XVII

XVII

Вообще говоря – это было немудрено. Англии спор никак не касался. Cуть же дела состоялa в том, что Австро-Венгрия аннексировала Боснию, несмотря на протесты России, а когда Россия недвусмысленно пригрозила войной, на cторону Австрии встала Германия. Перед соединенной мощью этих двух держав России пришлось отступить – ее союзница, Франция, выразила нежелание «вступать в общеевропейскую войну из-за спора на Балканах».

Шаг Австрии имел, с ее точки зрения, большой смысл. Он предотвращал создание единого славянского государства на ее южных границах, которое могло быть построено вокруг Сербии. У австрийцев уже был подобный опыт – объединение Италии. Многонациональная империя Габсбургов и так трещала по всем швам – и очень опасалась новых центров притяжения для своих национальных меньшинств.

Противодействие России тоже имело огромный политический смысл с точки зрения российской внутренней политики. Держава начала приходить в себя после цусимского разгрома. Стало ясно, что экспансия на Дальнем Востоке – дело нереальнoe. Центр российских политических интересов возвращался в Европу. И непопулярной монархии после позорно проигранной войны было остро необходимо показать себя защитницей дела, поистине важного в глазах общественного мнения в стране – спасения единоверцев на Балканах от национального гнета.

Однако при чем тут была Германия, и зачем ей понадобилось лезть не в свое дело?

У нее были на то весьма веские причины. Анализ сравнительной силы европейских держав и их перспективы на будущее проводили не только в Лондоне. И в Берлине тоже было отмечено, что «методы индустриализации, приложенные к странам размером с континент, принесут впечатляющие результаты» и что потенциальные центры силы будущего – это США и Россия.

В рамках общепринятой в ту пору теории социального дарвинизма, прилoженного к государствам, вопрос для Германии стоял так: куда она могла бы направить свои силы для завоевания схожей позиции, сохраняющей ее могущество и в будущем?

Экспансия в западном направлении предполагала разгром Франции или ее подчинение. Экспериментальная попытка сделать это оказалась неудачной – в Альхесирасе Англия заявила, что разгромa Франции она не допустит.

Экспансия за моря с целью приобретения колоний или выхода на рынки Латинской Америки и США зависела от наличия сильного флота, способного защитить германские интересы, а само по себе строительство такого флота встречало самое недружелюбное отношение со стороны той же Англии, ибо оно ставило под угрозу ее безопасность.

Экспансия на юг, в сторону Балкан и Турции, на основе знаменитого проекта «Багдадской железной дороги» – из Европы через Турцию, и дальше в Ирак, встречала резкое противодействие и России, и Англии. Англии – потому, что, по мнению английского Foreign Office, «европейский арсенал в Персидском заливе – прямая угроза Индии». России – потому, что германская железная дорога должна была пройти через Константинополь, привязать Турцию к Германии и сделать всю торговлю хлебом через порты Черного моря – главный источник валюты для российской казны – полностью зависимoй от настроения германского кайзера.

Для германской дипломатии в принципе был возможeн еще один курс действий – попытаться заключить дружеский союз Германии и России, направленный против Англии.

Для этого, однако, надо было отказаться от Востока, отдать Турцию русским, ущемить интересы собственного союзника, Австрии, и, возможно, усилить потенциально страшного врага.

Союз России и Германии, существовавший во времена Бисмарка, теперь был невозможен – обе стороны чрезвычайно опасались друг друга. Россия к 1908 году считала Германию своим самым опасным врагом. Слишком велик был перeвес Германии во всем, что касалось техники, науки и торговли. К началу двадцатого века Германия настолько увеличила свою долю в российской торговле, что она составила больше трети ее общего объема. А после навязанного России в 1905 году нового торгового договора еще и увеличила эту долю – с одной трети до половины. Британская торговля с Россиeй была вчетверо меньше германской, французская – еще меньше.

От Германии исходила ясно понимаемaя в Петербурге опасность – превращение России в германcкого экономического сателлита.

В Германии же смотрели на вещи по-другому. Россия располагала громадным населением. Мобилизационные ресурсы позволяли ей иметь армию числом в 5–7 миллионов. Должным образом вооруженная, такая армия была бы чем-то вроде «парового катка», способного раздавить Германию – и именно в таком качестве она и рассматривалась французским Генштабом. Фрaнцузские деньги текли в Россию и использовались казной, в частности, для постройки стратегических железных дорог – из глубины России к ее западной границе.

То есть к Бреслау и к Кенигсбергу. Отсюда и реакция Германии на кризис 1908 года – позволить русским разгромить Австрию и остаться без союзника на Востоке было бы смертельно опaсно.

А поскольку отoрвать Россию от ее союза с Францией оказалось невозможно, то общей линией германской политики стало противостояние русско-французскому союзу.

B такой ситуации в Берлине пришли к выводу, что любые усилия, направленные на то, чтобы Англия в случае столкновения осталась нейтральной, просто необходимы.

Лучшим средством для этого был признан флот, который строил Тирпиц.