1. Инвестор нон грата

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Инвестор нон грата

13 ноября 2005 года

Я человек цифр, так что начну с наиболее важных для меня:

260; 1; 4 500 000 000.

Означают они следующее. Живя в Москве, я каждые вторые выходные отправлялся в Лондон — город, служивший мне домом. За десять лет я совершил 260 поездок из Москвы в Лондон и обратно.

У этих поездок была цель номер 1: я приезжал к своему сыну Дэвиду. Ему шел тогда восьмой год. Он жил в лондонском районе Хэмпстед с моей бывшей женой. После развода я дал себе слово проводить с ним как минимум два уик-энда в месяц и, несмотря ни на что, ни разу не нарушил обещания.

Возвращаться в Москву насчитывалось 4 500 000 000 причин. Такова была стоимость активов в долларах США под управлением моей компании — Hermitage Capital[1]. Я основал эту компанию и руководил ею, заработав за предыдущие десять лет многим людям приличные деньги. В 2000 году Hermitage признали самым высокодоходным в мире фондом, специализирующимся на развивающихся рынках. Инвесторы, вложившие средства на момент создания фонда — в 1996 году, получили 1500 процентов. Успех предприятия превзошел мои самые смелые ожидания. Едва ли история финансовых рынков знала более захватывающие возможности для инвестиций, чем в постсоветской России. Работать здесь было увлекательно, прибыльно и временами опасно. Скучать уж точно не приходилось.

Я столько раз летал из Лондона в Москву, что мог проделать этот путь с закрытыми глазами. Я точно знал, сколько времени займет досмотр в аэропорту Хитроу, посадка на самолет Аэрофлота, полет в сгущавшихся сумерках на восток — в страну, которая к середине ноября погружалась в объятия очередной холодной зимы. Перелет длился двести семьдесят минут. За это время я успевал пролистать ведущие мировые издания: «Файнэншл Таймс», «Сандей Телеграф», «Форбс» и «Уолл-стрит джорнал», а также просмотреть все важные сообщения электронной почты и документы.

Самолет начал набирать высоту, и я полез в портфель за свежими газетами и журналами. Там же, рядом с документами, лежало небольшое кожаное портмоне, а в нем — стодолларовые купюры на сумму в семь с половиной тысяч. Я считал, что с этими деньгами у меня будет больше шансов попасть на пресловутый «последний рейс» из Москвы, подобно людям, которые чудом спаслись из Пномпеня или Сайгона за миг до того, как эти страны погрузились в хаос и разруху.

Но в тот день я не стремился покинуть Москву — я туда возвращался. Возвращался работать и поэтому хотел узнать последние новости за выходные дни.

Ближе к концу полета мое внимание привлекла одна статья в журнале «Форбс». Говорилось в ней о человеке по имени Джуд Шао, американце китайского происхождения, который, как и я, закончил бизнес-школу Стэнфордского университета. Мы не были знакомы (он окончил университет несколькими годами позже), но он тоже был успешным бизнесменом и тоже работал за рубежом. В его случае в Китае.

У него вышел конфликт с коррумпированными китайскими чиновниками — Шао отказался дать взятку в шестьдесят тысяч долларов какому-то шанхайскому налоговому инспектору. В апреле 1998 года бизнесмена арестовали и осудили по сфабрикованному обвинению, приговорив к шестнадцати годам тюрьмы. Выпускники Стэнфорда добивались его освобождения, организовав лоббистскую кампанию, но это не принесло результатов: на момент публикации статьи Шао по-прежнему гнил в одной из беспросветных китайских тюрем.

От этой статьи меня бросило в дрожь. Вести бизнес в Китае было в десять раз безопаснее, чем в России. Пока самолет заходил на посадку в Шереметьево-2, я размышлял на высоте в три километра, не совершаю ли непоправимую ошибку. Вот уже несколько лет, инвестируя в Россию, я руководствовался прежде всего защитой прав акционеров. В российских условиях это означало борьбу с культивируемой олигархами коррупцией. Их было человек двадцать. По разным оценкам, они владели сорока процентами экономики, разворованной после развала Советского Союза, и в считанные дни превратились в миллиардеров. Им принадлежало большинство компаний, акции которых котировались на российском фондовом рынке, и они обдирали эти компании как липку. Я боролся с ними, причем по большей части успешно. Выбранная стратегия принесла не только процветание моему финансовому предприятию, но и немало личных врагов.

Дочитав историю о Шао, я подумал: «А не лучше ли сбавить обороты? У меня ведь есть ради чего жить. В Лондоне меня ждет сын Дэвид от первого брака и новая семья. Моя русская жена Елена — умница и красавица — вот-вот должна была родить нашего первенца. Может, действительно пора остановиться?»

Но тут шасси коснулось посадочной полосы, я отложил журналы, включил смартфон и закрыл портфель. Я стал просматривать сообщения электронной почты. Внимание переключилось с Джуда Шао и олигархов на то, что я пропустил за время полета. Мне еще предстояло пройти таможню, преодолеть московские пробки и добраться до квартиры.

Аэропорт Шереметьево — странное место. Самый знакомый мне терминал — Шереметьево-2 — построили к Олимпийским играм 1980 года. При открытии он наверняка выглядел впечатляюще, но к 2005 году заметно обветшал и пропах потом и дешевым табаком. Потолок был декорирован рядами металлических цилиндров, похожих на ржавые консервные банки. На паспортном контроле не было разделительных дорожек, поэтому, стоя в толпе, следовало не терять бдительности — иначе, того и гляди, кто-нибудь пролезет вперед без очереди. И не вздумайте сдавать багаж! А то придется ждать выдачи еще не меньше часа, причем уже после того, как в паспорте проставлен пограничный штамп на въезд. После четырех с лишним часов полета вся эта процедура разрешения на въезд в Россию не доставляла никакого удовольствия, особенно в моем случае, когда проделываешь этот путь каждые вторые выходные.

Так я мучился с 1996 года, пока в 2000 году знакомый не рассказал мне о так называемом вип-зале. За дополнительную плату можно было сэкономить нервы и час ожидания, а то и все два. Особых излишеств услуга не предполагала, но полностью себя оправдывала.

Выйдя из самолета, я направился прямо в вип-зал. Стены и потолок там были выкрашены в оттенок пюре из зеленого горошка, а пол застлан линолеумом песочно-коричневого цвета. В зале стояли кресла из красновато-коричневой кожи, более-менее удобные — вот и весь комфорт. Здесь подавали жиденький кофе и слишком крепкий чай. Я выбрал чай с лимоном, отдал паспорт сотруднику пограничной службы и уже через несколько секунд погрузился в чтение электронной почты, накопившейся за время полета.

Я не обратил внимания, как в зал вошел мой водитель Алексей — у него был на то специальный пропуск — и стал что-то живо обсуждать с пограничником. Алексею, как и мне, исполнился сорок один год. В отличие от меня, он был высоченного — под два метра — роста, крепкого телосложения, весом сто восемь килограмм, светло-русый блондин с жесткими чертами лица. В прошлом полковник московской службы ГАИ, он не знал ни слова по-английски. Алексей никогда не опаздывал, умело лавировал в пробках и мог уладить вопросы со своими бывшими коллегами.

Я не интересовался их разговором, продолжал отвечать на электронные письма и пить остывший чай. Через некоторое время по громкой связи объявили, что пассажиры моего рейса могут забирать багаж. Тут я оторвался от смартфона и удивился: «Неужели я торчу здесь уже час?»

Я взглянул на часы. Действительно, прошел целый час. Самолет приземлился в 19:30, а на часах уже 20:32. Двое других пассажиров моего рейса давно покинули вип-зал. Я вопросительно посмотрел на Алексея — тот кивнул, мол, сейчас разберемся.

Пока он выяснял, я позвонил Елене. В Лондоне было всего 17:32, и я знал, что она дома. Разговаривая с женой по телефону, я посматривал на Алексея и сотрудника пограничной службы. Их разговор внезапно перешел в спор. Алексей стучал по стойке, а представитель власти смотрел на него с невозмутимым видом. «Что-то не так», — сказал я Елене. Я встал и направился к ним узнать, в чем дело. Я был скорее раздражен, чем обеспокоен.

Приближаясь, я понял, что происходит что-то серьезное. Я перевел телефон в режим громкой связи, чтобы Елена могла слышать и помочь мне с переводом. Сам я не преуспел в изучении русского. Даже после десяти лет жизни в России я мог разве что сказать водителю такси нужный адрес.

Разговор походил на затянувшийся тай-брейк, а я вертел головой, будто следуя за теннисным мячом. В какой-то момент Елена сказала: «Кажется, что-то не так с визой, но он прямо не говорит, в чем проблема». Тут в зал вошли еще двое сотрудников в форме. Один указал на мой телефон, другой — на сумки.

«Здесь еще двое пришли, — сказал я Елене. — Велят прекратить разговор и пройти с ними. Я перезвоню, как только смогу».

Я отключил телефон. Один сотрудник взял мои сумки, второй — визовые документы. Прежде чем пойти с ними, я обернулся на Алексея. Тот стоял в смятении, понурив голову, с потухшим взглядом и приоткрытым ртом. Он знал: если что-то в России пошло не так, ничего хорошего не жди.

Сотрудники пограничной службы повели меня извилистыми коридорами по направлению к основному, большему по размеру залу иммиграционного контроля. Я попытался на ломаном русском их расспросить, но они доставили меня в комнату для задержанных, не проронив ни слова. Щурясь от яркого искусственного света, я стал осматривать помещение. Стены бежевого цвета с облупившейся местами краской. Пластмассовые стулья прикручены рядами к полу. На них расположилось несколько других задержанных угрюмого вида. Никто не разговаривал. Все курили.

Сопровождавшие меня сотрудники ушли. В дальнем конце комнаты за стеклянной перегородкой сидело несколько других сотрудников в форме. Я выбрал место поближе к ним и попытался разобраться в происходящем.

Личные вещи, в том числе мобильный телефон, у меня почему-то не отобрали. Я проверил сигнал: телефон работает, связь есть. Это хороший знак, решил я, пытаясь устроиться поудобнее, но в памяти всплыла и не отпускала история Джуда Шао.

Я проверил время. На часах было 20:45.

Я перезвонил Елене. Она не выражала беспокойства: сказала, что готовит короткое письмо в британское посольство в Москве и отправит по факсу, как только закончит.

Затем я позвонил Ариэлю, бывшему сотруднику израильской спецслужбы «Моссад», который консультировал нас в Москве по вопросам безопасности. Он считался одним из лучших профессионалов в этой области — я был уверен, что он разберется с моей проблемой.

Новость Ариэля удивила. Он сказал, что постарается все выяснить и перезвонит.

Около 22:30 я позвонил в посольство Великобритании. Меня соединили с Крисом Бауэрсом из консульского отдела. Он уже получил факс от Елены и был в курсе происходящего — точнее сказать, знал он то же, что и я. Он перепроверил мои данные — дату рождения, номер паспорта, дату выдачи визы и все остальные детали. Покончив с формальностями, он сообщил, что воскресным вечером предпринять многое не удастся, но заверил, что сделает все от него зависящее. Прежде чем закончить разговор, Бауэрс спросил:

— Господин Браудер, вам дали что-нибудь поесть и попить?

— Нет, — ответил я.

Он неодобрительно хмыкнул. Я поблагодарил его, и мы попрощались.

Удобно устроиться на пластмассовом стуле не получалось. Время замедлило ход, как будто секунды превратились в минуты, а минуты — в часы. Я встал и прошелся, пробираясь сквозь сизую пелену сигаретного дыма, сторонясь отрешенных взглядов других задержанных. Проверил почту. Вновь набрал номер Ариэля, но тот не отвечал. Я подошел к стеклянной перегородке и на плохом русском попытался заговорить с сотрудниками пограничного контроля аэропорта, но те не обращали на меня никакого внимания. Для них я был пустым местом. Хуже того — уже заключенным.

В России вообще не проявляют уважения к личности и правам человека. Людьми можно жертвовать во имя нужд государства, прикрываться ими, как живым щитом, пускать на пушечное мясо или разменивать, будто фишки в казино. Надо — и здесь могут избавиться от любого. Как говорил Сталин, «нет человека — нет проблемы».

Тут я опять вспомнил Джуда Шао из статьи в «Форбсе». Может, мне стоило быть более осмотрительным? Я так сосредоточился на борьбе с олигархами и коррупционерами в России, что свыкся с мыслью о том, что и сам могу в один прекрасный момент исчезнуть, если перейду кому-то дорогу.

Я попытался усилием воли выбросить Шао из головы. Вновь попробовал заговорить с охранниками и хоть что-нибудь выяснить — все тщетно. Я вернулся на свое место и опять позвонил Ариэлю. На этот раз он ответил.

— Ариэль, что происходит?

— Я сделал пару звонков, но никто ничего не говорит.

— В каком смысле никто ничего не говорит?

— В прямом. Билл, извини, но мне нужно время. В воскресенье вечером никого не достать.

— Хорошо. Дай знать, как только будут новости.

— Конечно.

На этом разговор был окончен. Я снова позвонил в посольство, но и у них не было новостей. Либо им ставили препятствия, либо мои данные еще не попали в систему, либо и то, и другое. Перед тем как повесить трубку, дежурный консул еще раз спросил, предложили ли мне еду и питье, и я опять ответил отрицательно. Мне этот вопрос казался бессмысленным, но Крис Бауэрс явно держался иного мнения. Должно быть, ему уже приходилось сталкиваться с подобной ситуацией. Мне вдруг подумалось, что, может, это излюбленная тактика русских — не давать ни еды, ни воды.

После полуночи помещение пополнилось новыми задержанными — все мужчины, похоже, из бывших союзных республик: грузины, азербайджанцы, казахи, армяне. Их багаж состоял из рюкзаков и огромных замотанных полиэтиленом хозяйственных сумок. Все дымили сигаретами, как паровозы. Кто-то тихо переговаривался. Никто не проявлял ни эмоций, ни беспокойства. Они замечали меня не больше, чем охранники, хотя я был белой вороной: синий пиджак, смартфон, небольшой черный чемодан на колесиках, к тому же я нервничал.

Я снова набрал Елену.

— Ну, как, узнала что-нибудь?

— Пока нет, — вздохнула она. — А ты?

— Ничего.

Должно быть, она почувствовала беспокойство в моем голосе.

— Все будет хорошо, Билл. Если дело только в визе, то уже завтра ты будешь дома и со всем разберешься. Вот увидишь.

Ее спокойствие передалось и мне.

— Знаю, милая. — Я взглянул на часы: в Лондоне уже половина одиннадцатого. — Иди ложись, вам с ребенком нужен отдых.

— Хорошо. Но я тебе сразу позвоню, если что-нибудь узнаю.

— Конечно. И я.

— Спокойной ночи.

— И тебе спокойной. Люблю тебя, — добавил я, но она уже положила трубку.

Меня на миг охватило сомнение: А вдруг дело не только в визе? Увидимся ли мы с Еленой снова? Увижу ли я нашего будущего малыша? Дэвида?

Я пытался совладать с нахлынувшими эмоциями. Расположился на жестких стульях, подложив вместо подушки пальто, но эти стулья, казалось, нарочно сделаны так, чтобы не дать человеку уснуть. Не говоря уже о том, что меня окружали недружелюбного вида незнакомцы. Вздремнуть в таких условиях было невозможно.

Сон не шел, поэтому я решил заняться чем-нибудь полезным: достал смартфон и принялся составлять список людей, которых встречал за годы работы в России, Великобритании и Америке и которые могли хоть как-то мне помочь: политики, предприниматели, репортеры.

Незадолго до конца своей смены в посольстве со мной связался Крис Бауэрс. Он заверил, что заступившие на смену сотрудники в курсе моей ситуации. Крис в очередной раз спросил, предложили ли мне еду и питье, и в очередной раз получил отрицательный ответ. Он извинился, хотя и был здесь ни при чем. Видимо, он вел учет нарушений моих прав на случай, если это понадобится. «Вот черт», — подумал я, когда разговор был окончен.

На часах было почти три утра. Я отключил смартфон, чтобы поберечь батарейку, и опять попытался заснуть. Накрыл лицо рубашкой, которая лежала в моем портфеле, и проглотил две таблетки нурофена от начинавшейся головной боли. Мне хотелось обо всем забыть и убедить себя, что завтра я уеду. Дело просто в визе. Так или иначе я уеду из России.

Вскорости мне удалось задремать.

Проснулся я в 6:30 утра с прибытием новой партии задержанных — таких же, как в прошлый раз. Никого похожего на меня. Опять сигаретный дым и шепот. Запах пота заметно усилился. Во рту чувствовался неприятный привкус, и только сейчас я понял, что очень хочу пить. Крис Бауэрс не зря спрашивал, предлагали ли мне воду или еду. Туалет, пусть неказистый, здесь все же имелся, но эти церберы были обязаны предоставить всем нам еду и воду.

Несмотря на досадные неудобства, я проснулся с уверенностью, что все это лишь бюрократическое недоразумение. Я позвонил Ариэлю. Он до сих пор не разобрался в происходящем, но сообщил, что следующий рейс на Лондон — в 11:15 утра. Передо мной открывалось два варианта: арест или депортация. Я убеждал себя, что вылечу этим рейсом.

Я занимал себя делами, как мог: ответил на несколько электронных писем, будто бы это обычный рабочий день; опять созвонился с посольством (дежурный консул подтвердил, что моим вопросом займутся, как только в учреждениях начнется рабочий день); собрал все свои вещи и еще раз попытался заговорить с охранниками. Я попросил у них свой паспорт, но они по-прежнему меня игнорировали. Казалось, их единственное занятие — сидеть в своем стеклянном аквариуме и «чихать» на задержанных.

Я ходил из угла в угол, поглядывая на часы. 9:00, 9:15, 9:24, 9:37. Беспокойство нарастало. Хотелось позвонить Елене, но в Лондоне еще раннее утро. Позвонил Ариэлю. Он опять не сказал мне ничего нового. Тогда я перестал кому-либо звонить.

В 10:30 я начал стучать по стеклянной перегородке. Сотрудники аэропорта и бровью не повели. Профессионалы.

Позвонила Елена. На этот раз ей не удалось меня успокоить. Она пообещала, что мы обязательно во всем разберемся и поймем, что делать дальше, но я начинал думать, что все это уже не имеет значения. В голове отчетливо маячил образ Джуда Шао.

10:45. Я не на шутку запаниковал.

10:51. Как я мог быть таким идиотом? Как обычному чикагскому парню пришло в голову, что ему сойдут с рук нападки на русских олигархов?

10:58. Дурак, дурак, дурак… Ты дурак и болван, Билл! Просто-напросто самонадеянный И-ДИ-ОТ!

11:02. Всё. Меня упекут в российскую тюрьму. Меня упекут в российскую тюрьму. Меня точно упекут в российскую тюрьму.

11:05. Двое служащих в сапогах шумно вошли в помещение и направились прямо ко мне. Меня взяли под руки, с вещами вывели из комнаты для задержанных, повели куда-то по коридорам и вверх по лестнице. Вот и все. Сейчас меня бросят в тюремный фургон и увезут. Это конец…

Но тут они пинком открыли очередную дверь, и мы оказались в терминале вылета. Двигались мы очень быстро. Мое сердце забилось в сумасшедшем ритме, когда мы стали проходить мимо выходов на посадку и таращивших на нас глаза пассажиров. И вот мы уже у выхода на рейс в 11:15 в Лондон. Меня быстро завели по трапу в самолет, провели через салон бизнес-класса и усадили в эконом-классе между двумя другими пассажирами. Все это время провожатые молчали, как рыбы. Перед уходом они засунули мою сумку в верхний отсек для ручной клади и ушли, так и не вернув мне паспорт.

Другие пассажиры всеми силами старались на меня не смотреть, но получалось у них плохо. Я не обращал на это внимания. Главное, что меня не упекут в российскую тюрьму.

Я отправил Елене сообщение, что лечу домой и скоро мы увидимся. И добавил, что очень ее люблю.

Мы взлетели. Когда самолет убрал шасси, впервые в жизни я ощутил себя на седьмом небе. Даже зарабатывая и теряя сотни миллионов долларов, ничего похожего я не испытывал.

Спустя некоторое время самолет набрал высоту, и всем предложили обед. К тому времени я не ел уже двадцать четыре часа. На обед в этот день предлагали бефстроганов в ужасного вида соусе, но я никогда не получал большего наслаждения от еды. Я попросил три булки, выпил четыре бутылки воды и провалился в сон.

Проснулся я уже в момент приземления в Лондоне. Пока самолет выруливал к терминалу, я начал мысленно составлять список предстоящих проблем. Для начала надо было как-то пройти таможенный досмотр без паспорта. Ну, предположим, это несложно. Англия была моим домом, а в конце девяностых, когда я получил британское подданство, эта страна стала мне второй родиной. Сложнее обстояли дела с Россией. Как выпутываться из всех этих неприятностей? Кто в ответе за происшедшее? Кому следует позвонить в России, кому на Западе?

Самолет остановился, пассажирам позволили отстегнуть ремни и покинуть свои места. Дождавшись своей очереди, я направился к выходу. Поглощенный мыслями, я не сразу заметил, что у трапа стоит командир экипажа и всматривается в выходящих пассажиров. Я поравнялся с ним — он протянул руку, прервав нить моих рассуждений. Я взглянул на капитана — он держал мой паспорт. Я молча взял документ и вышел.

Таможенный досмотр занял пять минут, потом я взял такси и поехал домой. С порога крепко обнял Елену. Никогда прежде я не был так счастлив от, казалось бы, простого объятия.

Я сказал жене, как сильно ее люблю, она нежно улыбнулась в ответ. Взявшись за руки, мы направились в общий домашний кабинет. Говорили о прошлых и будущих трудностях. Сели за компьютеры, взялись за телефоны и погрузились в работу.

В голове был один вопрос: «Как мне вернуться в Россию?»