30. Шестнадцатое ноября 2009 года
30. Шестнадцатое ноября 2009 года
Сергей переживал этот кошмар наяву, а мои дни проходили словно в полузабытье. Особенно невыносимыми были субботние утра. Я просыпался рано и смотрел, как Елена спит рядом в большой и уютной постели. Возле нашей кровати было окно, а за окном — Лондон. Я был свободен, окружен комфортом и любовью. Я мог прикоснуться к любви и в любой момент ощутить ее тепло — Сергей мог разве что предаваться воспоминаниям. От этой мысли мне становилось тошно.
Стремление разобраться в коммунистическом прошлом моей семьи и как-то увязать его с собственными амбициями капиталиста привело меня в Россию. Но я не мог себе представить, что это наивное желание приведет в заложники тех, кто мне дорог.
Я вставал, шел в ванную, включал душ. Горячая вода обычно давала ощущение обновления, но не сейчас. Она помогала телу, но чувство вины обволакивало меня изнутри и вязало, как смола. Сергею разрешали принять душ от силы раз в неделю, а порой этого приходилось ждать все три. Вода в тюрьме была холодной, а мыло (если оно вообще было) грубое. Камеры были зловонными, и здоровье Сергея угасало. От всего этого меня часто мутило до тошноты. Даже сейчас, по прошествии лет, заходя в душ, я всякий раз мысленно возвращаюсь в то, что пережил Сергей.
Но я все же вставал по выходным, принимал душ, любил свою семью, а получая очередные мрачные новости о состоянии Сергея, еще решительнее боролся за него. Однако и без того тяжелая ситуация продолжала ухудшаться.
В октябре 2009 года, в очередной попытке привлечь внимание политиков к судьбе Сергея, я снова отправился в Вашингтон и Нью-Йорк. Это мало кого интересовало, но я не сдавался. Я должен был обратить внимание всего мира на ситуацию Сергея, но, увы, понятия не имел, как это сделать.
Вечером, когда я проходил регистрацию на обратный рейс «Британских авиалиний» в Лондон, раздался звонок. Это была Елена.
Прежде чем она успела слово вымолвить, я спросил:
— Милая, это срочно? Я как раз сажусь в самолет.
— Да, это важно. Следователи только что предъявили обвинение!
Я сделал шаг в сторону, пропуская других пассажиров.
— Сергею?
— Да… — Она сделала паузу. — И против тебя. Они намерены преследовать вас обоих.
Такой поворот не был неожиданностью, но все же, услышав это, я был потрясен.
— Так они пойдут до конца?
— Да. Планируют устроить грандиозный показательный процесс.
Я задумался и затем спросил:
— Мы понимаем, что будет дальше?
— Эдуард полагает, что Сергею дадут лет шесть. Тебе тоже, но заочно. После этого Россия разошлет красный циркуляр через Интерпол и направит британским властям запрос о твоей выдаче.
Красный циркуляр Интерпола — это международный ордер на арест. Если выпишут такой ордер, то меня могут задержать при пересечении любой границы, стоит предъявить паспорт. Далее российские власти запросят мою выдачу, и запрос скорее всего будет удовлетворен. Меня экстрадируют в Россию, и придется пройти через все то, что пережил Сергей.
— Билл, нам нужно распространить пресс-релиз с опровержением их лживых обвинений.
— Хорошо, — кивнул я, вновь вливаясь в поток пассажиров. Меня давила мысль о судебном процессе и переполняло чувство тревоги. — Я что-нибудь напишу в полете, и мы обсудим это, как прилечу.
— До скорого, дорогой. Люблю тебя.
— И я тебя.
Я занял свое место и, уставившись в одну точку, погрузился в думы. Я понимал, к чему все идет, и уже видел скандальные газетные заголовки: «Браудер и Магнитский предстанут перед судом за уклонение от налогов» или «Россия объявила Браудера в международный розыск».
Противоположные мнения журналисты обычно указывают в последних абзацах, и читатели до них просто не доходят. В этом-то и вся выгода ситуации для силовиков-коррупционеров. Они использовали служебное положение для воровства и терроризировали своих жертв, скрываясь при этом за ширмой легитимности, которую предоставляет им статус силового ведомства. Пресса публикует их официальные заявления, не сомневаясь в достоверности, поскольку в большинстве стран правоохранительные органы открыто не лгут. Мы столкнулись с большой проблемой: как теперь донести до общества правдивую картину событий?
Самолет набрал высоту, в салоне приглушили свет на ночь, а я попытался устроиться поудобнее. Сидел, уставившись на тусклый свет от таблички «Не курить», и вдруг вспомнил про видеоролик, который мы подготовили для Ютьюба. Сергей дал нам зеленый свет на прошлой неделе, и теперь нас ничто не сдерживало. Я подумал: «А нужен ли пресс-релиз, когда у нас есть вариант получше — ведь можно рассказать людям правду и так?»
Приземлившись в Лондоне, я поймал кэб и приехал на работу. Взял с полки жесткий диск с видео и загрузил файл на Ютьюб под заголовком «Расследование Hermitage о мошенничестве сотрудников МВД». Видео быстро разошлось по всему интернету. К концу первого дня его посмотрело одиннадцать тысяч человек, через три дня — больше двадцати тысяч, а через неделю — больше сорока семи тысяч. Для фильма о сложном преступлении и нарушении прав человека это были очень хорошие цифры. Раньше я рассказывал о нашем деле и о Сергее в бесконечной череде бесед длиной минут по сорок пять каждая. Теперь же тысячи людей могли одновременно узнать об этом из видео.
Как только фильм был опубликован в интернете, посыпались звонки от друзей, коллег, знакомых, и все удивлялись этой невероятной истории. Они слышали о случившемся с Сергеем, но не осознавали тяжесть ситуации, пока не увидели наш ролик. Звонили не только знакомые, но и журналисты. Фильм стал событием. Впервые люди наглядно увидели, что МВД России вместо того, чтобы служить народу, стало прикрытием для мошенников-казнокрадов. Фильм помог нам рассказать правду и отразить нападки врагов.
Тем временем в неволе, несмотря на все мучения, Сергей по-прежнему твердо стоял за правду.
Четырнадцатого октября 2009 года он дал новые показания на двенадцати страницах, продолжая документально закреплять в деле свидетельства соучастия чиновников в хищении и укрывательстве. Он указывал имена людей, даты и места событий, не оставляя ничего воображению. В заключение он указал: «Я считаю всех членов следственной группы исполнителями чьего-то преступного заказа».
Это был поистине выдающийся документ. То, что Сергей решился его написать, было невероятно храбрым поступком. Тем, кто далек от реалий сегодняшней России, нелегко понять, какой опасности он подвергал себя, давая эти показания. В России убивают людей за гораздо меньшие свидетельства. То, что Сергей говорил, находясь во власти людей, которые его упрятали за решетку и против которых он свидетельствовал, демонстрировало его решимость. Он не собирался замалчивать коррупцию в правоохранительных органах и добивался уголовного преследования своих мучителей.
В те же дни мне предстояло выступить с большой речью в Стэнфордском университете о рисках, связанных с инвестированием в Россию. Моему сыну Дэвиду в то время шел тринадцатый год. Он никогда не был в моей альма матер. Последнее время Дэвид был окружен моими злоключениями, и я решил взять его с собой, чтобы показать место, где провел несколько самых счастливых лет жизни.
Мы полетели в Сан-Франциско, и я попытался на время мысленно отключиться от России. Но в каком бы часовом поясе или части света я не находился, мысль о положении Сергея не покидала меня ни на минуту, она наполняла печалью и чувством вины. Единственное, что могло принести мне облегчение, это освобождение Сергея.
На следующий день после нашего приезда я выступил с речью и поведал слушателям о судьбе своего бизнеса в России. Я завершил рассказ событиями, которые полностью поглощали меня последний год, а в самом конце показал ролик из Ютьюба — многие были тронуты до слез.
Покинув зал, мы с Дэвидом окунулись в теплый калифорнийский воздух, и в этот момент я почувствовал себя немного лучше. Хотя наш ролик в интернете посмотрели десятки тысяч людей, мне прежде не доводилось видеть реакцию зрителей. Поделившись историей Сергея с присутствующими в зале людьми, увидев их лица и услышав негодование в их голосах, я ощутил, что не одинок в своей борьбе.
Пока мы с Дэвидом прогуливались по территории университета, раздался звонок. Звонил Владимир Пастухов. Его голос прозвучал мрачно:
— Билл, произошло нечто ужасное.
— Что такое?
— Мне на телефон только что пришло текстовое сообщение. Оно на русском. Вот его текст:
«Что страшней… не знаю, смерть… или тюрьма».
От волнения я начал ходить взад-вперед.
— Оно адресовано вам?
— Не знаю.
— Может быть мне, Вадиму… или Сергею?
— Возможно.
— Кто его прислал?
— Не ясно.
— А откуда у них ваш номер? Этот номер телефона никому не известен.
— Я не знаю, Билл.
Сын стоял рядом и с беспокойством смотрел на меня во все глаза. Я перестал вышагивать и слабо улыбнулся, чтобы успокоить его.
— А можно отследить это сообщение и выяснить, кто отправитель?
— Я попробую. Перезвоню, как только что-нибудь узнаю.
— Спасибо.
Этот минутный звонок растворил без остатка все положительные эмоции дня. Обратный путь в Лондон был долгим и безрадостным. Я понятия не имел, как объяснить это послание, в чей адрес оно направлено и что мне следует предпринять. Ситуация выглядела серьезной и вызывала у меня большие опасения.
Вскоре Владимир получил еще одно сообщение, тоже на русском языке:
«Поезда… идут поезда… все на северный… на восток… и мне кажется… никогда… не закончится… этот срок…».
Как объяснил Владимир, это был припев из тюремного шансона. Имелись в виду поезда, увозившие арестантов в сибирские лагеря на верную смерть.
Через несколько дней мне неожиданно позвонил давний клиент — Филипп Фалтон. Он был моим близким приятелем со времен истории с «Газпромом». Они с женой остановились проездом в Лондоне и хотели повидать Елену и детей. Мы прекрасно провели время, пообедав в ресторане на пятом этаже торгового центра «Харви Николс», и мне удалось на несколько часов оставить в стороне свои тревоги. Филипп с супругой умилялись нашими малышами, и мы с Еленой получили истинное удовольствие от встречи. Мне неприятно это признавать, но какое-то время я чувствовал себя, будто все вернулось в нормальное русло. Я, конечно, понимал, что проблемы никуда не делись, но полагал, что можно — или даже нужно — забывать о них на время, делать передышки и хотя бы один вечер провести так, будто у меня все нормально.
Я уже собирался уходить, когда снова позвонил Владимир:
— Билл, пришло очередное сообщение.
— Что на этот раз?
— Цитата из «Крестного отца»:
«Если история чему-нибудь и учит, то только тому, что убить можно кого угодно. Майкл Карлеоне».
Я замер. У меня затряслись руки. Я в сердцах выругался и закончил разговор.
Я был всерьез напуган. На следующий день рано утром я собрал все три сообщения со смартфона Владимира, включая время получения, и обратился в антитеррористическое подразделение Скотленд-Ярда, известное как «SO15». Они прислали группу следователей, которые опросили нас с Владимиром, а их технические специалисты отследили исходящие номера. Все три сообщения пришли с номера, который не был зарегистрирован на конкретного абонента, и это было необычно. Позже наш специалист по безопасности Стивен Бек пояснил, что в России допуск к таким незарегистрированным номерам имели сотрудники ФСБ.
В четверг, двенадцатого ноября, должно было состояться очередное судебное заседание о продлении содержания Сергея под стражей. Добираться до суда арестантам было весьма непросто. Доставка в суды обычно начиналась в пять утра, когда охранники выводили заключенных из камер и сажали в автозак. Двадцать с лишним человек заталкивали в кузов, рассчитанный на вдвое меньшее количество. Несколько часов людей держали в грузовике, пока служащие следственного изолятора оформляли документы. Сергей и другие арестанты вынуждены были стоять в набитом битком фургоне и ждать. Они были лишены свежего воздуха, глотка воды и доступа в туалет. То же самое повторялось на обратном пути из суда, измотанные люди добирались до своих нар уже за полночь. В течение дня их не кормили, зачастую они оставались без горячей еды по тридцать шесть часов. Поездка в суд превращалась в своего рода пытку с целью сломить и деморализовать обвиняемых, пока те сражаются за призрачный шанс на оправдание.
В тот день Сергея доставили в суд около десяти утра. В коридоре его наручниками приковали к батарее центрального отопления. Пока он находился там и обдумывал свои заранее подготовленные ходатайства, появился следователь Сильченко и с ухмылкой произнес: «Я предоставил суду документы, которые вы просили».
За предыдущие шесть недель Сергей пять раз запрашивал у следователя эти документы. Они были необходимы для заблаговременной подготовки к судебному заседанию, но Сильченко приложил их к делу только сейчас, за десять минут до начала слушания, тем самым лишив Сергея возможности полноценно подготовиться к своей защите. Сергей даже не успел возразить, как конвоир освободил его от наручника, повел в зал заседания и оставил в клетке для подсудимых.
Усаживаясь на скамью, Сергей увидел в первом ряду свою маму и тетю. Он помахал им рукой, делая вид, что все в порядке.
Судья Елена Сташина объявила слушание открытым. Сначала Сергей зачитал ходатайство о приобщении документов о неоказании ему медицинской помощи в заключении. Судья Сташина отклонила его. Далее он зачитал ходатайство о приобщении документов, которые свидетельствуют о фальсификации доказательств в материалах следствия. Сташина отказала и в нем. Когда Сергей перешел к ходатайству о приобщении документов о незаконности ареста, судья прервала его на полуслове и отклонила и это ходатайство. В итоге она отклонила больше десятка ходатайств Сергея. Когда Сергей попросил дать ему дополнительное время для ознакомления с материалами, которые только что принес Сильченко, судья велела ему замолчать.
Но он не стал молчать. Поднявшись в клетке в полный рост, Сергей, несмотря на плохое самочувствие, громко и отчетливо произнес обвинительную речь, заявив судье Сташиной о попрании закона и его собственных прав. Сергей закончил свое выступление так:
«Мое право, которое предусмотрено Конвенцией о защите прав человека и основных свобод иметь достаточное время и возможность для защиты, грубо нарушено, и все мои ходатайства, с которыми я обращался к суду с просьбой обеспечить мне это право, судом просто проигнорированы. Поэтому я не буду сегодня выступать и отказываюсь участвовать и слушать что-то сегодня в судебном заседании».
Он сел и отвернулся от судьи. Слушание продолжалось без участия Сергея. Сташина оставалась невозмутимой. Она прошлась по нескольким техническим вопросам и затем хладнокровно продлила срок содержания под стражей. Слушание было окончено, и конвоиры вошли в клетку за Сергеем. Когда его уводили из зала, Сергей не нашел в себе силы даже улыбнуться семье.
Его отвели в коридор и вновь приковали к радиатору. До конца вечера ни адвокату, ни семье не позволили увидеть Сергея. Мама и тетя несколько часов простояли на холоде в ожидании тюремного фургона, который должен был увезти Сергея обратно в Бутырку. Они надеялись хотя бы помахать ему рукой на прощание и сказать, что любят его, но до девяти вечера машина так и не появилась. Холод, отчаяние и печаль подавляли их. Ждать дальше становилось невыносимо, и они пошли домой.
Я узнал обо всем, что случилось, на следующее утро. Когда я рассказал это Елене, она пришла в смятение:
— Билл, у меня очень нехорошее предчувствие.
Было трудно не согласиться с ней.
— Кто-то из адвокатов обязательно должен поехать навестить его в Бутырке, — продолжила она решительно. — Кто-то должен увидеть его. Сегодня же.
Но отправиться туда никто не мог. Адвокат Сергея — единственный, кому было позволено с ним видеться, — уехал из города до понедельника.
В ту ночь, в четверть первого, мой смартфон завибрировал — пришло сообщение на голосовую почту. Никто никогда не звонил мне на этот номер, никто его даже не знал. Я взглянул на Елену и нажал кнопку голосовой почты. Там было оставлено одно новое сообщение.
Я услышал крики и мольбу человека, которого жестоко избивали. Запись длилась две минуты и обрывалась на полувопле. Я дал Елене прослушать запись. Мы до утра просидели в кровати без сна, думая о самых мрачных сценариях.
На рассвете я обзвонил всех ребят из нашей команды. Все были в порядке. Единственный, кому я не мог позвонить, был Сергей.
В понедельник, шестнадцатого ноября 2009 года, адвокат Сергея Дмитрий Харитонов отправился к нему в Бутырку. Однако служащие следственного изолятора не привели Сергея — он «не может покинуть камеру по состоянию здоровья». Дмитрий попросил показать ему медицинское заключение, но они не предоставили его, сообщив, что бумага находится у следователя Сильченко. Дмитрий позвонил Сильченко и попросил копию заключения о состоянии здоровья Сергея, но и Сильченко сказал, что медицинское заключение является «внутренним делом следствия», и наотрез отказался сообщать какие бы то ни было подробности.
Они намеренно давали адвокату уклончивые ответы. На самом деле Сергею не просто «нездоровилось». За время заключения у него развились панкреатит, камни в желчном пузыре и холецистит. Несколько месяцев без лечения закончились тем, что организм сдал, у Сергея началось серьезное обострение. До этого начальство Бутырки отказывало Сергею в многочисленных просьбах о медицинской помощи, но в тот день направило его с конвоем в больницу «Матросской тишины» для неотложной госпитализации.
По прибытии в СИЗО его отвели не в больничное отделение, а в изоляционную камеру, где приковали наручниками к кушетке. Там его навестило восемь конвоиров и оперативников. Сергей требовал, чтобы были срочно вызваны его адвокат и прокурор, и кричал: «Меня кинули сюда потому, что я раскрыл, как чиновники и сотрудники органов украли пять миллиардов четыреста миллионов рублей». Но спецотряд пришел не для того, чтобы помочь ему. Их цель заключалась в другом — и именно для этого они прихватили с собой резиновые дубинки.
Спустя один час и восемнадцать минут допущенный в следственный изолятор гражданский врач обнаружил мертвое тело Сергея Магнитского на полу камеры.
Жена Сергея больше никогда не услышит его голос, мать никогда не увидит его мягкую улыбку, а дети не почувствуют тепло отцовских рук.
«Осуществляемое в отношении меня уголовное преследование, — писал Сергей в своем заявлении из заключения, — направлено не на достижение целей, установленных ст. 6 УПК РФ, а является репрессивной мерой, целью которой является наказание меня за помощь, которую я оказывал своему клиенту в отношении расследования обстоятельств похищения принадлежавших клиенту обществ — ООО „Рилэнд“, ООО „Махаон“, ООО „Парфенион“. В ходе оказания мною этой помощи клиенту мне стало известно о возможной причастности к хищению сотрудников МВД РФ, а также о том, что похищенные компании впоследствии были использованы злоумышленниками для хищения из государственной казны суммы налогов в размере 5,4 миллиарда рублей, ранее уплаченных указанными обществами в то время, когда они контролировались моим клиентом».
Сергей Магнитский был убит за свои идеалы. Он был убит, потому что верил в закон. Он был убит за то, что любил свой народ и свою родину — Россию.
Ему было всего тридцать семь лет.