Что я нашел в Англии

Что я нашел в Англии

Несколько ярких воспоминаний всплывают у меня в памяти, когда я думаю, как правящая Англия встретила меня в ту далекую осень 1932 года. Речь шла, конечно, не обо мне как личности, а обо мне как после Советского Союза и, стало быть, о Советском Союзе как народе и государстве. Эти воспоминания лучше, чем длинные рассуждения, покажут, чем отвечали господствующие классы Англии на то вполне искреннее желание дружбы и сотрудничества, которым были проникнуты Советское правительство и советский народ.

Первое воспоминание касается области англо-советской торговли. Я уже говорил, что, готовясь к поездке в Лондон, я собирался в своей деятельности в качестве посла особое ударение делать на всемерном расширении коммерческих операций между обеими странами. И вот случай хотел наглядно показать мне, с какими трудностями я должен буду встретиться как раз на этом пути.

Накануне моего прибытия в Англию воскресная газета «Санди кроникл» внезапно «открыла» ужасающее происшествие: оказывается, «Москва» контрабандным путем, «в гробах иностранного происхождения», ввезла в Англию русские спички, на коробках которых в качестве торговой марки было изображено «святое сердце» пронзенное кинжалом»! Газета неистовствовала и требовала от правительства самых решительных мер против подобного «святотатства» Сенсация «Санди кроникл» была немедленно подхвачена целым рядом других органов печати В политических и парламентских кругах быстро поднялась антисоветская волна Началась бешеная кампания против торговли с СССР. Атмосфера с каждым днем все больше накалялась. Напрасно директор АРКОСа[2] протестовал против нелепых обвинений и доказывал, что на советских спичках никогда не было никаких антирелигиозных эмблем, — его не хотели слушать. Неизвестно, чем бы кончилась вся эта шумиха, если бы, к счастью, очень скоро не обнаружилось, что пресловутые коробки спичек были доставлены не из СССР, а из Индии, и не в каких-либо «гробах», а в самых прозаических деревянных ящиках, и что индийские фабриканты меньше всего думали о святотатстве, так как, по индийским понятиям, сердце, пронзенное кинжалом, является высоким и прекрасным символом.

Другое воспоминание носит несколько иной характер. 8 ноября 1932 г. я вручил свои верительные грамоты английскому королю и, стало быть, юридически оформил свое положение как посла СССР в Великобритании. На следующий день, 9 ноября, мне пришлось уже в качестве советского представителя присутствовать на ежегодном банкете лорд-мэра лондонского Сити, устраивающемся по случаю его вступления в исполнение своих обязанностей[3]. Этот банкет является чрезвычайно красочной церемонией средневекового стиля, на которую собираются 500–600 человек, представляющих подлинные «сливки» капиталистической Англии Насколько жирны эти сливки, можно судить хотя бы по тому, что из лондонского дипломатического корпуса на банкет лорд-мэра приглашаются только послы. Посланники не удостаиваются такой чести. Банкет лорд-мэра является также крупным политическим событием: на нем по традиции выступает премьер или какой-либо видный министр кабинета с большой речью, в которой он затрагивает какой-либо важный политический вопрос, имеющий актуальное значение. Вот на такой-то банкет я попал 9 ноября 1932 г., и вот что там произошло (привожу запись, сделанную мной тогда же, на свежую память):

«Церемония представления прибывающих на банкет гостей сводится к следующему: в дальнем конце длинного зала, где помещается библиотека, на маленьком возвышении стоит вновь избранный лорд-мэр с женой. От входа в зал до возвышения идет широкая темно-красная дорожка, по которой торжественно шествует каждый вновь приходящий гость. Герольд в костюме времен Тюдоров во всеуслышание оглашает его имя. Гость медленным шагом проходит до конца дорожки, поднимается на возвышение и пожимает руку лорд-мэру и его жене. Пока гость идет, гремят аплодисменты ранее пришедших гостей в его честь. Доза аплодисментов варьируется в зависимости от положения и популярности гостя Получается своеобразный плебисцит, и по количеству выпавших на долю гостя аплодисментов можно безошибочно судить об отношении к нему со стороны правящей Англии.

Случайно вышло так, что по красной дорожке в библиотеке мне пришлось идти непосредственно за японским послом Мацудайра. Мацудайра был оказан более чем хороший прием. Это была настоящая овация ему аплодировали шумно, долго, с энтузиазмом. Видно было, что его страна и он сам очень популярны в английской верхушке, — и это, несмотря на «маньчжурский инцидент»![4] Затем герольд провозгласил:

— Его превосходительство советский посол Иван Майский!

Точно порыв ледяного ветра пронесся по залу. Все сразу смолко Я тронулся по красной дорожке Ни звука! Ни одного хлопка!. Кругом мертвое, настороженно-враждебное молчание. Блестящая толпа, теснящаяся по обе стороны дорожки, провожает меня любопытно-колючими взглядами. Шикарно разодетые дамы показывают на меня лорнетами, ехидно шушукаются, смеются. В атмосфере этого кричащего безмолвия я медленно и твердо, с высоко поднятой головой, прошел всю дорожку и, как полагается по ритуалу, пожал руку лорд-мэру и его жене.

Да, демонстрация чувств правящей Англии к Советскому Союзу была яркая и законченная»..

А вот еще один эпизод. Недели через две после банкета лорд-мэра происходило открытие новой сессии парламента. Это тоже очень пышная и красочная церемония, в которой слышится голос веков.

Открытие парламента происходит в зале заседаний палаты лордов. Присутствуют лорды в своих красных с горностаями мантиях, их жены в роскошных туалетах с драгоценностями, нотабли государства и дипломатический корпус Король и королева сидят на возвышении у стены Члены палаты общин — древняя традиция — не допускаются в зал. Немногочисленная группа их представителей стоит (именно стоит, а не сидит!) за особым барьером, закрывающим выход из зала заседаний верхней палаты. «Лорд-чемберлен» с глубоким поклоном подает королю текст тронной речи. Король встает и читает ее. Потом король и королева, сделав поклон всем присутствующим, удаляются, и сессия парламента считается открытой.

Мы были с женой на открытии новой сессии палат 1932–1933 годов, сессии, которой суждено было стать столь драматической в истории англо-советских отношений (об этом ниже). Я, как полагалось по этикету, сидел вместе с другими послами справа от трона, а моя жена вместе с другими женами послов слева от трона. По этикету также полагается, что самое почетное место тут отводится женам послов, а уже за ними идут придворные дамы самого высшего ранга. Моя жена в тот момент была самой младшей из жен послов[5], и поэтому рядом с ней оказалась самая старшая из представительниц английской аристократии. То была герцогиня Соммерсет. Она была стара, как Мафусаил, и уродлива, как смертный грех, однако вся сияла шелками и бриллиантами. Перед открытием церемонии герцогиня заговорила с моей женой и, увидев перед собой иностранку, спросила:

— А какую страну вы представляете?

Жена спокойно ответила:

— Я представляю Советский Союз.

Эффект этих слов был потрясающий. Герцогиня внезапно изменилась в лице, точно наступила на ядовитую змею. Она безобразно покраснела, на тощей шее вздулись жилы, в глазах загорелись колючие огоньки. Герцогиня резко отшатнулась от моей жены и злобно воскликнула:

— А вы знаете… Я ненавижу Советы!

Куда девались английская выдержка, самая обыкновенная светская вежливость!..

Моя жена не растерялась и, в свою очередь, резко ответила:

— В таком случае я очень сожалею, что вы оказались моей соседкой[6].

Этот маленький, но такой характерный инцидент был прекрасным дополнением к тому, что произошло на банкете лорд-мэра.

И, наконец, еще одно последнее воспоминание из первых недель моей работы в Лондоне в качестве советского посла.

В числе официальных визитов, которые я сделал после вручения верительных грамот королю, был также и визит к тогдашнему министру финансов и фактическому лидеру консервативной партии Невилю Чемберлену. Во время нашей беседы Чемберлен стал жаловаться, что СССР много продает в Англии, но мало здесь покупает, а полученную в Лондоне выручку тратит на размещение больших заказов в Германии. Видно было, что сердце министра финансов скорбит и вопиет к небу по случаю такой «несправедливости». Я спокойно возразил:

— Чему вы удивляетесь, господин министр? Советское правительство поступает так, как поступил бы всякий хороший купец: продает, где более выгодно, покупает, где более выгодно.

— Но почему вы считаете, что вам выгоднее заказывать в Германии, а не в Англии? — спросил Чемберлен.

— По очень простой причине, — ответил я. — Немцы дают нам кредиты до пяти лет, а вы не даете…

Едва я успел произнести эти слова, как лицо Чемберлена приняло ледяное выражение, он круто повернулся в своем кресле и каким-то зловещим голосом с расстановкой сказал:

— Что же, вы хотите, чтобы мы давали долгосрочные кредиты своим врагам? Нет, уж лучше мы используем наши деньги в других направлениях.

Да, в этих словах был настоящий Чемберлен, подлинный, без всяких румян.

В тон Чемберлену я ответил:

— Я ровно ничего не хочу, мистер Чемберлен, я вовсе не пришел к вам за кредитами… Вы спросили у меня, почему Советский Союз помещает заказы предпочтительно в Германии. Я вам объяснил, и только. Все остальное уже ваше дело.

Какой вывод я мог сделать из этих первых и беглых контактов моих с правящей Англией тех дней? Вывод мог быть только один: правящая Англия не только не стремится к установлению дружеских отношений и сотрудничества с Советской страной, но, наоборот, открыто выражает свою вражду к ней, забывая подчас даже о самых элементарных правилах вежливости и дипломатического такта.