16. Две смерти

16. Две смерти

Павел Берг умирал. Смерть он ждал давно и старался представить себе — как это будет? Любитель анализировать все на свете, он и тут, с оттенком научного интереса, говорил Августе:

— Поразительно, как живой человек в момент смерти в одну секунду превращается в простой набор химических соединений — в ничто! Об этом еще Герцен сто лет назад писал. Старики все думают о смерти и все по — разному: некоторые боятся умереть, другие призывают смерть. Леонардо да Винчи писал: «Когда я думал, что учусь жить, я учился умирать». А великий Альберт Эйнштейн сказал: «Умереть — это тоже интересно». Мне вот тоже любопытно.

Августа не любила говорить о грустном, всплеснула руками:

— Не знаю, что уж такого интересного и любопытного в том, что так тяжело. Все это ужасно!

Павел боялся не смерти, а старческой немощи и маразма. Он часто повторял строки Тютчева:

Как ни тяжел последний нас —

Та непонятная для нас

Истома смертного страданья,

Но для души еще страшней

Следить, как вымирают в ней

Все лучшие воспоминанья…

Несколько лет назад они с Августой в шутку составили список болезней, которых у них пока еще нет. На первое место поставили «старческий маразм». А он так и не появился.

Они смеялись:

— Может, маразм у нас давно уже есть, именно поэтому мы его и не замечаем…

Время пощадило мозг и душу Павла, его жизнь обрывалась не резко, он сохранял здравый рассудок и силы, только стал говорить не очень внятно и реагировал на всё замедленно. О похоронах они никогда не говорили. Зачем? Придет время, и все произойдет, как должно произойти.

Недавно у него стала нарастать одышка и по телу разливалась необычная слабость — сердце сдавало. Приближалась та самая «истома смертного страданья». Августа вызвала участкового врача. К ее удивлению, пришел Рупик Лузаник, друг Лили. Она даже воскликнула:

— Как?! Вы, профессор, теперь стали участковым врачом?

— Бывший профессор, бывший, — грустно отозвался он.

— Нет, вы профессор и всегда будете профессором.

— После того как коммунисты выжили меня, я про должности и звания забыл.

Павел слышал их разговор, нашел в себе силы слабо улыбнуться Рупику:

— Спасибо, что пришли, профессор. Я все равно верю в ваш будущий успех в Израиле.

— Успех… Я перестал думать об этом. Это Бог испытывает меня, мою веру в Него, как испытывал верного Иова. Если Бог даст, власти меня отпустят.

Рупик внимательно осмотрел больного:

— Надо вас класть в больницу.

— Зачем? Чтобы обследовать и оживлять, когда остановится сердце? И так уже половина мочи уходит на анализы. Нет, я устал жить, потерял волю, ушла радость жизни. Надоела мне бессмысленность существования и старческие недомогания. По утрам мне даже не хочется просыпаться. Я уже ни на что не гожусь, я должен умереть. Это зов природы.

Августа хорошо знала его железную волю и логику и тоже не хотела отдавать его в больницу.

— Хочу, чтобы Павлик оставался у меня на руках… — Она избегала слова «умер».

Павел посмотрел на нее со слабой улыбкой:

— Спасибо, моя дорогая. Единственное, о чем думаю, — мне жалко покидать тебя, оставлять одну. Как-то ты будешь?..

Но Августа во второй раз переживала кончину мужа, помнила, как сказала Семену: «Как я буду без тебя?», а он ответил: «Будешь как все».

Потом состояние Павла ухудшилось, несколько дней он лежал, тяжело дыша, с закрытыми глазами. Когда он увидел рядом Алешу, а потом приехала и Лиля, он заставил себя слабо улыбнуться:

— Дети… мне пора… берегите Авочку…

Лиля старалась не плакать, Алеша поражался тому, как стойко держится мать. Они сидели около Павла, подносили ко рту поильник, прикладывали ко лбу резиновый пузырь со льдом. А в соседней комнате метался из угла в угол Саша Фисатов.

— Дядя Павел, дядя Павел, не умирай, не умирай… — Шептал он сам себе.

Долгая жизнь Павла Берга стала олицетворением жизни евреев в Советской России. Он прожил эпохи становления, развития и крушения надежд русских евреев в борьбе за равные права в стране, которую они любили, но которая не любила их. Это была большая и благородная жизнь. И теперь она уходила.

Павел хрипел, шептал что-то. Августа наклонилась, расслышала:

— Зеленая волна… смыкается…

Тело дернулось и застыло, наступил тот самый момент превращения в ничто, о котором говорил Павел… Августа и Лиля тихо рыдали, Алеша постоял несколько минут и закрыл глаза Павла. В этот момент ему пришли на память есенинские строки:

Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льется с кленов листьев медь…

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

* * *

Теперь надо было организовывать похороны, Алеша собирался обсудить это с Сашей Фисатовым, но семидесятилетний Саша, много раз сам видавший смерть в глаза, испуганно смотрел через дверь на мертвого.

— Алеша, я не могу, не могу думать об этом… Дяди Павла нет, нет дяди Павла…

Как все это организовывается сейчас в России, Алеша не знал и позвонил Моне Генделю:

— Павлик только что скончался.

— Мы сейчас придем, — последовал немедленный ответ.

Моня пришел с Риммой, она подсела к Августе с Лилей, а он взялся за организацию:

— Прежде всего нужно свидетельство о смерти и надо обзвонить близких и сообщить им. Твой отчим был человек известный, люди должны узнать о его смерти.

Алеша сел обзванивать друзей Павла, а Моня вызвал участкового врача. Лиля с удивлением увидела своего друга Руперта Лузаника.

— Ой, ой, Лилька, какое у вас горе! Мы с Соней выражаем вам свои соболезнования.

— Спасибо, Рупик. А я и не знала, что ты…

— Да, единственное место, которое мне нашлось в этой стране, — участковый врач.

Моня спросил без обиняков, по — деловому:

— Какой вы хотите гроб заказать?

Все невольно вздрогнули, Лиля с Алешей нерешительно посмотрели на Августу.

— Скромный, — сказала она.

В похоронном бюро Моня дал взятку заведующему, и на дом сразу прислали гроб и бригаду для обработки тела. Они ввели в вены консервирующий раствор формалина, одели его в костюм, побрили, расправили морщины, сделали грим, уложили в гроб и поставили его на стол.

— Покойничек ваш — как картинка!

Августа вглядывалась в Павла со сглаженными морщинами:

— Вот теперь видно, что жизнь из моего Павлика ушла — не то лицо, не родное…

Дверь квартиры оставили открытой, как полагалось, рядом поставили крышку гроба. Один за другим приходили друзья и соседи — приносили цветы, обнимали Августу и Лилю, грустно смотрели на покойного. Комната скоро заполнилась запахом лилии.

Августа сказала:

— Не хочу, чтобы над Павликом исполняли никому не нужные ритуалы. Он прожил достойную жизнь, был скромным человеком, пусть похороны будут достойные и скромные. Похоронить его надо на Новодевичьем кладбище, рядом с Сеней. Они с детства шли по жизни вместе; знаю, хотели бы упокоиться рядом, — старинное слово как-то автоматически сорвалось с ее уст…

Новодевичье кладбище считалось советским Пантеоном, там хоронили только знаменитостей. Семен Гинзбург, ее первый муж и Алешин отец, был министром строительства, а Павел не занимал высоких постов. Как организовать похороны на Новодевичьем? Моня, конечно, знал высоких чинов Моссовета, дал тысячу рублей и получил письменное разрешение захоронить урну Павла в могилу Семена и переделать надпись на памятнике. Оттуда Моня с Алешей поехали в крематорий — записать сжигание тела на завтра. Было уже поздно, рабочий день кончился. Но Моня увидел во дворе серую похоронную машину, а возле нее шофера и работника, и сказал:

— Эти работяги всегда хотят выпить, значит, с ними можно договориться. Эй, ребята, надо устроить сжигание тела на завтра.

— Триста рублей дашь?

— Двести сейчас, остальное завтра.

— Будь спок — приедем точно в четыре, сами вынесем, сжигание в пять тридцать.

Оттуда они поехали в «Литературную газету» и «Вечернюю Москву», отвезли короткое сообщение о смерти Павла, всего несколько слов в черной траурной рамке.

Алеша был готов описать жизнь Павла и удивился:

— Всего несколько слов? В Америке объявляется не так. Там о людях со значительной судьбой печатают некролог, рассказ о жизни и достижениях.

— Так то в Америке, — протянул Моня. — Ты уже забыл, что в России не принято писать о жизни и достижениях евреев.

Из редакций поехали на кладбище, разыскали директора, показали ему бумагу с решением Моссовета. Директор стал жаловаться:

— Им легко принимать решения, а мне для этого надо снимать тяжелый памятник и раскапывать могилу. А у меня работников не хватает.

Моня дал ему двести рублей и сказал:

— Могильщикам заплатим отдельно.

Когда они вернулись домой, измученная Августа спала, а Лиля с Риммой сидели на кухне.

— После кремации надо устроить поминки, чтобы люди помянули Павла Борисыча, — сказала Римма. — Без этого нельзя — люди обидятся. Но вам организовывать все это тяжело. Я беру на себя.

— Риммочка, спасибо вам с Моней, вы так нам помогаете…

На кремацию съехалось больше людей, чем ожидали. Было много писателей, они пришли проводить Павла и заодно повидаться с Алешей. Прощальные речи говорили генерал Судоплатов, воспитанник Павла, и художник Борис Ефимов, старый друг.

Когда стали прибивать крышку гроба, все вздрогнули, а Августа тихо заметила:

— Какой кошмарный звук… Он ведь определеннее всего говорит о конце человека.

Римма в их квартире готовила поминки. Доставать продукты было тяжело, она купила в «Елисеевском» пшеничную водку, любимую водку Павла, и закуски.

Августа долго смотрела на стол:

— Так странно — еще утром стоял гроб с телом Павлика, а теперь — еда, выпивка…

Кресло Павла оставили свободным, Августа попросила:

— Положите на него старое кавалерийское седло Павлика. Он очень любил его. И давайте не будем грустить, надо помянуть Павлика веселыми рассказами о его жизни.

Судоплатов сразу рассказал историю этого седла, Ефимов вспоминал игру, которую они затеяли с Павлом в эпоху Сталина[116].

Согретые водкой и едой люди расслабились, стали даже смеяться. Алеша был несколько шокирован веселым настроением гостей и шепнул Моне:

— Знаешь, в Новом Орлеане, у черных, принято веселиться на похоронах, джазмены играют веселую музыку, и они под нее танцуют. Оказывается, и у русских есть традиция веселых поминок.

— Особенно если учесть, что больше половины гостей — евреи, — усмехнулся Моня.

Когда гости разошлись, Августа грустно сказала:

— Вот и всё, кончилась наша жизнь с Павликом, закрылся наш «муравейник из двух муравьев»… Теперь я одинокая муравьишка.

* * *

Держалась Августа стойко, каждый день ездила на Новодевичье, ухаживала за могилой. Алеша и Лиля по очереди ездили с ней, боясь, как бы чего-нибудь с ней не случилось. Они не знали, что с годами Августа вернулась к религиозности своей молодости, о чем в конце концов и сказала им:

— Дети мои, меня поддерживает моя вера. Я не знаю, что там есть — на небе, интересно было бы узнать, конечно. Но верю, что Павлику там неплохо.

На девятый день после его смерти она собралась в церковь Всех Святых, возле станции метро «Сокол», Лиля пошла с ней. Церковь была запущенная, темная, но Августа все в ней знала, прошла к аналою и долго молилась. Подошел бородатый поп, знакомый Августы, они помолились вместе, и она протянула ему деньги:

— Это на ваш храм, батюшка. Молитесь за упокой души раба божьего Павла.

Он улыбнулся Лиле:

— Все у Бога клянчу, задабриваю Его.

Алеша снова предложил матери:

— Мама, переезжай теперь к нам. Зачем тебе жить здесь одной?

— Я не одна — у меня есть друзья, и я каждый день на кладбище разговариваю с Сеней и Павликом. Мы беседуем втроем, я слышу их голоса. А вот в Нью — Йорке я буду одна.

— Ты будешь с нами.

— Сыночек, не сердись на меня, но жизнь поколений несовместима. Я останусь здесь.

Алеша уже торопился вернуться на работу в университет, а Лиля занималась разборкой большого архива Павла. Осталось много незаконченных рукописей, самая большая — его эссе «Эпоха заблуждений». Августа знала все рукописи, рассказывала, когда и как он писал их.

— Доченька, возьми их с собой, когда-нибудь опубликуешь в Америке.

Лиля уже собиралась уезжать, когда неожиданно позвонила жена Илизарова Валентина:

— У вас свое большое горе, а у меня свое: Гавриил Абрамович скончался.

— Гавриил Абрамович?.. — растерянно переспросила Лиля. Она не могла представить, что Илизаров, с которым они только недавно были вместе, — умер. — Валентина, что случилось? — почти закричала она.

— Скончался в Кургане. Он поехал туда один, без меня. Целый день работал, вечером в квартире ему стало плохо. Он позвонил врачу — анестезиологу из своего института, она живет в соседнем подъезде, сразу прибежала, дверь в квартиру была открыта, видимо, он ждал ее. А сам сидел в кресле уже мертвый. В общем, я вылетаю туда.

Так просто и внезапно оборвалась жизнь «кудесника из Кургана». Голодный еврейский мальчишка с гор Дагестана вырос в ученого с мировым именем. Целеустремленность, настойчивость и несгибаемая воля — качества настоящего ученого — помогли ему достичь мировых высот.

Лиля позвонила в Нью — Йорк Френкелю:

— Виктор, Илизаров умер.

Его голос дрогнул:

— Какая потеря для всех нас!

— Я лечу на похороны в Курган.

— Как в России выражают уважение к покойному на похоронах?

— Делают венок с надписью, несут за фобом, а потом кладут на могилу.

— Сделай венок с надписью «Ортопедические хирурги Америки скорбят о смерти великого ученого» и припиши название нашего госпиталя и мое имя.

В Кургане Лилю тепло встретили ее приятели, врачи института Илизарова.

На похороны приехали профессора, хирурги из Москвы и многих других городов. Среди них были старые Лилины знакомые. Они подходили к ней, радостно заговаривали, расспрашивали про Америку.

На торжественное прощание с самым знаменитым горожанином пришел весь город, многие приехали из соседних городов и деревень. Вереница людей растянулась на несколько кварталов. На третий день собирались везти гроб на похороны на кладбище в катафалке, но врачи института решительно заявили:

— Мы сами понесем Гавриила Абрамовича на своих плечах.

За гробом шли жена и дети, за ними несли многочисленные ордена покойного, потом толпа провожающих, духовой оркестр играл траурный марш Шопена, венки везли сзади на грузовиках с траурными лентами. У открытой могилы говорили прощальные речи. Когда Лиля, в свою очередь, подошла прощаться с телом, она увидела, что Валентина одела мужа в смокинг, который они купили ему в Нью — Йорке.

Лиля прошептала:

— Гавриил Абрамович, мы с Френкелем посвятим нашу книгу вам[117].

После похорон Валентина позвала Лилю:

— Надо помянуть Гавриила Абрамовича. Пойдемте к нам на поминки.

В его четырехкомнатную квартиру набилось много народа. Первую рюмку выпили молча, не чокаясь — в память покойного. Вскоре начался гул и поднялся шум. Лиля с удивлением смотрела, как много пили водки. Через час почти все были пьяны, некоторые не стояли на ногах, их выводили или выволакивали. Но люди были довольны, говорили:

— Хорошо помянули, как надо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.