Десять дней в Москве
Десять дней в Москве
Букет московских цветов привезли Кэте Кольвиц советские художники С. Рянгина, Б. Яковлев и С. Карпов. Они побывали в мастерской художницы и пригласили ее с мужем приехать в Москву на торжественное празднование десятилетия Октября.
Это было давней мечтой. Еще в 1924 году Кольвиц писала Отто Нагелю, который привез в Москву первую выставку немецкого искусства: «…я очень хотела бы как-нибудь побывать в России… Вы говорите о естественности и веселом нраве тамошних людей. Как это должно быть прекрасно. Но можно ли хоть немного почувствовать это, не зная русского языка? Подумайте, ведь я не знаю ни слова по-русски».
Приглашение было принято с превеликой радостью. Кольвиц писала взволнованно друзьям, как она ждет этой поездки, как стремится побывать в России.
Это было лето ее шестидесятилетия. Уже прошла с успехом юбилейная выставка. Около 500 писем и телеграмм получено на этот раз с поздравлениями. Уже сказаны Роменом Ролланом замечательные слова, облетевшие весь мир:
«Творения Кэте Кольвиц — величайшая поэма современной Германии, в которой отражаются тяготы и страдания простых людей.
Эта женщина с мужественным сердцем охватила их своим взором, взяла в свои материнские объятия с мрачным и нежным сочувствием.
Она голос безмолвия обреченных на жертвы народов».
Десятилетие Октября было отмечено большим всенародным праздником. К первому государству трудящихся тянулись приветствия из всех стран. Иностранные гости заполнили трибуны на Красной площади, и многотысячная демонстрация бесконечной лентой прошла перед ними.
В Москве был созван Всемирный конгресс друзей Советского Союза. И в зале Кэте Кольвиц могла увидеть Теодора Драйзера, Диего Ривера, Анри Барбюса, с которым уже была хорошо знакома.
Кэте и Карл Кольвиц бродят по московским улицам, вглядываются в лица прохожих. Им еще очень трудно живется, советским людям. Они неважно одеты, выглядят сумрачно.
Хорошо сказал об этом времени американский писатель в своей книге «Драйзер смотрит на Россию»:
«Но как не похожа на нас Россия! Господи, какое кипение и бурление подлинной, серьезной, щедрой, не ограниченной чисто материальными ценностями, высоко духовной мысли!»
Еще видит Кольвиц своим зорким взглядом чумазых ребят на улицах Москвы, согревающихся возле котлов с растопленным асфальтом. Ей рассказала Клара Цеткин, что она приютила у себя одного такого паренька. Ему, конечно, жи-, лось несравненно лучше в доме Цеткин. Но он убежал к своим ребятам, вернулся к уличной жизни.
Кольвиц интересуется тем, как пытаются решить в нашей стране эту трудную проблему беспризорности. И после рассказывала в письме к своему бывшему ученику И. Шварцману: «Мы с мужем в 1927 году были в Москве, посетили столярную мастерскую, где работали дети».
Их лечили трудом, этих подростков, которых голод выгнал из родных домов и деревень.
13 ноября немецкими гостями завладели художники. Кольвицей пригласили посетить выставку, устроенную на Волхонке в доме Ассоциации художников революционной России. Смотрела внимательно. Дольше задержалась возле северных пейзажей Крайнева и жанров Модорова, посвященных Палеху.
Кольвиц сидит в центре большой группы художников. Так запечатлел эту встречу фотограф.
Газета «Вечерняя Москва» опубликовала на своих страницах анкету, в которой представители европейской интеллигенции говорили об Октябрьской революции.
Многозначителен ответ Кольвиц:
«Здесь не место для того, чтобы доказывать, почему я не коммунистка. Но это подходящее место, чтобы высказать, что события в России за последние 10 лет — по своей величественности и огромному значению — могут быть сравнимы, как мне кажется, только с событиями Великой французской революции. Старый мир, подточенный четырехлетней войной и революционной подпольной работой, был нарушен в ноябре 1917 года. Новый мир был грубо сколочен. Горький в одной своей статье, относящейся к первому периоду Советской республики, говорит о взлете души кверху. Этот взлет в бурз я чувствую в России. За этот взлет, за эту горячую веру я часто завидовала коммунистам».
В Берлине Кольвиц рассказывала о своей поездке друзьям, вспоминала ее в письмах, как «чудовищно сильные впечатления». «Неделю тому назад мы вернулись, совершенно переполненные Россией… И Россия — Москва — это было чудесно. Я чуть-чуть не побывала еще и на Кавказе».
А в дневнике, оглядываясь на год минувший, Кольвиц придает этой поездке еще большее значение.
«И грусть прошлого года, старческая грусть, вызванная возрастом, уменьшилась. Это вызвано теми чудесными переживаниями, которые нам выпали: весной — Аскона. Затем День моего шестидесятилетия со всеми радостями, которые он мне принес. Затем Хиддензее с близкими, любимыми людьми, и потом Россия. Москва с ее особым воздухом, так что Карл и я вернулись как бы проветренными. Все это мы смогли пережить сообща, и затем еще много хороших часов и дней с друзьями, много часов, когда мы чувствовали себя такими близкими, как единое целое. Много счастья — спасибо, спасибо!..»
В Московском театре имени Станиславского Кольвиц зарисовала зрителей. Потом сделала литографию. Она называется «Слушающие». Три тесно прижатые друг к другу головы. Семья — мать, отец, сын. Все они сосредоточенно слушают происходящее на сцене. Троих соединил всепоглощающий интерес. Мастерски показано, как их захватил спектакль. Они слушают, и ничто не отвлекает их.
В рисунке этом, казалось бы на первый взгляд столь незамысловатом, суть впечатлений художницы от Москвы. В этой семье, скрепленной глубоким интересом, — тяга советских людей к культуре. Ее-то и увидела Кольвиц как самую характерную примету московской нови.
Обычно, когда Кольвиц приходила в гости к Нагелю, она благоговейно рассматривала посмертную маску В.И. Ленина, которая лежала на письменном столе. Скульптор Меркулов подарил ее немецкому художнику в 1932 году с дарственной надписью.
В Москве вместе с другими иностранными гостями Кольвиц пришла в Мавзолей Ленина. Драйзер так рассказал об этом памятном посещении: «…его тело лежит в стеклянном гробу под затянутым красной материей потолком траурного деревянного Мавзолея на Красной площади. Резкий белый свет падает на его бледное, усталое лицо с монгольскими скулами, высоким лбом и небольшой бородкой. Невысокий человек и очень-очень утомленный. (Мне казалось, что он устал лежать там под взглядами миллионов глаз, которые скользят и скользят по его неподвижному лицу.) Но как удивительно это лицо, и какие поразительные вещи рассказывают о его жизни… И как любили его все, кто с ним работал! И вот каждый вечер, из года в год, вечно меняющиеся многотысячные вереницы людей приходят, чтобы посмотреть на него и обрести новое вдохновение».
Проходит мимо почетного караула и Кэте Кольвиц. Она отделяется от общего потока и стоит замерев. Святые минуты молчания.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.