О смерти

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

О смерти

Самое определённое в жизни — смерть, самое неопределённое — её час.

Римское высказывание

Жизнь, так или иначе, постоянно связана со | мертью, может, у человека в меньшей степени, чем у животных, хотя бы из-за существования законов, которые ограждают возможности сильных и защищают слабых. Но, в то же время, разум наш делает всё, чтобы смерть приближалась, мало того, мы понимаем (хотя можем и не принимать) и переживаем многое, связанное с чужой кончиной, а также со своей, которая когда-нибудь обязaтельно наступит.

Не думая о своём дне смерти, будто его и не будет, мы часто мыслим о чужом, боясь потерять кого-то или, наоборот, возмущаясь в сердцах: «Да как же таких людей земля носит?!» (скажем обо мне — человеке, написавшем >ту книгу, а до этого совершившим все, что в ней описано)

Я достаточно много читал и слышал, что люди, узнающие, скажем, от медиков о своей близкой кончине, преодолев в себе отчаяние, наконец-то понимали предназначение человека, порой считая последние прожитые дни лучше и полезнее всей предыдущей жизни. Но это редко дарованная возможность.

Я близко знаком с «ней» — такой возможностью, и очень часто думал об этом явлении. Попав в заключение и понимая, что жизнь, в общем-то, закончена (поначалу казалось именно так, хотя надежда, откуда-то укрепляемая, явно говорила об обратном), увлёкся собиранием афоризмов, всяких историй, выражений, предсмертных слов и повествований о переходе из нынешнего временного состояния в вечное. Все они касались одного — смерти. Это наложилось на постоянную привычку убеждать себя, ещё с воли, в близкой кончине, а потом оказалось, что такая привычка удивительным образом сопрягается с православным вероучением, где смерть — это переход от веры в очевидность.

Думая над её обликом, я осознал, что коса — вовсе не инструмент насильного прекращения земного существования, но отделение души от тела (это лишь частично моя мысль, подтвержденная прочитанным и прожитым), ибо после смерти физической бессмертное от праха должно быть отделено. Согласитесь, успокаивающая точка зрения.

Лик её, невидимый под капюшоном, не столь страшен, сколь унижен пониманием своей будущей побеждённости, хоть и с осознанием полезности и нужности выполняемого сегодня.

Заметьте, что странно перед покиданием этого мира просматривать всю свою жизнь в мельчайших подробностях. Странно, если не предположить, что это есть подготовка к будущему покаянию. И не лучше ли начинать это делать прямо сейчас? И кому об этом задумываться, как не мне?

Бывали случаи, когда жизнь настолько казалась нестерпимой (подобное должно быть знакомо многим), несмотря на общую внешнюю достаточность и благополучность, что приходили мысли: «Ну, скорей бы уж».

Я считал закономерным, мало того — правильным совпадение конечного дня моей жизни с днем ареста. Но, оказывается, истинным наказанием стало ожидание «пожизненного заключения» и, конечно, само оно, в случае подобного состоявшегося приговора, которые гораздо мучительнее быстрой смерти, так как страшным было даже предположение этого! Сегодняшняя же жизнь воспринимается мною как милость и дар.

Чем дольше я живу, тем чаще, глядя в отражение и задумываясь над вопросом, звучащим несколькими страницами ранее, отвечаю себе: Memento vivere (лат.) — помни о жизни, чтобы жить. В глобальном, конечно, смысле. Не смерть физическая здесь подразумевалась, а именно духовная. И уже смирившись с этим и понимая, как мне казалось, безысходность с точки зрения материалистической, и просто ждал, изредка обращаясь с длинными речами к (моей совести, которая будто бы выслушивала их с такой же обречённостью, но не соглашалась с безвыходностью, предлагая то, что я не смог бы предпринять из-за своей слабости и непонимания устроенности своей и мира.

Созданный мир непонятен нам и сложен для осознания из-за нами же придуманных препон и правил. Мир, на который мы смотрим и который хотим понять через гной развращённый и тем самым запутанный ум, представляется иным, чем тот, каким был создан. Усложняя, мы не понимаем его, и именно потому, что он прост и, собственно, рационален, с точки зрения вечности и бесконечности знаний.

В результате, всё получилось именно так — почти умирающий или умерший человек пытается сейчас возродиться во второй жизни. Но дорога была бы короче, начни её я сам.

А смерть — она всегда рядом, мы ровно настолько мертвы, насколько черно наше сердце.

Беда в том, что что-то понимая и осознавая, я почти не задумывался о том, а в каких-то моментах вообще воспринимал за норму, что представляет собой мое существование и какова его цель. Это и губит. Возможно, кто-то посчитает мои слова талантливым притворством или действительным помешательством, но таково моё мнение, которое не всегда совпадает с мнением окружающих. Для меня же важно правильно оценивать себя, что и означает быть самим собой при любых условиях и обстоятельствах, стараясь не возвышаться над другими, но и не позволять падать ниже границ, определённых самому себе раз и навсегда.

Сейчас мне тяжело сказать, было ли моё задержание, произошедшее 2 февраля 2006 года началом настоящего раскаяния в полной мере этого понятия или же стало очередной ступенью в уже происходящем процессе. Не хочу ошибиться и, тем более, не хочу лгать, хотя кажется очевидным, что с нуля не начинается ничего.

Точно следующее: к 2000 году я ясно осознавал невозможность дальнейшего существования в прежнем положении и состоянии дел, что, в принципе, давало выбор, причём более мягкий, нежели в самом начале «карьеры» перед первым покушением, содеянным мною. Стоя перед этим выбором, нужно было не просто остановить старую жизнь и начинать что-то новое, — что гораздо проще, но попытаться изменить прежде всего себя.

Преступать нужно было с основного, постаравшись понять, что движет мной больше — материальное или духовное, кто я, в конце концов, — материалист или идеалист? Здесь понимаешь, как ради второго тяжело пожертвовать первым. Я говорю о первичности того, что движет нами в жизни: наши духовные ценности или же стремление избежать неудобств, опасностей и попрать большинство из того, что современность подымает над свободой выбора каждого человека внутри себя.

Быть ли рабом своих желаний и своих привычек или, освободившись от них, стать свободным, совершенно чётко понимая, что постоянные испытания и искушения будут всеми усилиями тянуть и возвращать в мир материальных благ. Мало того, очевидность, которую придётся принять, вряд ли поймут окружающие и даже близкие тебе люди.

Здесь и возникает нависшая над каждым одна из практически не разрешимых дилем Православия: ни полностью прийти к Богу — а как же мирское, ведь в нем так много из того, что нравится, ни к «врагу рода человеческого», из-за боязни Создателя и интуитивного понимания Его существования и представления каждого из нас после упокоения пред Его грозные очи на Страшном суде. Да и все же мы часто бываем Ему благодарны, хотя и быстро забываем об этом, перенося все заслуги на свой счет.

Человек биполярен, а потому в каждом из нас уживается и плохое и хорошее, и доброе и злое, если и побеждая, то только на время, таким образом душа стремиться к спасению, но плоть не пускает, уцепившись своей похотью за наслаждения и удовольствия, а может и за кажущуюся обманчивую необходимость (спасибо за понимание этого проповеди протоиерея, оформляющего лагерную церковь). Что называется в русской традиции хлестких и точных выражений: «Ни Богу свечка, ни черту кочерга».

* * *

После празднования нового, 1999 года, в злополучной компании чёрных смокингов, и усиленно создававшегося ореола семьи-клана, началась, хоть поначалу и нехотя, «работа» по Таранцеву. Информации имелась масса, печать сообщала изредка о постоянных его посещениях всевозможных общественных мероприятий, где можно было достать его, подготовившись заранее. Воспользовавшись архивом, можно было понять, какие из них он посещает постоянно и где будет ещё. Но всё это ныло неподходящим, прежде всего, из-за общественности, показательности и большого скопления народа.

Время шло, Олег торопил, даже устроил встречи с театральными представлениями. Андрей в ответ на мои уговоры отложить, а то и вообще отказаться от этого мероприятия не реагировал, в конце концов вообще устранившись, оставил меня разбираться непосредственно со своим младшим братом. Как только последний это понял или ему дали о том знать, произошла первая встреча, в принципе, ничем не примечательная, кроме настойчивости, предложений любой помощи, любых затрат и предоставления необходимых людей в любом количестве, что для меня лишь подчеркнуло важность задачи — как минимум, для него, и её бесповоротность в принципе.

С того дня началась подготовка, и вновь с оружия, которое я ещё не выбрал, так как не определил и место, это вещи взаимосвязанные. Неделю из месяца, а то и Польше, я теперь проводил в усадьбе, уничтожая килограммы боеприпасов, из трёх видов оружия: автомата, карабина и пистолет-пулемёта. Также опробовал старый добрый ПТР системы Дегтярёва с мощным бронебойным патроном, коих было ограниченное количество из-за древности аппарата и его крупнокалиберности. Трудность его применения была только в его громоздкости, хотя результаты стрельбы со 100–150 метров меня устраивали, и даже с 200 метров были удовлетворяющими.

Наблюдая за передвижением Таранцева, я понимал, что столкнулся с профессионально организованной охраной, мало того — с самой «конторой», представители которой были костяком, сберегающим тело бизнесмена.

Перестрелку затевать не хотелось, глупостью было и минировать пути отступления, понимая, что обязательно будет преследование.

Ориентироваться же надо было на один тихий выстрел и одного убитого, а не на громкий расстрел с множеством потерпевших, которые ещё проскакивали в те года. Тратя десятки часов, я искал вариант, зная, что таковой найдется. Внутреннее чутьё подсказало, что особенное внимание необходимо обратить на два офиса: один представлял собой двухэтажное здание, стоящее особняком на пригорке, напротив площади Киевского вокзала через Москва-реку, второй — здание, где арендовался этаж под представительство «Русского золота» в Щипковском переулке.

Предчувствие постоянно давило, убеждая не заниматься этим, планы и схемы, постоянно менялись, а настойчивость младшего брата всё возрастала. Вернулся сон, уже много лет время от времени снившийся мне. Я видел его тогда, когда предприятие, которое меня занимало, обещало быть неудачным: виделся строй людей в форме в прежнем училищном расположении роты, настроение ощущалось хорошее, причем оно сопровождалось отчётливым пониманием того, что исполнилась давняя мечта, но мечта именно этого сна: не меня реального, а существовавшего именно в нём — как будто я поступил второй раз в тот же ВУЗ, но прежних сокурсников не было. Радость от какой-то перемены сопрягалась с необходимостью проходить трудности. Радовали перспективы после выпуска из этого заведения, что и вызывало положительные эмоции, как от окончания какого-то необходимого испытания, а место в строю и сам строй напрягали. И лишь попав в лагерь строгого режима, понял, что это за рота, и что за «вуз» жизни, мало кому нравящийся, но неизбежный за содеянное, всегда с тревогой ожидаемый, но радостный своим освобождением.

Очередная встреча в коттеджном городке, напротив жилого комплекса «Золотые ключи», недалеко от Мосфильмовской улицы, была поддержана порывистым сообщением якобы случайно перехваченной информации о «заказе» Таранцевым Олега за один миллион долларов, что впоследствии всплыло на судебном расследовании и вызвало лишь очередную мою улыбку, поскольку «заказ» этот был, по словам младшего Пылева, сделан якобы мне.

На это сообщение, рассказанное мною Андрею, последовала весёлая тирада брата, так как абсурд выдумки был очевиден, хотя на месте Таранцева я, наверное, желал бы подобного.

Колесо процесса закрутилось быстрее, было выбрано уже конкретное место — офис в Щипковском переулке, и оружие — АК-74С с ПББС и двукратной оптикой. Такой выбор казался бредом — работать пришлось бы из автобуса, где меня просчитали бы в пять секунд, а если бы я и успел отъехать сразу, то засветился бы по полной программе, и от этой охраны мог и не уйти, даже бросив автобус через несколько кварталов, хотя история покушений человека на человека видала всякое.

Это заставляло настойчиво отказываться от выбранного варианта, да и гарантии были неважные: тело бизнесмена постоянно закрывалось несколькими телохранителями, а потому требовалось найти в жёстко соблюдаемой схеме сопровождения слабое место и, уже от неё отталкиваясь, разрабатывать новые варианты. Как раз в это время, по очередному требованию Олега, состоялась наша третья встреча начавшаяся на Олимпийском проспекте, уже обставленная помпезно и призванная обратить мое внимание на широко предпринятые меры ради его безопасности.

Меня забрала бронированная «Волга» с водителем, доставив до подъезда отеля «Мариотт» на Тверской улице, в фойе которого были заметны знакомые лица. Наверное, весело я смотрелся там, в форме американского пехотинца, высоких ботинках и камуфляже Woodland. Поднявшись на этаж, можно было увидеть продолжение спектакля: там находились четыре человека в строгих костюмах, двое — у лифта и столько же — у двери номера.

Распахнувшийся вход показал ещё четверых — двоих из ЧОПа, судя по значкам на нагрудных карманах пиджаков, и двоих — из приближённых Пылёва, один из которых и доложил обо мне, будто я как снег на голову свалился.

Не знаю, какое впечатление могло всё это на меня произвести. Судя по встрече на Канарах, которая меня напрягла неимоверно, сегодняшнее действо должно было, очевидно, вселить какой-то ужас и придать моим действиям новое ускорение.

Олег вышел на встречу и поначалу растерялся от моего внешнего вида: на мне была куртка М-65 с опознавательными фурнитурными нашивками, шевронами, эмблемами по образцу военной формы США, правда, берет военно-воздушных сил Её Величества Королевы Великобритании, а в руке — привычный для меня зонтик со стилетом внутри. «Вот, учитесь, балбесы: ни у одного милиционера никаких мыслей, кроме любопытства», — констатировал он, протягивая мне руку и уставившись на мои усы, сваливающихся к подбородку буквой «П». Внешность была действительно прикольной. Благо, выбор у моего хорошего знакомого Анатолия и его друга Вадима в магазине «Камуфляж и снаряжение» был не просто велик, но и разнообразен.

Вот уж что доставляло удовольствие, так это копание в разного рода армейских шмотках, а после покупки обкатывание их в разных условиях. Вообще, это отдельный мир, благодаря знакомству с представителями которого, я имел возможность в него окунуться и почерпнуть много чего интересного и полезного. Поразительно, но даже сейчас, по прошествии двух судов и стольких лет, мы старательно поддерживаем отношения и строим планы на будущее, даже в отношении этой книги. Но не будем отвлекаться.

Мы сели в гостиной обширного номера, принесли чай, и Олег показательно поставил посреди комнаты дипломат, что потом позволило мне вылить массу эмоций при разговоре с Андреем, высказав удивление и неудовлетворенность по поводу сделанной аудиозаписи — именно в этом состояло предназначение кейса, и не понять это было сложно. Олегу же открытым текстом объявил, что в таком разе буду только слушать, на том и порешили.

Суть разговора сводилась к требованию ускорить покушение, в виде оправдания я обратил внимание на некоторые задержки. Скажем, на придуманное переоформление автомобиля, вызванное необходимостью вести из него стрельбу. Так же нужно было сделать переходные втулки от среза оптического прицела к объективу видеокамеры, объяснил новую идею, над которой мы работали уже целый месяц, о механизме, с закреплённым на поворотном устройстве автоматом и с дистанционным управлением, мало того — с видеопередатчиком, выводящим происходящее через прицел на контрольный дисплей. Он загорелся, увлёкся, и через пару недель предоставил автомобиль жигули-2104 с безвестной историей и ещё всякую всячину, соответствующую перечню в переданном ему списке.

Заинтересованность была такой, что стоило позвонить вечером, как с утра всё необходимое уже готовы были передать, вне зависимости от сложности запроса.

Наконец-то обнаружилась прореха в охране, что позволило, с условием применения почти уже готового аппарата с дистанционным наведением и стрельбой, дать гарантию стопроцентной уверенности поражения цели при безопасности охраны.

Весь нюанс состоял в подъёме «цели» по лестнице после выхода из машины и прохода ко входу в здание. Охранники располагались полумесяцем, акцентируя внимание на стороны по бокам и, естественно, на тыл. Всё вместе сзади, при подъёме до середины лестницы, как и сбоку, прикрывали бронированные машины. Однако имелось одно «но». Поднимаясь по ступеням, следующие вверх люди попадали в зону вне прикрытия их машинами. Мало того, телохранители физически не могли подниматься впритык за хозяином, заслоняя его, но двигались несколько позади для его же удобства, так что тыл охраняемого объекта господина Таранцева при подъёме на несколько секунд оказывался выше тела охранников примерно на 70-100 сантиметров и, соответственно, был не прикрыт! Оставалось лишь воспользоваться этим окошком, организовав удачный и безопасный для окружающих выстрел.

Почти готовый аппарат сбоев не давал, но требовал кое какой доработки. Как всегда спешка, исходящая от Олега, испортила и «хорошую» задумку, и успех всего мероприятия, спасая тем самым президента «Русского золота».

Мы не успели отработать установку прицела АК непосредственно на месте. Сырость агрегата, как всегда, даёт осечки в мелочах. Казалось бы, несколько простейших операций с надеванием петли тягового устройства на спусковой крючок не могут вызвать никаких проблем, но именно это и сыграло решающую роль, сохранив жизнь одного, но унесшую другого.

На этом самом спусковом крючке была поставлена отметина, ниже которой и нужно было крепить тягу, тогда мощности устройства хватало с избытком для срабатывания ударно-спускового механизма. А фактически, уже на месте, сия тяга оказалась прикреплена выше. Возможно, она просто была задета случайно. При таком её положении усилия не хватало, но если оно было инициировано, то достаточно было небольшого качка от проезжающего мимо грузовика, воздушная волна, которая и могла дать толчок для недостающего дожатия. Старая поговорка японского воина: «Хочешь не добиться цели — поторопись», — здесь обернулась трагедией, совершенно не нужной.

Ранним утром, 22 июня (число великой печальной даты — не более чем совпадение) жигули подогнали точно на заранее определённое место — ни ошибок, ни помарок быть не должно. Тем более что место находилось под визуальным наблюдением милицейского поста, где на удивление, как потом обнаружилось на следственном эксперименте, в будке стоял целый полковник.

Двумя колёсами левой стороны автомобиль загнали на бордюр для упрощения подгона оптического прицела, с расчётной точкой попадания. Работу проверили дистанционно-всё казалось надёжным, осталось только дождаться 12–13 часов дня — времени обычного появления кортежа, а дальше — на деле совместить теорию с практикой.

Мы находились в ста метрах, и нам вообще ничего не угрожало в любом случае. Наконец подъехавшие с помпой и сиренами несколько машин, перекрыв всё движение, подкатили на стоянку, как всегда, в определённом, наиболее безопасном порядке, что только предупреждало о времени готовности. Дальнейшие действия были известны и изучены посекундно. Двое выскочили и заняли боковые направления тротуара, останавливая прохожих, предупреждая любое нападение, затем вышла основная группа, в центре которой был «клиент».

Начиная подниматься, он «оголённой» спиной и головой примерно на 70–80 сантиметров возвышался над прикрывающим его сзади, шагающим по ступеням охранником. Линия следования по лестнице была всегда одна и та же, с возможной поправкой, максимум, на 5-10 сантиметров вправо или влево, и гарантировалась лимузином, подъезжающим всегда в одно и то же место, буквально до дециметра, а также открывающейся в одном и том же месте дверью и чуть ли не следом от ноги, куда попадал первый шаг. Начинаясь отсюда, прямая, разумеется, шла точно по самому короткому отрезку к входной, уже открытой двери. Ошибки быть не могло и в этом не было.

Его голова приближалась к заветной точке, я уже снял электронный предохранитель, лысина «коснулась» красной активной марки в середине прицела, и будто застыла. Обжигающий ком внутри подсказывал о моменте «X», ресницы перестали мигать. Саша, сидевший рядом и смотревший широко раскрытыми глазами то на меня, то на место, где должна была разыграться трагедия, ещё не знал, что должно было произойти, предполагая, по моим словам, об акте устрашения, но, кажется, начинал догадываться.

Середина головы — нажимаю на тумблер. Маленькая красная лампочка загорелась, сигнализируя о посланном сигнале инициации устройства, но… ничего. Сразу второй… Третий уже поздно нажимать. Всё бесполезно, горела только лампочка. До того, как я понял, что ничего не получилось, мысль была одна — отделаться несколькими выстрелами. Для этого нужно было отпустить тумблер, инициация прекращалась, поршень тягового устройства отпускал спусковой крючок. Огонь прекращался. Думаю, двух-трёх, максимум, пяти выстрелов хватило бы.

Теперь мысли были о другом, наши взгляды встретились — четырёхмесячная, а то и больше работа не только по разработке устройства, внедрения его в спинку заднего сиденья жигулей, совмещения всех конструкций и частей, но и тренировки и пробные попытки — всё кому-то под хвост. Правда, больше волновал вопрос: «Почему?»-на что мой замечательный электронщик только пожимал плечами. На все мои расспросы он уверял меня, что если спуск не сработал, значит, сигнал не получен. Это было логично — ведь всё было проверено неоднократно, и подобного ни разу не случалось. Возможно, просто забыли включить приёмную часть инициирующего устройства. Поэтому я принял решение, понимая, что при выключенной электронике опасности от автомобиля снаряженного взведенным оружием нет никакой, дождаться окончания рабочего дня и темноты, обезвредить аппарат и, проверив ещё раз, выяснить причину, устранить её и повторить в следующие дни.

Оставив Сергея наблюдать на всякий случай, не поинтересуется ли кто-либо неправильно припаркованным автомобилем, договорились встретиться здесь вечером. Но, как оказалось, состояться этому было не суждено.

Через несколько часов проезжающий мимо грузовик добавил воздушной волной усилия, которого, оказывается, работающему тяговому устройству не хватало лишь чуть-чуть, и спусковой крючок спустил ударный механизм. Это привело к длинной очереди, до самого последнего патрона (ведь сигнала на прекращение стрельбы дать уже никто не мог), сметающей на своём пути всё, что попадалось, прострелив «Волгу», ранив находящегося в ней бизнесмена и убив случайно появившегося на том самом месте подъема по лестнице Таранцева, охранника офиса, сразив его наповал.

Если бы сектор был чист, все пули легли бы в радиусе 20-ти сантиметров, никому не причинив вреда, но это «если бы», разумеется, не снимает вину за то, что произошло, с меня, как человека, разрабатывающего и планирующего покушение.

Позвонив Олегу и доложив о случившемся, на свой страх и риск объяснив его проведением только акции устрашения и показом наших возможностей, правда, сославшись на согласие Андрея, которое получил уже в виде подтверждения чуть позже, я признал для себя дело оконченным.

Произошедшее действительно напугало, показав наши возможности, а главное — устранило все препятствия и несостыковки в отношениях «Русского золота» и нашего «профсоюза». Вторым звонком был доклад Андрею с рассказом об истинном положении вещей, что, в общем, тоже получило одобрение.

Потом, в разговоре с Петровичем в одной из европейских стран, шеф рассказал во всех подробностях о произошедшем, разумеется, в версии «для Олега», произведя неизгладимое впечатление ещё и тем, что в последний момент он, якобы, поставил мне задачу перенацеливания выстрела на другой объект, чем спас президента компании от замыслов кровожадного братца. И это тоже сработало, и ещё как.

* * *

По всей видимости, идиллия между «бригадой» и Таранцевым восстановилась, но ограничилась общением с ним Андрея, адвокатской конторой во главе с Ильёй Рыжковым, скорее знатным игроком в боулинг, нежели юристом, имеющим под своим началом пару действительно профессионалов по выжиманию денег, как оказалось впоследствии на серьёзных судебных делах.

Все, кто пользовался их услугами из нашего числа, получали крайние, то есть, бесконечные срока, а Олег Пылёв, после приговора на пожизненное заключение на втором суде, на третьем прибавил ещё 18 лет — вообще нонсенс для нашего Уголовного Кодекса.

Разумеется, с Петровичем ещё общались «наши» банкиры — Макс и Влад, но, как оказалось, скорее просто позволяющие нам пользоваться их услугами, обходя не только положения закона, не нарушая его самого, но и убедив в своей, якобы, зависимости себя от братьев и их самих и окружающее этот бизнес пространство.

Один из них, Максим, ныне покойный, покончил жизнь самоубийством, чтобы не давать показания на главу «Русского золота», а знал он действительно много. Он решил забраться на шестнадцатый этаж высотного дома, откуда совершил головокружительный прыжок и, почему-то думается, вряд ли сам и точно с пользой для кого-то другого, буквально за день до допроса.

Не думаю, что второй оставшийся капитан — совладелец банка — был этим доволен, но, несмотря на всё, шхуна под названием «Капиталъ-Экспресс», переживая своих «арендаторов», пропадающих или гибнущих почти при каждом шторме, преодолевает любую непогоду, в любых сферах бизнеса, от дефолта 1998 года, до судебных посягательств разного рода законодательной власти на её «девственность» — чиста и невинна по сей день. При всём при том, с минимальными затратами на административные и коррупционные ресурсы! Так что делайте выводы-на удивление живучий банчок.

Обновлённые отношения потребовали новых дока-»ательств взаимных «чувств», и, соответственно, жертвенности. Жертвой выбрали женщину и, как всегда, наиболее достойную. Взгляд пал на самостоятельную и привлекательную во всех отношениях леди, не только добившуюся, кроме всего прочего, успеха на поприще предпринимательства, но еще выдающуюся и связями, вплоть до Патриархии.

Причиной столкновения стали грузоперевозки, приносящие известные дивиденды своей прибыльностью и стабильностью. Для нашей страны, в которой многое зависит от поддержания отношений с сильными мира сего, если последние оказываются преданными своему слову в политике, то у конкурентов не остаётся ни единого шанса на победу в борьбе, если только не…

…Фотографию Гульназ Сотниковой мне должны были передать в Москве, приложив хоть какие-то установочные данные, что я получил в виде видеокассеты, с переписанным с экрана телевизора интервью симпатичной женщины с огромным букетом алых роз.

Из данных было только название фирмы, коих оказалось несколько десятков. Через неделю всё определилось с адресом офиса, паспортными данными, автомобилем и его номером, а ещё через пару дней — с местом жительства и местами посещений…

…Уже стоя на месте, наблюдая за приездом и отъездом очередного мешающего кому-то человека, ловил себя на мысли, что не хочу продолжать список своих жертв в принципе, а жизнью представительницы слабого пола — тем более. Да и с какой стати мы начали бороться с дамами? Неужели мужик не может разобраться по-другому? Это уже не было похоже на войны кланов, скорее — обычное проявление интересов, толкаемое гордыней, тщеславием или жадностью, но однозначно не выживанием, в результате которого когда-то мы убивали друг друга именно просто так — ни за что и ни почему, а скорее на всякий случай, где всегда на большую рыбу находилась большая.

Время текло, как и деньги, захватывая судьбы и жизни, протекая сквозь пальцы в небытие, оставляя лишь раны на сердце и теле, забивая память уже не помещающимися файлами, отмеченные в основном чёрным прямоугольником вокруг фамилий и фотографий.

Когда я увидел впервые бизнес-леди, стало сразу понятно, что рука моя на женщину не поднимется. Справедливости ради скажу, что на моей совести к тому времени была погибшая от взрыва девочка школьного возраста, но там не было ни мотивации, ни желания — просто случайность, хотя тем ужаснее!

Несколько недель я почти каждый день наблюдал за выходящим из небесного цвета «Ягуара» охранником, сопровождавшим стройную фигуру в деловом костюме, иногда пытаясь через оптический прицел рассмотреть черты лица и понять, что же, кроме невозможности устроить свой карго-бизнес в обход этой, в сущности, ещё молодой особы, двигало заказчиками ее смерти?

Хотя тихий переулок с минимальным движением транспорта в центре Москвы в любой день мог стать местом гибели этого человека из красивой машины, технически это было не сложно — расстояние не более ста метров, безлюдность, удобная спокойная позиция на широком диване минивена и 100 % гарантии попадания.

Потом, на следственных действиях, где произошла очная ставка с госпожой Сотниковой, она задала два вопроса: не надо ли чем-то помочь и многих ли я убил. В интонациях были сострадание и сожаление. Я ответил, что и смерть одного человека — это много, не в силах ответить прямо, а прощаясь, услышал: «Спасибо! Благодаря Вам, нас теперь двое», — она была в положении».

Я действительно тогда ощутил, но только теперь понял, что, во-первых, спас ее, не выполнив данного мне указания, а во-вторых, не одну, а две жизни.

Но тогда я ещё сидел в почти закупоренной машине, и маленький вентилятор в 35-градусную жару мало спасал от нехватки кислорода.

Сердце колотилось, как бешеное, полотенце мгновенно становилось мокрым, минеральная вода мало того, что заканчивалась быстрее, чем я мог о ней подумать, так ещё выходила почти целиком через поры, чтобы охладить организм, минуя мочевой пузырь.

Немного помогал аспирин, разжижая кровь и облегчая работу «мотору». Но стоять, даже не желая ничего делать, было необходимо — ведь тот, кто заказал, мог точно также, найдя адрес, проверить работаю я или просто «отбываю номер». Я бы так и поступил, и зачастую проверял своих «архаровцев», и ведь не всегда бесполезно, только н моём случае всё бы кончилось гораздо хуже.

Время шло, и вдруг Андрей остановил операцию — необходимость в ней отпала! Оставалось только перекреститься. Как и в 99 % случаев, эта смерть никому, в общем-то, не была нужна. Позже, уже после задержания, на той же очной ставке выяснилось, что причиной остановки мероприятия послужила встреча с одним из представителей «правительства» этих бизнесменов, мужчины и женщины, когда тот, кто должен был уступить, уступил.

* * *

Человек предполагает, а Господь располагает.

К тому времени «казни», в том числе и показательные, приобрели периодический, обязательный характер. «Профсоюз» избрал методом защиты и сохранения внутренней конфиденциальности и безопасности себя и своих членов (в основном — тех немногих, что стояли во главе пирамиды) сокращением своих участников вместе с информацией, которой они обладали, тем же и поддерживалась внутренняя дисциплина.

Не учтено было лишь одно — молодые люди взрослели, приобретая опыт, формируя мировоззрение, укрепляя и развивая интеллект. Потребности вырастали с обретением семьи и изменением жизненных ценностей. Всё это рождало недовольство, разговоры, желание уйти, кто-то уходил в пьянство или наркоманию, не справляясь с эмоциональными бурями, при чём поначалу на это не обращали внимания, и лишь потом, когда появилось знание о наркоманах как о потенциальных свидетелях, дающих показания, всё изменилось. Стоит отметить, что «исполнителей», вроде «Мясного», жалели и хранили до последнего, выжимая из них всё без остатка, и лишь потом здорового когда-то 120-килограммового человека, высохшего до 60 кг, потерявшего человеческий облик и профпригодность, выводили из состава группы с последующим прямым попаданием в лес, в безвестную могилу. Хотя это могло быть чем угодно — и бочкой в реке, и спортивной сумкой, хранящей расчленённое тело на дне пруда.

О такой возможности знал каждый, но каждый свято верил, что уж его-то сия стезя минует. Всё менялось в момент общих сборов и собраний в лесу, на дачах, и банях, когда человек понимал, что окружающие его, в общем-то, ничем не отличаются, но… Но кому-то надо. И ведь есть разница.

В такие моменты человек либо злится, бесконтрольно выплёскивая свой гнев, либо, вспоминая о Боге, судорожно ищет Его десницу, силясь вспомнить хотя бы какую-нибудь молитву, пытаясь раскрыть створки захлопнутого жестоковыйного сердца или растопить заледеневшую душу.

Но стоило ужасу миновать, зацепив другого, как всё забывалось. Сильно могущество страха человека перед человеком, хотя ничтожно перед страхом грядущего и нами неведомого. Испытавший второе, и запомнивший это на всю жизнь, вряд ли когда-нибудь спасует перед первым.

Через что прошли эти парни на тех «собеседованиях», что произошло с их психикой, какими они стали, можно понять лишь с их слов. Конечно, это не те слова и мысли, которые владели ими непосредственно во время и сразу после описываемых в протоколах событий, заглушенных морем водки, слёз и бушевавших эмоций, вымещенных на боксёрской груше в граде ударов, или в срыве с женой или близкими — всё это позади, и уже смягченное, замазанное другими переживаниями, написанное языком констатирующим и не оставляющим места для последнего звука разодранных струн души и крика сердца.

Чего же добились, проводя децимацию в своих рядах «главшпаны»? Ровным счётом ничего! Расшатанные нервы, нищета, брошенность, подавляющие дух тщеславия, заставляли рядовых бойцов, хоть и замазанных кровью, сразу давать показания в основном на себя и о содеянном лично. Говорили сухо, точно и уже давно осознав, что для многих, возможно, арест — это спасение от «чистки».

И ведь уже не мальчишки, но 35-летние мужики, ничего не добившиеся в жизни, с покалеченными судьбами, расшатанной и никуда не годной нервной системой, смотрели они на очных ставках на тех, кто заставлял их перегрызать глотки надуманным врагам, а зачастую — и своим друзьям… Но странно: в этих взглядах было больше сожаления, а не злости, и уже не отчаяния.

Гнева не было и по отношению к Грибкову — наркоману со стажем, с которого всё начало раскручиваться и который давал показания уже далеко не о том, чему был лично свидетель. Никто из нас, уже осужденных, не в праве его осуждать, да и не осуждает, мы судим только себя. Никто из нас не был в его шкуре, и слава Богу. Остальное решит время, и Тот, Кто решает всегда и обо всех.

Глядя на нас, пусть каждый помнит, что «от Капитолия до Торпейской скалы — один шаг».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.