В армейском штабе

В армейском штабе

Армии тоже имели свой резерв офицерского состава, куда я и был зачислен всего на несколько дней. В первый же день мне поручили проводить занятия с командирами стрелковых рот по тактической подготовке. На следующий  день я имел отгул и с переводчиком немецкого языка, с которым мы проживали у одной австрийки в поселке Обер-зибен-Брун, решили поехать в недавно взятую с незначительными боями столицу Австрии Вену. Попутных машин было много, и мы доехали до пригородного поселка Флорисдорф. Какой-то старшина сказал, что в ближайших виноградниках есть много бункеров с виноградным вином в бочках. Мы пошли на разведку. В самом деле, во всех оврагах были вырыты подземные бункеры — хранилища бочек с вином. В полуотвесной стене оврага делалась горизонтальная штольня по размеру двери, а далее проходка значительно расширялась на два ряда больших дубовых бочек, которые тут же и собирались, так как не могли быть занесены в готовом виде. Никакого бетона или другого крепежного материала не требовалось, так как глинистый грунт надежно удерживал своды этого огромного подземелья. Все краны были открытыми, ибо все вино было слито до нашего прихода. Только в одной из бочек старшина через верхнее заливочное отверстие смог начерпать кувшин вина, которое мы тут же распили. Старшина был бывалым, «три державы покорившим», он рассказал нам о боях тех последи их дней войны. К примеру, о том, что боевые действия на немецкой земле сочетались с грабежами мелких вещей и ценностей и изнасилованием немок. Солдат не мог прихватить ни антикварную мебель, ни картины и ковры, ни даже кухонные печки, которые везли на машинах генералы. Многие не могли уже четвертый год терпеть лишения разлуки с женой или просто с женщиной. Поверженные сами понимали это и в большинстве случаев не оказывали сопротивления, в чем мы сами убедились уже через час.

Спустившись на перекресток дорог с нашей армейской регулировщицей в центре, мы увидели, что некоторые шофера заходят во двор, где был колодец с насосом, и заливают воду в радиаторы машин, но некоторые забегали и в домик. Зашли туда и мы. В двух комнатах лежали на кроватях по молодке. Переводчик, старший лейтенант, поинтересовался: не больны ли они? Они ответили, что еще не знают, так как последние кавалеры, седьмые по счету, только полчаса как справили с ними в постели свою «нужду». Мне перевод не потребовался, так как я догадался  о разговоре без переводчика. Мы вышли, и попутной машиной через 20 минут были в центре Вены у самой ратуши. Центр разрушений не имел, но следы произвола и грабежей были налицо в каждом магазине и киоске.

Мы зашли в армейский магазин. Это было красивое помещение с лепниной и росписью потолка и стен. Огромные витрины были просто «раскурочены». Под ногами была масса погон, аксельбантов, пуговиц, фуражек и кобур всяких размеров. Мой напарник презентовал мне ранее пистолет «Вальтер» с патронами, и я подобрал к нему кобуру. Ну и, конечно, везде было «заминировано» человеческими испражнениями. Но что нас особенно поразило, так это прилепленный к потолку у самой хрустальной люстры человеческий кал. Мой напарник долго думал, как это можно было практически осуществить, и мы догадались: все было сделано на поднос и ловким взмахом прилеплено у богатейшей люстры. Право же, такое нарочно не придумаешь. Но я могу дать клятву, что видел это своими глазами. И так мстили наши воины за все прегрешения оккупантов на нашей земле.

Уже на следующий день за мной приехал «купец». Это был майор, начальник отделения по изучению и использованию опыта войны оперативного отдела штаба 46-й армии. Фамилию его, за небольшой срок службы у него, я уже забыл. Знаю, что она была с окончанием на «ко», то есть украинская. Он уже ознакомился с моей характеристикой по личному делу и должен был лицезреть меня в натуральном виде. Ему нужен был второй помощник для ведения журнала боевых действий армии и отчетной карты. Другой капитан собирал сводки обобщенного фронтового опыта с корпусов и делал сводные для армии и для отправки в штаб фронта и Генеральный штаб. Также, как и я, отправлял свои ежемесячные журналы боевых действий с отчетными картами в те самые адреса, оставляя в делах отдела третий экземпляр.

Я быстро вошел в курс моих обязанностей и начал подгонять дела за два истекших месяца. Если не было капитана, то почему сам майор не делал этого? Видимо, к концу войны начались разброд и шатание даже в крупных штабах. Кроме документов нашего отдела, я почти всегда пользовался сводками разведывательного отдела, донесениями  штаба артиллерии и других штабов родов войск, в том числе и танковых. Особенно хорошо у меня получались отчетные карты.

Писал я в рабочих тетрадях, после диктовал сводки закрепленной за нами машинистке по имени Мария Михайловна. Она была старше меня лет на пять, сожительствовала с одним из подполковников, начальником направления на один из корпусов. Размещалось наше отделение в одном из домиков в окрестностях Вены, где было четыре комнаты: нам, офицерам, чертежнику и машинистке. В первый же день моей диктовки Мария рассказала решительно все о себе и выпытала не меньше и у меня, так как ей необходим был перекур через каждый час. Она своими словами строчила так же, как и пальцами по клавиатуре.

Прежде всего, она спросила меня, сколько посылок я выслал своим родным. Я ей ответил, что еще не имею ни своих рублей, ни австрийских шиллингов, ни чешских крон, ни мадьярских пенго. После обеда она принесла мне один талон на отправку посылки, причитающийся мне, и один свой, и оккупационных денег на покупку материала и его пересылку, и даже две сумки из ткани в качестве упаковочного материала. Окончив работу, мы пошли в штабной магазин «Военторга» и закупили много всяких тканей, в основном ситца и сатина. Быстро упаковали их, зашили, я надписал адреса, заполнил бланки переводов и в тот же день их отправили. Я был поражен активностью и умением Марии. Это мы успели отправить за апрель, а предстояло еще использовать и майскую отправку, а это уже кое-что значило для моих сестер на «выданье» в такое тяжелое время.

В один из дней Мария повела рассказ о себе, о ее с самого начала войны службе военнообязанной делопроизводителя и машинистки в одном из штабов. Сообщила, что еще в 1941 году она получила ранение в бедро, и тут же показала место, заставив меня покраснеть, а она обозвала меня «вьюношей непорочным». Последние полтора года, как я написал, она жила с подполковником. Успела отправить с десяток посылок его жене и двоим детям. Она выпытывала меня: не бросит ли подполковник ее после войны? На чьей стороне больше прав: на ее или его жены? Для ускорения печатанья мне приходилось диктовать текст, но каково мне бывало, когда в боевых документах  часто встречались населенные пункты с такими, например, названиями, как: Хуедин, Ибанешти и другие подобные им. В таком случае я подсовывал ей карту с этим названием и просил перепечатать точно, как в карте. Она читала вслух, громко хохотала и жестами разъясняла, вводя меня в еще большее смущение.

Я очень быстро подогнал всю запущенность в делах, сам наносил тушью обстановку и даже лучше чертежника, рядового Алексея, родом из Харькова. Он пережил там оккупацию и прилично владел немецким языком, следовательно, быстро находил контакте австрийками, чешками, мадьярками и пользовался у них большим авторитетом, чем мы, офицеры, что было вполне естественно в тех условиях. Он вычерчивал схемы для моего коллеги, занимался вопросами размещения и хозяйственными делами. Питание офицеров было налажено через военторговскую столовую на основании наших продовольственных норм. Но, боже мой, как они отличались не только в Союзе, но и здесь!

Завтраки, обеды и ужины состояли из нескольких блюд и из самых деликатесных продуктов, подавались они на настоящем фарфоре, пользовались мы столовым серебром, и только замечательное чешское пиво отпускали за чисто символическую плату оккупационными деньгами в хрустальных бокалах. Для пущего антуража офицеры и вольнонаемные сотрудницы питались вместе, что напоминало не просто столовую, а как бы ресторан с официантками. Продукты были не наши, а трофейные, захваченные в Вене из последних запасов вермахта. Женщины щеголяли в заграничных нарядах и, предчувствуя конец войне, выбирали себе женихов без особого разбора, стремительно и настойчиво.

Уже на второй день сидящая напротив меня особа, считавшая себя неотразимой и избалованной мужским вниманием, спросила меня: «Капитан, а почему вы меня не замечаете, все мужчины с ходу объясняются мне в любви, а вы такой невнимательный и недоступный». Я, наверное, краснел, как всегда в подобных случаях, но ответил, что совсем не знаком с ней. В столовой оказался мой непосредственный начальник, которому она и высказала обиду. Он «пожурил» меня и потребовал быть внимательнее к Анне. По дороге мой напарник объяснил, что сия фея из трофейного  отдела Полевого управления армии, где работает машинисткой. Имея привлекательную внешность, она «кружила» головы многим офицерам, но замуж вышла за капитана, секретаря Военного Совета армии. Однако жили они неладно, так как он часто ее ревновал к другим мужчинам, с которыми она продолжала флирт. Я с ней держался весьма сухо. Она узнала, что я родом с Кубани, и теперь стала еще более навязчивой уже как землячка-казачка. Да и другие ее подружки не прочь были свести знакомство и намекали мне об этом не только своим поведением, но и в письменном виде излагали свои страсти. Было и такое... Дважды мне пришлось побывать в полках на переднем крае по чисто служебным делам. Немцы ожесточенно, с отчаянием обреченных сражались до последних дней, наши полки несли неоправданные потери, о чем я и писал в журнале боевых действий. 8 мая рано утром явился наш непосредственный начальник и заявил о том, что американцы объявили о капитуляции немцев на их фронте. Мы закричали: «Ура-ура-ура!» — и пошли на завтрак в столовую, в которой уже многие тоже знали об этом сообщении. Поступила команда грузиться на машины. В отделе было два трофейных грузовика с тентами, в них мы начали грузить походные железные ящики с боевыми документами, пишущие машинки и свое имущество. Через час колонна построилась, и мы двинулись севернее Дуная по дороге на Штоккерау, где нас застала ночь и мы сделали остановку. По всем дорогам двигалось огромное количество машин и гужевого транспорта, которыми никто не руководил и не управлял. Стрельбы не было слышно, вражеские самолеты тоже в воздухе не появлялись. Все стало как-то обычно. Было даже обидно, что, дождавшись такого заветного дня, мы ведем себя совсем по-будничному. Машины приказано было не разгружать, но телефонную связь между отделами навели и назначили меня оперативным дежурным.