насколько необходимы такому образованному и прогрессивному обществу верховенство права, демократические процедуры, защита прав собственности, эффективные и честные чиновники, т. е. все то, что формирует базис западных демократий и успешных экономик.

Политический и экономический курс России будет определять, превратится ли страна в застойную ресурсную экономику, или мечта Егора Гайдара о процветающей, демократической, лидирующей великой европейской державе, которая гармонично сосуществует и сотрудничает со своими соседями, станет явью.

Это, определенно, остается и моей мечтой.

Карл Бильдт, министр иностранных дел Швеции. В 1991–1994 годах премьер-министр

Данный текст является ознакомительным фрагментом.