Король умер, да здравствует король!

Король умер, да здравствует король!

В середине мая 1974 года канцлерское кресло в ФРГ занял Гельмут Шмидт, заместитель Брандта по партии, в прошлом — министр обороны, на тот день — министр финансов и экономики.

Их отношения с Брандтом не были гладкими. Это и не удивительно, если учесть, о каких ярких личностях идет речь. Перед Брежневым и Андроповым встала проблема: захочет ли Шмидт перенять правила игры, установленные Брандтом или будет добиваться установления своих, новых?

Оба они мысли не допускали об отступлении от начатой перестройки внешней политики в отношениях с Западной Европой, сулившей принести реальный и столь желанный результат— стабильность в этом важнейшем регионе. Кроме того, поворот призван был преобразить привычный образ Брежнева как политика, которого историки до сих пор почему-то относят к категории «ястребов», приписывая ему авторство в формулировании «агрессивной советской внешнеполитической доктрины».

На самом деле ни о каких агрессивных доктринах, с точки зрения увеличения советских территорий, Брежнев в силу личных качеств и складывавшихся обстоятельств, естественно, и не помышлял.

Идея «мировой революции» сошла в могилу вместе со Сталиным. Его преемники видели свою задачу лишь в том, чтобы не растерять наследство, собранное воедино Рюриковичами, Романовыми и Сталиным, значительно расширившим зону влияния СССР после победы во Второй мировой войне.

Брежнев не был исключением. Сохранить унаследованное — составляло максимум и минимум его внешней и внутренней политики.

К сожалению, в Москве о Шмидте знали очень мало, а имевшаяся информация была крайне противоречивой.

Одни говорили, что он настроен откровенно проамерикански, другие утверждали, что он — немецкий националист. То, что в те времена эти две стороны могли полезно сочетаться, никому в голову не приходило. В двух информациях, поступивших из противоположных точек, я обнаружил однажды одинаковую оценку: «Шмидт— твердый орешек». Она оказалась самой близкой к истине.

У Брежнева к этому времени было две вставные челюсти и положение непререкаемого руководителя одной из двух мировых держав. Так что колоть орехи ему было незачем и нечем. Он слишком уверовал в мощь (в первую очередь, военную) стоявшего за ним государства, и поэтому не относился очень серьезно к дипломатическим телеграммам и нашептываниям партийных германистов по поводу антикоммунистической непримиримости Шмидта, его прагматизма и весьма непростых отношениях, сложившихся между ним и Брандтом. Более сильное впечатление на Брежнева произвел тот факт, что Шмидт в период кризиса, предшествовавшего отставке Брандта, благородно подставил ему свое плечо, и до последнего момента убеждал его не совершать этого шага.

После долгих часов обсуждения с Андроповым того немногого, что он знал о Шмидте, Брежнев решил направить ему личное письмо с предложением продолжить налаженный его предшественником способ обмена напрямую доверительной информацией. С целью сохранения конфиденциальности, Брежнев предлагал новому канцлеру не менять и тех, кто в течение многих лет сумел сделать канал надежным. В первую очередь это, естественно, касалось Эгона Бара.

Мне предлагалось подготовить проект письма, под которым Генеральный секретарь поставит свою подпись.

Брежнева не слишком раздирали сомнения по поводу, будет ли принято его предложение новым канцлером.

Передавая послание Андропову, Генеральный секретарь, видимо, имея в виду рассказы о непростых отношениях Брандта и Шмидта, глубокомысленно заключил:

— Шмидт— государственный деятель, и легко поднимется над всякого рода предрассудками и дворцовыми интригами.

Он оказался прав. Сочтя прямой канал с лидером СССР полезным, Гельмут Шмидт принял его предложение.

Мы были уверены, что Шмидт продолжит «восточную политику» Брандта. Однако с самого начала стало очевидно, что это не станет простым повторением пути, пройденного его предшественником.

Различие в подходе ощутимее всего сказалось на том, что Шмидт перенес основной акцент с взаимоотношений между нашими странами на проблему военного противостояния между Востоком и Западом.

Брежнев посчитал первое важнее второго и поэтому отнесся к переменам сравнительно спокойно. Андропов объяснял позицию Шмидта непременным желанием канцлера отличаться от Брандта и быть на виду у мировой общественности. Министр обороны СССР Дмитрий Устинов трактовал обращение Шмидта к военной тематике как ностальгию по прошлому, когда канцлер был военным министром ФРГ.

Что касается нас, то смещение акцентов значительно осложняло нашу посредническую миссию: отныне многие вопросы требовалось решать, помимо МИДа, и с Министерством обороны. А в этом ведомстве, как известно, все бумаги, включая туалетную, всегда были строго засекречены.

Брежневу же не терпелось получить доказательства того, что начатое им и Брандтом дело не только не погибло, но и получило дальнейшее развитие.

По просьбе Генерального секретаря, при первой же встрече с новым канцлером ему был задан вопрос, не желает ли он посетить Советский Союз еще в этом году по личному приглашению Брежнева. Приглашение канцлер принял.

Эту, на первый взгляд не столь ошеломляющую новость, Андропов докладывал Брежневу лично. Тот с нескрываемым удовольствием выслушал ответ Шмидта и тут же соединился по телефону с Громыко.

— Послушай, Андрей, — с энтузиазмом начал он, словно идея родилась у него секунду назад, — я думаю, хорошо было бы пригласить нового канцлера посетить нас еще в этом году. Подпишем документы о наполнении «восточных договоров», обозначим, так сказать, преемственность политики со стороны нового канцлера и двинемся дальше…

В середине лета 1974 года помощник Генерального секретаря Александров-Агентов попросил меня зайти к нему. Мы достаточно активно поддерживали связь накануне и в ходе встречи Брежнева и Брандта в Крыму.

Этот сухощавый, небольшого роста человек, глядевший на мир сквозь толстые линзы очков, неизменно поражал всех недюжинной эрудицией. Обстоятельство, выделявшее Александрова среди брежневской команды и делавшее его бесспорным ее украшением.

Не менее, чем образованность и эрудиция, восхищали присущие ему такт и воспитанность. Он безукоризненно находил верный стиль поведения в присутствии «сильных мира сего», в первую очередь, Брежнева. В отличие от остальных царедворцев его отнюдь не распирало верноподданичество, отчего и отношение к нему Брежнева было более уважительным, чем к остальным.

Мне всегда казалось, что наблюдение за поведением людей, входящих в окружение любого могущественного автократа, чрезвычайно полезно для расширения жизненного кругозора.

По отношениям, складывающимся между обслугой и объектом их профессиональной заботы, нетрудно, например, судить о человеческих достоинствах опекаемого.

Брежнев относился к обслуживавшим его людям достаточно демократично, точнее, по-человечески.

Однажды, когда Генеральный секретарь въезжал в Спасские ворота Кремля, некто Ильин, человек душевнобольной, выстрелил по брежневской машине. Шофер был убит. Генеральный секретарь остался невредим. Злоумышленника схватили. Сталин в этой ситуации репрессировал бы «за потерю бдительности» всю охрану вместе с ее руководителем. Склонный к реформаторству Хрущев ограничился бы половиной, отправив вторую часть на пенсию. Брежнев отказался от обоих вариантов. Это была заслуга не столько его, сколько изменившегося времени.

И тем не менее, само происшествие по тем временам выглядело столь неслыханным, что Андропов решил сам поехать в тюрьму, чтобы выяснить у преступника истинные мотивы его поступка. Николаев с готовностью объяснил ему, что хотел устранить Брежнева лишь с тем, чтобы открыть дорогу к власти Суслову.

Историю эту мне рассказал один из заместителей Андропова, с которым я как-то столкнулся на улице. «В данный момент, — добавил он, — преступника Николаева обследуют самые яркие «светила» советской психиатрии». Не слишком раздумывая над своими словами, я махнул рукой: если человек предпочитает Суслова Брежневу, то он явный «псих» и нечего врачам, не говоря уж о «светилах», тратить попусту время.

Минут через тридцать, войдя в кабинет, я был тут же вызван «на провод», и раздраженный голос Андропова в трубке настоятельно порекомендовал мне четче формулировать мысли в разговорах с его заместителями.

Уверен, Юпитер прогневался не потому, что я был неправ, а как раз наоборот.

Впрочем, доносить при малейшей возможности шефу и бояться Суслова входило в правила игры, которых никто не в силах был изменить.

На сей раз мы с Александровым-Агентовым уже более часа обсуждали самые общие проблемы советско-западногерманских отношений. По всем вопросам у него было заведомо больше информации, чем у меня, да и анализировать ее он умел куда лучше. А потому, высказывая свое мнение и выслушивая его, я напряженно старался понять, зачем он пригласил меня.

Очевидно, заметив мое смятение, Александров решил не терять больше времени:

— Я хотел сообщить вам сугубо конфиденциально, что нами от немецких друзей получена информация о том, что между Шмидтом и Брандтом существовали и существуют глубокие разногласия по многим вопросам, в том числе и во взглядах на перспективу отношений между нашими странами. Одним словом, друзья осторожно предупреждают, что если визит Шмидта в Москву состоится, он может выступить с острой критикой Брандта.

Александрова интересовал вопрос, стоит ли готовить Генерального секретаря к такому повороту дел. Единственный аргумент с моей стороны, убедивший и успокоивший Александрова, сводился к тому, что даже при наличии противоречий нынешний канцлер вряд ли станет сводить счеты со своим предшественником в Москве в присутствии Брежнева.

Мне было странно, что даже такому мыслящему политику, как Александров, не пришла в голову простая мысль, что в большинстве государств вновь пришедшему к власти лидеру совсем не обязательно уничтожать ни физически, ни морально своего предшественника. Мудрые политики чаше поступают как раз наоборот.

Как бы то ни было, 28 октября 1974 года самолет с канцлером ФРГ Гельмутом Шмидтом на борту приземлился в московском аэропорту «Внуково-2».

Гостя принимали на самом высоком из всех мыслимых уровне: Брежнев, Косыгин и Громыко лично подошли к трапу самолета. Следом, на положенном расстоянии, двигались почти все члены советского кабинета министров. Ясно, была дана команда: «патронов не жалеть».

Учитывая, что Гельмут Шмидт прилетел с супругой, на летное поле, помимо почетного караула, были выведены жены высшего руководства. Редчайший случай — среди них были даже Виктория Брежнева, обремененная множеством комплексов и малоподвижная дама, с большим удовольствием отсиживавшаяся дома.

Присутствовала, конечно, Лидия Громыко, начисто лишенная каких бы то ни было комплексов и придерживавшаяся противоположных взглядов.

Супруга самого долговечного в ту пору министра иностранных дел отдавала себе ясный отчет в том, какие нечеловеческие перегрузки приходится испытывать ее мужу, вследствие чего немалую долю его служебных забот взяла на себя.

В свое время было много разговоров о влиянии Нэнси Рейган на расстановку кадров в Белом доме. В том, что касалось кадровых вопросов МИД СССР, Лидия Громыко ни на йоту не уступала Нэнси, не говоря уже о том, что ее «забота» о советских дипломатических кадрах в СССР длилась многие десятилетия.

Ее нашествия в советские посольства, главным образом в индустриально развитых странах, воспринимались сотрудниками этих представительств и их глав как стихийные бедствия, сравнимые разве что с многолетней засухой и неурожаем в среднеразвитой аграрной стране.

Вдовца Косыгина при встрече Шмидта сопровождала дочь — Людмила Гвишиани. После смерти жены советский премьер во всех протокольных случаях появлялся исключительно в ее обществе.

Визит подробно освещался и советской, и западногерманской прессой, с большим количеством фотоснимков и подробным описанием деталей не только политического, но также и светского характера.

30 октября в Кремле было подписано совместное заявление о визите Шмидта и Геншера в Советский Союз. Брежнев и Громыко, Шмидт и Геншер поставили подписи под Соглашением между Правительствами СССР и ФРГ. Косыгину было отведено третье место при подписании. Список приглашенных, составленный согласно алфавиту, возглавлял Андропов.

31 октября состоялись проводы западногерманского канцлера, не менее пышные, чем встреча.

Согласно протоколу, канцлер обошел почетный караул, включавший представителей всех родов войск. Среди выстроившихся не было, впрочем, представителей ракетных войск, к которым у канцлера было больше всего вопросов. А жаль. Возможно, взглянув в открытые лица молодых людей, представляющих одновременно и военную и интеллектуальную элиту страны, Шмидт отказался бы от изрядной части предубеждений, которые он испытывал по поводу угрозы, воплощенной в ракетах СС-20, размещенных в западной части СССР. Им, увы, суждено было стать «яблоком раздора» между Западом и Востоком до конца десятилетия.

Справедливости ради надо сказать, что Шмидт попытался было заговорить на тему о ракетах средней дальности с Брежневым, но тот, не вдаваясь в суть проблемы, сказал что-то о «примерном равновесии между Варшавским пактом и НАТО», после чего счел тему исчерпанной.