ДЕСЯТЬ СЛАВНЫХ ДНЕЙ

ДЕСЯТЬ СЛАВНЫХ ДНЕЙ

С утра 21 августа 1669 года вся Астрахань пришла в движение. Особенно волновалась астраханская голутва. Изокраинных слободок, темных углов, далеких улиц бежали к берегу Волги работные люди, ремесленники, ярыжки, повылезли на свет все потаенные люди, пробирались на берег с оглядкой. Встречал в это утро астраханский черный люд батюшку атамана Степана Тимофеевича Разина. Вот он наступил, долгожданный миг — приходит к ним заступник и спаситель, чародей и кудесник, поглядеть на него только бы одним глазком, услышать голос его…

С крепостных стен ударили из пушек, в ответ с моря также зазвучали пушечные выстрелы — струги Львова и Разина подходили к Астрахани.

Степан стоял в своем челне одетый в тот же кафтан, в котором он вышел к Львову. Ладный, статный, блистающий дорогим оружием, он стоял на виду тысяч людей, собравшихся на берегу, и приветствовал их. А те люди вопили славу батюшке Степану Тимофеевичу, тянули к нему руки, смотрели на атамана жадными глазами.

Воеводские струги пристали к берегу, а Разин проплыл дальше, подыскивая место для своего стана: хотели казаки укрепить себя под Астраханью, а уж после этого выйти в город.

Место такое нашлось на одном из прибрежных островов. Скинули казаки дорогую одежду, остались в одних полотняных рубахах, похватали в руки лопаты, кирки, ломики и начали устраивать свой стан. Набросали вокруг землю, поставили на валок пушки, развели костры, и кашевары приступили к приготовлению ествы.

Лишь на следующий день появились казаки в Астрахани. Они шли по улицам города, увешанные золотыми и серебряными украшениями, на загрубелых от весел и сабельных рукояток пальцах горели перстни, драгоценные венцы и диадемы украшали их мохнатые шапки, из-за пояса торчали пистолеты в дорогой оправе, расцвеченные золотой и серебряной насечкой, нависали над землей сабли в дорогих ножнах, сафьяновые сапоги взбивали астраханскую пыль.

Казаки шли на базар. Каждый из них тащил с собой персидскую парчу, шелка, изделия из золота и серебра. И здесь же на ходу, не доходя до базара, началась веселая казацкая торговля. Не скупясь и не торгуясь, казаки отдавали по дешевке свои товары местным купцам, ростовщикам, дворянам, всяким приказным людям. Фунт шелка шел по восемнадцати денег. По небывало низкой цене спускали казаки и золото и серебро. Они веселились, глядя, как хватали их товары покупатели, как горели у них глаза и как готовы они были перегрызть друг другу глотку за лишний серебряный стаканчик.

Набежали в торг и иноземцы. В тот же вечер здешний голландский купец записал в своей тетрадке об этом удивительном торге: «Я сам купил за сорок рублей огромную золотую цепь, величиной в сажень, за каждым золотым кольцом было по пяти драгоценных камней».

Здесь же, на месте, казаки и тратили полученные деньги: покупали русские либо иноземные товары, вино; здесь же распивали его с городскими людьми, не скупясь и же считаясь. Удивляли народ своей щедростью.

Городская голутва с восторгом смотрела на разинских работничков. Вот она, завидная вольная казацкая доля — богатство, слава, почет. Ругали, ругали казаков: и воры-то они, и бунтовщики, и виселицу уже всем уготовил воевода Прозоровский, и на же тебе — ходят по городу, хозяева, сорят деньгами, пьют и гуляют без меры. Победители бусурман, государевы прощенники. И никаких там вин за ними больше нет, никаких грехов. Так повернул дело Степан Тимофеевич. И не беда, что ходят казаки с опухшими, желтыми лицами, с язвами на коже. Это пройдет, заживет. Важно другое — богатую и привольную жизнь добыли они себе сами, своим оружием, своим бунтовством. Нет, не воры они и не разбойники, а самые желанные и праведные люди. Еще вчера они были такими же бедняками, холопами, ярыжками, крестьянами, как и они, астраханская голь, а сегодня — большие люди, а их атамана жалует сам царь всея Великия и Малыя и Белыя России.

Разин не торопился появляться в городе, не спешил идти на поклон к воеводе, а заодно хотел присмотреться, как примут в Астрахани его казаков. Лишь через несколько дней устланный коврами струг с атаманом причалил к городскому берегу. Но и на этот раз Разин не спешил в приказную избу.

Он вышел на берег и отправился бродить по улицам Астрахани, рядом с ним плотной кучкой шли казаки из атаманской охраны, готовые в любую минуту прикрыть своими телами Степана Тимофеевича.

Разина ждали. Люди толпились вдоль атаманова пути, величали Степана. Иные в умилении становились на коле-пи и благословляли его, иные клали ему поясные поклоны, снимали перед ним шапки. Разин останавливался, говорил с бедными людьми, щедро одаривал их золотой и серебряной монетой. Особую милость оказывал он совсем нищим и убогим, а богатых купчин, дворян, приказных словно и не замечал.

С тех пор как ушел Разин из России, прошел не один долгий месяц, многое подзабылось за морем, а вернулся — все то же: голод, батоги, воеводское самоуправство, приказное лизоблюдство. Сиры и беззащитны простые люди перед большими людьми, хищными псами. На том стояла и стоит государева Русь. И снова мрачнел Разин, а казаки дивились на своего атамана, гадали, отчего не радуется он, не торгует. Но надо было соблюдать и свой уговор с князем Львовым. Иначе Прозоровский все равно не выпустит его с немногими людьми из Астрахани, задержит, запустошит, животы отнимет. Здесь не надо было лезть на рожон.

Дошла очередь и до приказной избы. 25 августа Разин появился в Астрахани в сопровождении есаулов и сотников. В приказной избе он сложил свой атаманский бунчук, знамена, отдал приказным ханова сына Шабалду, которого взял под Свиным островом; вернул Степан царю и поминки его — персидских кровных аргамаков и купецкого сына Сехамбетя отдал же приказным. Отпустил Разин по уговору и кое-кого из служилых людей, которые пошли с ним неволей и теперь пожелали уйти от него. Но пушки и струги он отдавать не торопился, не заикался Степан и о товарах, отобранных у персидского купчины под Астраханью, молчал также про полоняников, захваченных в Персии и у туркмен. Приказные нажимали, и тогда Разин, чтобы не доводить дело до ссоры, приказал выдать пять медных и шестнадцать железных пушек, а также тринадцать стругов морских, а взамен их взял у воеводы мелкие речные суда, чтобы дойти на них до Царицына и Дона. А четыре медных пушечки и шестнадцать железных затинных Разин оставил себе — надобны были те пушки, сказал он приказным людям, для прохода по степи от Царицына до Паншина городка и для обороны от крымских и от азовских воинских людей. Пообещал Степан прислать те пушечки в Царицын тотчас с приставами, как казаки придут на Дон.

Так и доложили приказные воеводе. По остальным же делам Разин желал говорить только с самим князем Прозоровским.

Били также челом казаки в приказной избе, чтобы позволил им воевода послать станицу в Москву принести вины казацкие самому великому государю. Скрепя сердце воевода согласился, очень уж ему не хотелось тех воров пропускать к государю на Москву.

Шестеро разинских посланцев во главе с Лазаркой Тимофеевым отбыли на Саратов и на Нижний, а далее на Москву.

День шел за днем, а Разин не торопился на воеводский двор и вроде бы не собирался выполнять обещанное. Зато казаки исправно появлялись в городе, лечились, отмывались в астраханских банях, торговали без удержу, пили и братались с черными людьми.

Наконец Разин появился на воеводском дворе. Князь Прозоровский встретил его на крыльце как дорогого гостя, рядом стояли воевода Семен Львов, дьяк и подьячие, стрелецкие начальники, служилые иноземцы. Разин подошел к крыльцу, поклонился воеводе в пояс, преподнес богатые поминки — ткани, ковер бухарской работы, кубок золотой. Говорил Разин речь, а сам так и впивался глазами в лицо князя. Так вот он каков, воевода Прозоровский, гроза казаков, наместник царя на юге. Высокий, сухой, с седой гривой волос, в седой же бороде.

Другие речи говорили уже в княжеской палате и за столом. Богато угостил Прозоровский атамана, но слова ого были вовсе не сладкими. Многажды говорил князь, чтоб их, казаков, всех поименно переписать, а пушки, которые они взяли с боем на Волге, и в Яицком городке, и Карабузанском протоке, и за морем в шаховой области, товары шахова купчины и всякие пожитки, которые они взяли с бусы на взморье, отдали бы сполна. И еще требовал воевода, чтобы отдали казаки всех полонных людей, захваченных в походе. Степан слушал воеводу, ел, пил, похвалил угощение, посматривал на князя Ивана Семеновича. Все выговорил воевода казакам. Теперь заговорил Разин: «Мы, казаки, бьем челом великому государю и приносим ему все свои вины. А товары, которые мы взяли в бусах и на взморье, отдать никак не можем, потому что те товары у нас, казаков, раздуванены, а после дувану уже проданы и в платье переделаны. А полон мы имели саблею, и многие наши братья за тот полон в шаховой области на боях побиты, поранены и в полон пойманы. И тот полон у нас в разделе досталось пяти, десяти, а иным и двадцати человекам один полоняник. А именной переписки казакам ни на Дону, ни на Яике нигде и никогда, ни по каким казацким правам не повелось, и в милостивой грамоте великого государя того не сказано, чтобы нам быть в переписке и пушки и рухлядь, которые мы в воровстве добыли, отдать обратно. На том тебе, боярин и воевода князь Иван Семенович, все наше казацкое войско бьет челом».

На другой день снова был Разин на воеводском дворе, снова были поминки, угощенья и речи многие, но казаки стояли на своем — переписке не быть и то, что саблею добыто — не отдавать. Когда же воевода послал Разину иноземца, полковника Видероса, и тот повторил старые воеводские требования, то Степан гордо ответил ему: «Иди и передай своему воеводе, что людей переписывать не дам, мы не крепостные, а вольные люди, и пушек не выдам. Что ж, по-вашему, я должен предать друзей своих, которые служили мне верой и правдой. Подожди, полковник, скоро я посчитаюсь с боярином за все притеснения. Ни воевода, ни царь мне не указ!»

Хоть и кричал и ругался воевода после этого, клял Стеньку, вора и бунтовщика, последними словами, но смирился, потому что вся астраханская голытьба молилась на казаков, шаталась, стервенела с каждым днем пребывания их в городе. Каждый приход казаков в Астрахань кончался тем, что на остров, в казацкий стан, сбегал то один, то другой житель. Это были холопы, всякие должники, ярыжки. Хозяева били челом воеводе, чтобы вернул людей, но воевода, боясь народного взрыва, молчал. Пусть же берут свою рухлядь и пушечки да убираются поскорее из Астрахани, а полоняников и товары с бусы пусть шаховы люди сами выкупают. На том и порешили.

Воевода бурлил, а Разин вел себя спокойно, будто все шло как надо. С утра он отправлялся в гости по воеводским дворам, и в каждом был стол, вино. Степан приходил не с пустыми руками, не-с воеводам богатые поминки. Звали его к себе и богатые купцы, здешние видные иноземцы. Воевода Прозоровский и Львов, в свою очередь, приходили к нему в гости на струг. Там на виду у всего города Степан принимал больших людей, потчевал их, одаривал. А потом, когда бояре уходили, казаки чистили их при всем честном народе, а Разин грозил, что доберется он еще до животов этих богатин, пошарпает их.

Жутко и радостно становилось на душе у черных людей, когда они слышали эти атамановы бахвальные речи. И не знали, чему верить. То пьет Разин с боярами, одаривается, то ругает их, поминает недобрым словом даже самого великого государя. А Разин хитрил. Его станица ушла в Москву к великому государю, в ларце у него лежит милостивая грамотка от царя. Чем он не слуга его царского величества, вины ему отпущены, на царскую службу взять его обещают. Попробуй тронь теперь атамана. Но и дурить в Астрахани нельзя, за каждым его тагом, за каждым словом следят воеводы, Прозоровский — старый недруг казацкий — особенно. Против него-то и можно прикрыться царской грамотой и царским именем. Пил Степан на воеводских и боярских дворах за ого, царское величество, и за благоверную царицу, и за царевичей. Поднимал кубки и за воевод, и приказных людей, но невеселые это были пиры ни для самого Степана, ни для астраханских больших людей. Тяжело было говорить, смеяться, притворяться; следили друг за другом, приглядывались. Среди пира вдруг замечал Разин чей-нибудь пристальный, тяжелый взгляд или видел, как наклонялись воеводы друг к другу, говорили что-то вполголоса, косились в его сторону.

…В это утро Степан был в добром расположении духа. Над Астраханью стояло жаркое августовское солнце. Толпы людей теснились на берегу, на припеке и, несмотря на жару, величали атамана, а он сидел в своем струге с товарищами и говорил многие речи. Вспоминали походы, поднимали чарки, пели песни. На плечах у Степана была накинута дорогая соболья шуба, та самая, что согревала его в холодные дни на Миян-Кале. Поверх меха висели полотые и серебряные украшения. Вот тут-то и подоспел Прозоровский. То ли случайно оказался он на берегу, то ли оповестили его, что сидит Разин в струге весь в дорогом и пирует, но только подкатил воевода к самой воде и направился к разинской лодке. Принял Степан воеводу как должно, поднес чарку, попотчевал. А Прозоровский глаз не сводил с разинской шубы.

— Подари-ка ты мне, атаман, свою шубу, зачем она тебе.

— К вечеру похолодает, воевода, разве можно мне без шубы, — отшучивался Степан.

— Отдай шубу, где-нибудь поволю тебе, атаман. — Прозоровский погладил веселый блестящий мех.

— Не тронь, Иван Семенович, эта шуба досталась мне в бою, не к лицу тебе у меня, простого казака, добычу выпрашивать.

— Эх, атаман, не то ты говоришь, — зло сощурился Прозоровский, — зря пренебрегаешь воеводской милостью. Мы ведь в Москве все можем учинить — и добро и дурно.

Распалился и Разин, но спорить с воеводой не стал, скинул в сердцах шубу с плеч, бросил ее воеводе. Только и сказал:

— Как бы не было тебе в ней жарко, князь, смотри, еще обожжешься.

Воевода не ответил, схватил шубу и молча сошел со струга на берег, а казаки долго еще ругали Прозоровского последними словами, сквернословили, грозили рассчитаться с вымогателем.

Любил потешиться Степан Разин на глазах у людей. Чуть не каждый день устраивал он катания на стругах напротив города, приглашал к себе на катания астраханцев всех чинов, потчевал на воде. Сказывали астраханцы, что во время одного такого катания, изрядно захмелев, утопил Степан в Волге красавицу полонянку. Как попала она к казакам, того никто не ведал. Одни говорили, что взял ее Разин в татарских улусах близ Яика и возил с собой всюду, другие говорили, что это персиянка, дочь Менеды-хана и сестра ханова сына Шабалды, которую захватил Разин под Свиным островом. Известно было, что никому ее Разин не показывал и крепко любил. А казаки были недовольны: первый раз баба объявилась среди воинов. Не к лицу это было казацкому атаману. Роптали казаки, но терпели, боялись Степана. Потом, глядя на атамана, и сами решили побаловаться. Незадолго перед этим астраханцы притащили одного казака, бросили его к ногам Разина, закричали, что насильничал казак над мужней женой. Расправа атамана была короткой. Казаку завязали над головой рубаху, насыпали в нее камней и бросили в Волгу — блюди казацкие порядки, не срами войско, уважай людей, не к врагам, а к друзьям пришли. С тех пор совсем хмуро стали смотреть казаки на Стенькину любовь. А теперь во хмелю кто-то сказал об этом слово поперек атамана. Смолчал Разин, словно и не слышал. А когда струги вышли на середину реки, вдруг поднялся, схватил свою любимицу, поднял над головой и, как была она в дорогой парче, в жемчугах и золоте, бросил в Волгу. Слыхали люди, что сказал тогда Степан так: «Ах, ты, Волга, река великая! Много ты дала мне, золота и серебра, богатства всякого, славою и честью меня наградила, а я так и не отблагодарил. Так возьми же и с меня поминок». Потом сел атаман на скамью и смахнул хмельную слезу…

4 сентября 1669 года Разин уходил из Астрахани на Дон. Перед этим он вдруг кончил пиры и катания и засел в своем стане. Целыми днями к нему из Астрахани приезжали в лодках какие-то люди, и Разин долго и много говорил с ними, а были те люди черные и «голые» из ремесленных слободок, с окраин, холопы и всякие обиженные. В эти же дни казаки ходили по городу уже не с, торговлишкой, а неизвестно зачем; подходили вплотную к крепостным стенам, глядели на пушечный астраханский наряд, крутились около крепостных ворот. Доносили верные люди Прозоровскому, что смотрят казаки крепостные астраханские укрепления, встречаются со всякими темными людьми. Воевода приказывал еще строже смотреть за казаками. Запретить же им ходить по городу он не мог.

Уходил Разин из Астрахани как победитель — при пушках и оружии, со всем своим войском и со всеми прибранными в дороге людьми, в том числе и с астраханцами, не переписанный и не сосчитанный, со многими граблеными животами и с выкупом, взятым за шахова купчинины товары и за Сехамбетя. Вопили вслед ему черные люди, величали своим батюшкой. Наказывал тайно многим из них перед тем Степан ждать его.

Видели воеводы, что уже здесь перед уходом затевал Стенька какое-то новое большое воровство, а какое — то было неведомо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.