ЗАПАДНЯ

ЗАПАДНЯ

За околицей деревушки, неподалеку от которой я отсиживался последнее время, на перекрестке дорог, ведущих в городок Кестхей, курортное местечко Хевиз, села Шармеллейк и Залаапати, стояла старинная корчма, служившая когда-то убежищем для благородных разбойников — бетьяров, «степных Робин Гудов», как их иногда называют. Хозяин корчмы и его семейство давали мне приют вот уже много месяцев подряд, встречая с неизменным гостеприимством. Так было и на этот раз. Не спрашивая даже, зачем я пожаловал, он тотчас накрыл стол, угостил меня вкусной куриной лапшой и своим фирменным блюдом — жареной крольчатиной.

Покончив с обедом, мы вышли во двор, чтобы женщины не слышали нашего разговора, и уселись на траву в укромном уголке, возле огромной колоды, распиленной на доски для изготовления бочек. Фери Ружич, хозяин дома, разлил по маленьким стаканчикам вино из своего погреба, мы выпили. Только после этого он спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Сам не знаю.

— Как прикажешь тебя понимать?

Я рассказал ему о событиях, которые произошли за те последние полгода, что мы не виделись. Поведал о том, как два раза едва не попал в руки полиции и как ушел от облавы, ускользнув, словно рыба из сети, расставленной, как я полагал, не на меня, а на какого-то цыгана, грабителя и убийцу.

— Да, пожалуй, тебе нельзя больше оставаться в Зимани, — выслушав мой рассказ, заключил Ружич-младший.

— Я тоже так думаю.

— У тебя есть какой-нибудь план?

— Есть, и к тому же серьезный. Перейти в Югославию.

Все Ружичи были родом из долины Керки, и, хотя они переселились сюда давно, по ту сторону границы у них остались родственники. Я не мог, не имел права злоупотреблять их искренней дружбой. Государственная власть в стране к этому времени, к весне 1949 года, заметно укрепилась, полиция тоже стала более организованной и активной. В Будапеште начались так называемые концепционные судебные процессы, осуждение «титоизма», что еще более обострило положение на венгерско-югославской границе. В той обстановке было очевидно, что я, как лицо, разыскиваемое политической полицией, представляю опасность для всех, кто имел со мной дело.

Поначалу Ружичи усомнились в правильности моего решения, но я постарался их убедить, объяснил, что в обстановке конфронтации с Югославией мое пребывание в этой стране будет, несомненно, благоприятным. Ружичи согласились с моими доводами и охотно вызвались мне помочь.

Теперь я уже не помню, как добирался до приграничного Торнисентмиклоша через нефтеносные поля, усеянные вышками с примитивными качающимися ковшами, черпающими нефть, но все же добрался.

Выбор мой пал на это небольшое село по двум причинам: во-первых, в нем проживали хорошие знакомые моих друзей, а во-вторых, там можно было перейти границу посуху, минуя водные преграды.

Хозяева, у которых я остановился, подробно, как могли, на словах и с помощью рисунков описали мне пограничную зону, которую мне предстояло преодолеть. Преимуществом было то, что мой маршрут лежал через большой лес, разрезанный мелкими речушками, а по ту сторону, в селе Альшолендвар, жили родственники этих людей, давших мне приют. Адрес родственников я выучил наизусть.

Поздним вечером, когда начало смеркаться, меня проводили до самой границы. Мы долго шли лесом, потом он начал редеть, и вскоре передо мной открылась широкая поляна, на которой паслось стадо свиней. Мой проводник остановился и сказал:

— Это стадо уже тамошнее, югославское, значит. Ну, бог вам в помощь!

Признаюсь, мне стало не по себе, когда я пересекал эту открытую поляну, степенным шагом сопровождая хрюкающее стадо. В любой момент с той или с другой стороны мог прогреметь выстрел. Я понимал это, и по спине у меня ползали мурашки. Я изрядно наслушался всяких слухов о беспощадности югославских солдат, которые, кстати, поддерживались в то время и официальной венгерской пропагандой. Так или иначе, по мере углубления на югославскую территорию моя неуверенность в успехе возрастала.

Пастух не обращал на меня никакого внимания, словно меня вообще не было. И все-таки на душе у меня скребли кошки. Не успел ли он сообщить каким-нибудь условным знаком своим пограничникам, что к его стаду приблудился чужак? А может, за поимку нарушителя границы назначена награда?.. Впрочем, какая мне разница — быть задержанным или самому добровольно явиться в комендатуру, как я собирался это сделать?

Разница все же была. Если я сумею добраться до Альшолендвара, то в комендатуре меня наверняка встретит офицер образованный, политически грамотный и разбирающийся в людях. А с пограничного патруля какой спрос?..

Выйдя на мощеную дорогу, я не упускал из виду пастуха и избегал попадаться на глаза крестьянам, ехавшим на повозках. Потом, незаметно пропустив вперед стадо свиней, я залег на дно придорожной канавы. К счастью, уже стемнело.

Часов в десять вечера я постучался в дверь дома по имевшемуся у меня адресу. Открыла мне женщина. Услышав, кто меня послал и откуда я прибыл, она быстрым движением погасила лампу и впустила меня в темную прихожую.

— Помилуй вас бог! Да знаете ли вы, куда пришли?

— В село Альшолендвар, — ответил я, немного смешавшись.

— В пекло, сударь! В самое пекло. Здесь каждый венгр на подозрении, верить никому нельзя. Продадут в два счета, и конец.

— Но я пришел как друг. Сражался против фашистов…

— Разве это имеет какое-нибудь значение? Вы слышали о депутате венгерского парламента Бельше?

— Да, конечно. Дьюла Бельше состоял в одной со мной партии, его избрали в парламент от области Зала. А что, он тоже здесь, в Альшолендваре?

— Был. Потом депутата увезли в Марибор, а вчера выдали венгерским властям. Хотите последовать его примеру?

Следовать его примеру я, разумеется, не хотел.

То, что я услышал, и тон, каким это было сказано, убедили меня, что я совершил еще одну роковую ошибку. Я с ног валился от усталости и попросил хозяйку дома оставить меня хотя бы на ночлег. Но она и слышать об этом не захотела. Пришлось мне уйти.

Так рухнули мои надежды на благожелательный прием, на возможность хотя бы временно избавиться от несколько лет висевшей надо мной угрозы очутиться за решеткой. Получалось так, что я рисковал напрасно. Обратный путь был тяжел, приходилось утешаться лишь тем, что, уходя от неизвестной мне опасности, притаившейся на территории Югославии, я возвращался к своей, так сказать, домашней, отечественной, хорошо мне знакомой.

До пограничной деревушки я шел по мощеной дороге, которую уже знал. Но, выйдя на околицу, остановился в нерешительности. Непроглядная ночь скрыла все ориентиры, по которым я двигался с той стороны всего два-три часа назад. В сумерках все выглядело иначе. О том, где проходит граница, я и понятия не имел, не говоря уже о маршрутах движения венгерских и югославских пограничников. Безвыходность положения придала мне храбрости. Покружив в темноте вокруг домиков на самом краю деревни, я заметил в окне одного из них слабый свет, подкрался к двери и постучал, вверив свою судьбу счастливому случаю.

На пороге появилась фигура мужчины. Мы тотчас узнали друг друга и смутились: это был уже знакомый мне пастух-свинопас. Бедный крестьянин, однако, вежливо пригласил меня войти в свою хибарку, все помещение которой состояло из одной комнаты; за занавеской похрапывала во сне его жена.

Хозяин угостил меня стаканчиком палинки, дал хлеба и лука, но о том, чтобы проводить, а тем более переправить меня через границу, и слышать не хотел, хотя я и посулил ему изрядную сумму денег.

Что же было делать? Пришлось мне опять уйти в кромешную темноту, не зная даже толком, где тянется незримая ниточка границы. Чтобы освободиться от лишнего груза, я оставил свой рюкзачок со всем его скудным содержимым крестьянину в подарок. Там были кое-какая провизия, смена белья, безопасная бритва с помазком и два куска хорошего мыла.

То, чего не сделали уговоры и деньги, сделало мыло. Оно было тогда большой редкостью, ведь надо было купать ребенка, стирать пеленки. Сердце бедного крестьянина дрогнуло, и он рассказал мне, как дойти до границы, где расположено здание югославской пограничной заставы. Последнее, видимо, он сказал для того, чтобы я не заблудился и смог обойти опасное место.

Мы распрощались. Пройдя немного по указанной тропинке, я остановился. На небе не было видно ни одной звездочки, впереди смутно чернели деревья, росшие на опушке леса. Идти через лес я не решался, без проводника там и в светлое время легко было сбиться с пути. Можно было бы пройти по неширокому лугу между деревней и линией границы, но я не знал маршрута и времени смены патрулей. Пастух ничего не сказал об этом, упомянув лишь, что югославы ходят с собаками. На открытом месте натасканный пес сразу учует нарушителя еще издали. Нет, этот вариант тоже не годился. Оставался последний, самый нелепый и опасный на первый взгляд — перейти границу в непосредственной близости от заставы.

Поразмыслив, я решил, что этот вариант имеет и свои преимущества. Если собаки залают, это вовсе не будет означать, что кто-то нарушил границу. Какой идиот отважится пересечь границу под самым носом у ее стражей? Короче говоря, я рассчитывал на притупление бдительности пограничников.

Довольно долго я просидел под кустом, наблюдая. Когда вышел очередной парный дозор, я подождал еще несколько минут, пока вернется дозор, который был сменен.

Все обошлось гораздо проще, чем я ожидал. Югославы были слишком уверены в себе, в совершенстве своей хорошо отлаженной системы, а на венгерской заставе, видневшейся неподалеку, царила мертвая тишина.

Оказавшись на родной земле, я мог встретиться с венгерским дозором. К этому надо было подготовиться. Я решил, что притворюсь пьяным. Скажу, что, дескать, приехал навестить родственников из глубинки, поддал немного и заблудился. В городе ведь нередко бывает такое, а почему бы не случиться такому и в деревне?! И если я окажусь хорошим актером, то мне могут и поверить. Конечно, надежда на это была довольно слабой…

Испытать мое сценическое дарование мне не пришлось: на всем пути до знакомого порога я не встретил ни единого человека.

Вернувшись в дом, откуда пустился в путь, я долго барабанил в окно, пока хозяева не отворили мне дверь, пробудившись от сладкого сна. Женщины поставили передо мной еду, мужчины уселись на лавку у стола, глядя на меня, как на воскресшего покойника.

— Ну и дела! — проворчал наконец мой давешний проводник. — Если бы своими глазами не видел, как вы перешли туда, ни за что не поверил, ей-богу!..

После моего, увы, столь краткого визита к югославам мне ничего не оставалось, как вернуться к своим друзьям и знакомым, снарядившим меня в дорогу. Правда, возвращался я не совсем туда, откуда вышел: в области Зала стало слишком уж «горячо», поэтому я решил перебазироваться в Шомодь. Добрые знакомые передавали меня из рук в руки, из дома в дом. Так я и добрался до села Холлад.

Приютил меня бедный крестьянин, имевший всего два хольда земли. Здесь я увидел, как много могут сделать трудолюбие и любовь землепашца. Маленький, на две комнатки домик блестел от чистоты и порядка, не показного, как это часто бывает, а естественного, идущего от благородства души его хозяев, всю жизнь гнувших спину в тяжком крестьянском труде и вопреки всему остававшихся приветливыми и доброжелательными к людям. Хозяина звали Петер Болдижар. Я поселился у него под видом пчеловода-пасечника, купив в рассрочку семь ульев в соседнем Феньеде. Необходимое снаряжение для этого занятия мне дали на время.

Всю мою предыдущую и последующую жизнь никак нельзя назвать безоблачной и спокойной, но, как ни странно, одно из наиболее волнующих событий своей жизни я пережил именно здесь. И связано оно было с пчелами, этими мирными и трудолюбивыми созданиями, к тому же принадлежавшими не мне, а соседу.

Однажды утром, когда я возвращался домой с прогулки из леса, навстречу мне выбежала соседка и, радостно всплеснув руками, затараторила:

— Ой, ваша милость, сам бог послал вас нам в эту минуту! Как хорошо, что вы пришли!

Узнав причину столь внезапной вспышки радости, я отнюдь не мог ее разделить. Энергично помогая себе жестами, женщина сбивчивой скороговоркой изложила суть дела:

— Пчелы мои вырвались из улья, весь рой! Вон они, сердечные, уселись на старой шелковице… Гудят, как проклятые. А мужа нет дома, как назло… уехал в Сентдьердь, а вернется только затемно. Ах, господи, такая беда! Улетят в лес, проклятые, плакали тогда наши денежки… Вся надежда на вас, ваша милость, уж вы помогите их изловить!..

Легко сказать — помогите! Мои познания самозваного пчеловода ограничивались только тем, что я слышал краем уха. А я слышал, что если рой покидает улей и отправляется искать себе новое убежище, то пчелы, сбившись вокруг матки в гудящий шар, делаются крайне воинственными и опасными для окружающих. Но отказать в помощи женщине я не мог. Это означало бы разоблачить себя перед всем миром. Делать нечего, пришлось мне взять защитную сетку, холщовые рукавицы и вооружиться всеми необходимыми орудиями для единоборства с ошалевшим роем. Я ринулся в бой.

Вид мой, вероятно, немало позабавил бы настоящего пчеловода, но тогда мне было не до шуток. Если нападения нескольких десятков разъяренных пчел вполне достаточно, чтобы свалить лошадь, то что сказать о рое, в котором их насчитывается несколько тысяч? А главное — в повадках этих божьих созданий я разбирался так же, как деревенский пономарь в дрессировке тигров.

Как мне удалось справиться со столь трудной задачей, не понимаю до сих пор, но так или иначе рой был благополучно водворен в заготовленную для него колоду.

Все разом успокоились — пчелы, получившие новый дом, и соседка, сохранившая своих медоносцев, и я, отделавшийся несколькими укусами наиболее ярых воинов, все же проникших сквозь мои доспехи. Зато мой авторитет в селе мгновенно возрос, а с ним в какой-то степени легализовалось и мое положение.

Столкновения с законом, однако, было невозможно избежать. Еще в те дни, когда я скрывался в камышовом шалаше в окрестностях Балатона, какой-то беглый цыган-конокрад, которому мое присутствие в этих краях мешало прятаться самому, с помощью своих сообщников выдал меня местной полиции. Тогда я сумел отделаться, назвавшись Белой Беде, жителем Залачаня. С тех пор прошел год. Но вот однажды в моем раю, усталый и запыленный, появился мой приятель из Залы Янош Бежени, проделав пешком немалый путь. Ввалившись в дом и тяжело дыша, он спросил у моего теперешнего хозяина Петера Болдижара:

— Когда его взяли? Как они его нашли? Кто выдал?

Петер Болдижар, ничего не понимая, испуганно хлопал глазами.

Услышав возбужденные голоса в кухне, я вышел из своей комнаты. Янош уставился на меня, как на воскресшего из мертвых, затем его угрюмое лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Ваша милость! Так вы тут? Ну и напугали же меня наши полицаи!

Из рассказа Яноша выяснилось, что один из полицейских, сидя в деревенской корчме, похвалялся тем, что на днях им удалось арестовать странного человека, любителя жить в шалашах на болоте. Теперь, мол, больше от него не будет беспокойства ни хуторянам, ни полиции.

Кто был этот человек, выяснить нам тогда не удалось. Лишь полтора года спустя, уже находясь в тюрьме, я узнал правду.

Случилось так, что в селе Залачонь, находившемся по соседству, проживал бывший жандармский вахмистр по имени Йожеф Бедер. Если верить полученной информации, в годы войны он служил при следственной части и отличался жестокостью. Этого жандарма по требованию народного суда долго, но безуспешно разыскивали, потом о нем вроде бы забыли. И вдруг случайно Бедера обнаружили в тайнике, оборудованном на его же собственном дворе. Как поступить дальше, мудрые полицейские чины решили весьма своеобразно. Им было приказано искать Беде из Залачаня, а они нашли Бедера из Залачоня. Две буквы лишние, экая беда! Арестованного отправили куда следует, а мое дело закрыли.

В Холладе я жил в мире и благодати. Жители деревушки относились ко мне по-дружески, не говоря уже о хозяевах, меня приютивших. Человеку свойственно быстро забывать о грозящей опасности, если он живет в покое. Так солдат на фронте в перерыве между боями, забыв обо всем на свете, шутит, смеется, поет, пляшет и даже влюбляется.

Чувство страха отступало, я даже начал совершать более длительные прогулки. Весело насвистывая, я шагал по заросшей травой дороге, ведущей в Балатонсентдьердь. Дорога тянулась вдоль опушки леса, а возле Чиллагвара переходила в красивую, обсаженную с двух сторон столетними каштанами аллею, ведущую до самого Кестхея. Восемь километров туда, восемь обратно… Такие прогулки доставляли мне особое удовольствие.

Упоминание о замке Чиллагвар воскресило в моей памяти один забавный случай. Хотя теперь я меньше боялся опасности, однако чувства меры не потерял. Правопорядок в стране укреплялся, это я понимал и видел, а потому сознавал, что необходимо что-то делать, так как мое благоденствие в сельском раю не может продолжаться вечно. Однажды местный крестьянин рассказал мне, что в руинах древнего замка Чиллагвар сохранился старинный подземный ход, очень длинный, выходящий прямо в лес. Это заинтересовало меня.

— Это правда? — переспросил я. — Он существует на самом деле?

— А как же, своими глазами видел, — подтвердил рассказчик. — Лесник, который сейчас живет в замке, приходится мне шурином, он-то мне его и показал. Мы хотели пройти по нему, только ветром задуло фонарь, а в темноте мы идти не решились.

— И что же, длинный он, этот ход?

— Конца не видно, вот вам крест!..

Захватив с собой рассказчика, я отправился в замок в наилучшем настроении. Лесник встретил нас приветливо, но, когда я спросил его о подземном ходе, замотал головой и отрезал:

— Глупости это! Никакого хода нету!

Решив, что он хочет сохранить тайну, я продолжал приставать к леснику с вопросами. Не на шутку рассердившись, он схватил фонарь и повел нас в подвал.

— Убедитесь сами, ваша милость! Вот вам молоток, обстукайте все стены!

Потрудившись с полчаса и не найдя даже намека на пустоту за стеной, я молча воззрился на рассказчика. Тот даже глазом не моргнул.

— А ведь был ход! Ей-богу, был! — проговорил он мечтательно тоном человека, непоколебимо верящего в сказку.

Сердиться на него не имело смысла. Видимо, он что-то услышал от кого-нибудь, удивился, представив себе все это наяву или увидев во сне, потом поверил сам и передал легенду дальше, прибавив, быть может, совсем немного.

Примерно на середине пути между Холладом и Сентдьердем, в стороне от дорожного указателя, стояла небольшая, красивая каменная усадьба Баттьяни. Эта усадьба и окружающие ее пять тысяч хольдов земли принадлежали Сабо-Немештоти, в недалеком прошлом крупному арендатору у миллионера Фештетича. Немештоти был человек умный и образованный — окончил где-то за границей университет, хозяйничал умело.

После освобождения имение конфисковали, землю раздали. Вокруг усадьбы появились новые крестьянские дома, некоторые, правда, еще не имели крыши. Но сотни овец и коров, принадлежавших хозяину, крестьяне окрестных пяти сел — Верма, Холлада, Савоя, Титкоша, Сегедэрде — сохранили в целости и кормили, как и свой собственный скот, из своих запасов.

Однажды я спросил Петера Болдижара и еще нескольких хозяев, собравшихся у него по какому-то поводу:

— Зачем вы это делаете? Ведь Немештоти даже людьми вас не считал!

— Что правда, то правда, — ответил за всех Болдижар. — Но ведь на то он и барин был…

Остальные в знак согласия закивали. Веками въевшаяся рабская привычка еще жила в их сознании.

Я частенько заглядывал в Кестхей. Этот старинный городок на берегу Балатона привлекал меня своей неброской красотой, а кроме того, мне хотелось узнать новости, услышать мнение людей о том, что происходит в стране. Ясно было одно: власть крепнет, а вместе с ней крепнет и полицейский контроль.

Настало время на что-то решиться. Я должен был сделать это сам, без советчиков и друзей. Явку с повинной я давно исключил. С одной стороны, не из того дерева я был выструган, чтобы добровольно прекращать борьбу. С другой — меня удерживали упорные слухи о жестоких методах, применявшихся при допросах. Однако я хотел вновь стать человеком и жить по-человечески, не таясь и не скрываясь из милости у добрых людей. Однако пути к этому я не видел.

Случай свел меня с одним молодым человеком, моим ровесником, по имени Ласло Цапари, родом из Надьканижи. Мы познакомились, разговорились и быстро нашли общий язык. Цапари вызвался мне помочь. Он предложил съездить в Будапешт, разыскать там моего друга Михая Чордаша, у тестя которого я гостил три года назад в Заласабаре, уже находясь на нелегальном положении.

Несколько дней спустя Цапари вернулся с хорошими вестями. Поначалу Михай Чордаш несказанно удивился тому, что я нахожусь на родине, а не за рубежом, а потом охотно согласился помочь мне установить контакты с членами партии мелких сельских хозяев в Будапеште, которые вновь занимаются ее организацией, только просил немного повременить. Цапари и Чордаш условились об особом пароле, который при следующей встрече должен был означать, что все в порядке и опасность ареста мне не грозит.

Эта встреча состоялась в условленный день в Будапеште. На этот раз Цапари привез мне сообщение, что ровно через две недели в доме у Йожефа Месароша в Залаваре я смогу встретиться с интересующими меня лицами. Цель встречи — координация действий, необходимых для ускорения процесса восстановления партии.

24 июля 1948 года (надеюсь, память мне не изменяет) я прибыл в Залавар, и, хотя не был там давно, меня охватило такое приятное чувство, будто я вернулся домой. Но осторожность, приобретенная за годы нелегального житья-бытья, заставила меня сначала незаметно обойти дом Месароша кругом, осмотреть сад и огород и, забравшись в стог сена, стоявший по соседству, какое-то время внимательно понаблюдать за окрестностями. Просидев там довольно долго и не обнаружив ничего подозрительного, я направился к месту встречи, опоздав примерно на целый час.

К дому со стороны улицы была пристроена открытая, с затейливыми столбиками, терраса. Я легко взбежал по ее каменным ступенькам. На звук моих шагов открылась парадная дверь, и в ней показалась голова Виктора, пятнадцатилетнего сына Месарошей, учившегося тогда в гимназии.

— Как хорошо, что вы пришли, дядя Миклош! А то наш гость уже собрался уходить.

Войдя в комнату, я увидел незнакомого молодого человека, который поднялся мне навстречу.

— Привет! Меня зовут Иштван Надь. — Он протянул мне руку и с укоризной добавил: — Сильно опаздываешь, нехорошо.

Несмотря на то, что мы никогда прежде не встречались, этот дружеский выговор был мне даже приятен.

— Не обижайся, я ведь хожу пешком, а идти надо через болото. Когда под тобой трясина, путь оказывается намного длиннее.

— Ты прав, об этом я как-то не подумал, прости. — Незнакомец понял мой намек. — Сам-то я приехал на машине, а тот, кто ездит в автомобиле, забывает о тех, кто ходит пешком, да еще таясь на каждом шагу… Перейдем к делу, — сказал он. — Меня привез сюда один мой приятель. Неловко задерживать его слишком долго.

— Хорошо. Кого ты представляешь?

— Тех из нас, кто еще находится на свободе. Мы думали, что тебе удалось уйти за границу, но теперь рады, что можем рассчитывать на тебя. Особенно, если ты не один.

— Я должен знать, в каком положении ваши дела и на что нам можно реально рассчитывать?

— Отвечу сначала на второй вопрос. Мы можем рассчитывать на американцев… Нет, нет, не перебивай меня!.. Они уже извлекли уроки из того, что произошло раньше, и теперь активно поддерживают нас, всячески помогая реорганизации нашей партии.

— Это же они говорили и в сорок пятом.

— Я уже сказал тебе, что они кое-чему научились. Ты, наверное, не знаешь, что американцы создали блок НАТО с целью освободить Европу от коммунистов. Во имя этого мы и работаем.

— Ну и что же вы успели сделать?

— В некоторых областях страны уже созданы и действуют наши организации. В Тольне, например, наши молодцы закололи ножами нескольких полицейских.

— Черт знает что! С этим я не согласен.

Иштван Надь взглянул на меня с удивлением:

— И это говоришь ты? Ты, которого полиция преследует уже три года?

— Неудачи и разочарования учат думать, особенно в одиночестве. На насилие мы можем ответить насилием, применить оружие против оружия, но творить суд и расправу поножовщиной и убийствами нельзя. Судить будут суды, если мы победим, конечно.

— Странную философию ты усвоил в своих болотах! Впрочем, быть может, ты и прав. Ладно, наших молодцов мы пока оставим в покое. Но ты еще не сказал, кто стоит за тобой?

— Конкретной организации у меня нет, но есть конкретные контакты с людьми. Это авторитетные люди в областях Зала и Шомодь. И таких немало…

Мне показалось странным, что Иштван, не дослушав меня, вдруг встал и протянул мне руку:

— Ну, Миклош, мне пора. Да хранит тебя бог! Я доложу своим о нашем разговоре. Через Чордаша ты получишь конкретный план действий.

Мы обнялись, и гость поспешно удалился.

В комнату вошел Виктор:

— Ну вот и поговорили. А то он тут уже нервничать начал. Боялся, что вы не придете совсем… Отец надеется, что вы его подождете. Они в поле хлеб косят, к вечеру вернутся.

— С радостью. Мне всегда приятно поговорить с твоим отцом…

Тут мой взгляд случайно упал на окно, выходившее во двор. Какой-то человек быстро шел к дому. Еще один незнакомец…

Я вскочил:

— Виктор, кто это?

Парнишка подбежал к окну, выглянул в него, а затем успокоил меня:

— Не волнуйтесь, этого человека я уже видел. Это друг Иштвана, шофер, который его привез.

Между тем незнакомец, блондин высокого роста, уже стоял на пороге.

— Здравствуйте! А где же Иштван? — Он шагнул в комнату.

— Две минуты как ушел.

— Значит, мы с ним разминулись… Экая жара! А не могу ли я попросить стакан воды?

Действительно, солнце в тот день пекло немилосердно. Прекрасная пора для уборки урожая. Виктор любезно предложил:

— Может быть, хотите вина?

— Нет, нет, спасибо, я за рулем. Ну и жарища…

Голос незнакомца прозвучал вполне естественно, и я не увидел ничего подозрительного в том, что он опустил руку в карман пиджака, видимо за платком, чтобы вытереть пот, струившийся по лицу. Однако вместо платка он выхватил пистолет и направил его на меня:

— Руки вверх! Оба! Отойти в угол!

Для ответных действий не было времени. Почти в ту же минуту в дверях появился еще один мужчина, только чернявый, и тоже с пистолетом в руке, а в открытое окно просунулось дуло автомата.

Чернявый быстро обыскал мои карманы.

— Оружия у него нет! — бросил он коллеге, и в голосе его прозвучала нотка удивления.

Оружия у меня действительно не было. Зная, что действия полиции становятся со временем все более профессиональными, я давно закопал свой пистолет. Ведь при проверке документов и обыске вряд ли я смог бы оказать вооруженное сопротивление, а пистолет послужил бы тяжкой уликой. Легче было вывернуться с помощью хитрости или нахальства, в этом я уже убедился. Но в этот раз все было по-другому.

Оперативники, арестовавшие меня, явно не рассчитывали на успех, об этом лучше всего свидетельствовал тот факт, что они даже не захватили с собой наручники. Один из агентов снял ремень, и мне связали руки. Виктор стоял у стены, бледный как смерть.

— Никому ни слова, иначе получишь пулю! — крикнул ему уже с порога «шофер».

Меня вывели во двор и затолкали на заднее сиденье подъехавшей к дому легковой машины.

Много лет спустя я узнал, что после моего ареста в Залаваре и его окрестностях был специально пущен слух, будто меня выкрали агенты американской секретной службы для того, чтобы тайно переправить на Запад…

В конце деревенской улицы машина притормозила, и тут меня, и без того потрясенного всем случившимся, ожидал еще один неприятный сюрприз: в машину влез Иштван Надь, тот самый молодой человек, который пришел от Мишки Чордаша и с которым мы мирно беседовали четверть часа назад…

Мне стало дурно то ли от страха, то ли от голода, не знаю. Скорее всего, от голода, ведь с тех пор, как я на рассвете вышел из Холлада, во рту у меня не было и маковой росинки. Возле крайнего дома на каком-то хуторе близ Балатонбереня машина остановилась. Один из оперативников вынес из дома большой ломоть хлеба, сунул его мне:

— Поешьте, будет легче.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.