Глава II. «Франциск Скорина из славного града Полоцка» (жизнь и творчество)

Глава II. «Франциск Скорина из славного града Полоцка» (жизнь и творчество)

ранциск Скорина родился около 1490 г. в Полоцке в семье белорусского купца. Его отец, Лука Скорина, торговал кожами и мехами. Полоцк времен Скорины был крупным торгово-ремесленным центром Великого княжества Литовского, насчитывавшим около 13 тысяч жителей (см. 73, 85—99). Первоначальное образование Скорина получил, по-видимому, в местной церковной школе. Мысль о дальнейшем учебе побудила его к овладению латынью. Л. И. Владимиров полагает, что латинский язык Скорина мог изучить при католическом костеле св. Франциска и св. Бернарда, который был открыт в Полоцке в 1498 г. (см. 33, 8). Возможно также, что латыни его научил какой-нибудь полоцкий бакалавр. В 1504 г. Скорина приехал в Краков и поступил в университет на факультет «свободных искусств».

Краковский университет, созданный по образцу Парижского, имел четыре факультета: «свободных искусств», теологии, права и медицины. Как отмечает Ян Черкавский, факультет «свободных искусств» по праву назывался «школой Аристотеля» (см. 163, 46). Обучение здесь было двухступенчатым, или двухгодичным. Первый год изучались физические («Физика»), биологические («О душе») и логические («Первая аналитика») сочинения Стагирита. Успешное окончание первого года обучения давало право студенту претендовать на ученую степень бакалавра «свободных искусств». На втором году изучались «Метафизика» Аристотеля, а также его этические («Никомахова этика») и социально-политические трактаты («Политика» и др.), после чего при благоприятных обстоятельствах присваивалась ученая степень магистра (см. 183, 16). Произведения Аристотеля изучались на основе существующих комментариев философов-схоластов той или иной ориентации. До середины XV в. в Краковском университете преобладал номинализм. Аристотель изучался главным образом по «вопросам» Жана Буридана. Затем возрастает влияние томизма, альбертизма, скоттизма, аверроизма (см. там же, 18—23). Во второй половине XV в. появляются учебные пособия по философии, составленные краковскими профессорами: комментарий к этике Аристотеля — Павла из Ворчина (ок. 1380 — ок. 1430), трактаты по астрономии, физиологии, географии, логике — Яна из Глогова (ок. 1445—1507), комментарии к произведениям Аристотеля, Дунса Скотта и Цицерона — Яна из Стобниц (ок. 1470—1519) и др. Причем Ян из Глогова и Ян из Стобниц преподавали на факультете «свободных искусств» в то время, когда там учился Скорина. Есть косвенные основания полагать, что на взгляды Скорины оказали влияние идеи комментариев Павла из Ворчина к этическому учению Аристотеля, в частности мысли краковского профессора о примате общественно-государственных интересов над индивидуальными, о счастье как активной мирской деятельности в интересах общего блага (см. там же, 43). Произведение Павла из Ворчина с 1430 г. вплоть до начала XVI в. являлось официальным учебным пособием на факультете «свободных искусств».

С именами названных краковских профессоров связаны попытки синтеза аристотелизма с новейшими идейными течениями, в частности с гуманизмом. Уже в период ученичества Скорины на факультете «свободных искусств» Краковского университета среди преподавателей и студентов наблюдается повышенный интерес к античным авторам (Платону, Цицерону), к «Studia humanitatis» (грамматике, риторике, поэзии), стремление к интерпретации Аристотеля на основе «самого Аристотеля». Иными словами говоря, в польскую средневеково-схоластическую философскую культуру на рубеже XV—XVI вв. активно вторгался гуманизм. Под влиянием концепции ренессансного гуманизма постепенно утверждается новый взгляд на философию, которая начинает рассматриваться не столько как теоретическое знание, сколько как практическая мудрость, дающая ответы на стоящие перед человеком жизненные вопросы. В утверждении этой идеи большую роль сыграл современник Скорины Эразм Роттердамский (см. 164, 174), эта же идея являлась основным импульсом деятельности самого белорусского мыслителя.

В 1506 г., т. е. два года спустя после поступления, Скорина оканчивает Краковский университет[4]. С 1507 по 1511 г. о Скорине нет никаких определенных сведений. По-видимому, он путешествовал по странам Европы, пополнял и расширял свои знания в области философии и медицины. В 1512 г. он явился в Падую уже со степенью доктора философии, а также с намерением получить ученую степень доктора медицины[5]. Падуанский университет в конце XV в. был европейским центром аверроизма. Здесь шли ожесточенные дискуссии между ортодоксально-католическими истолкователями философии Аристотеля и его интерпретаторами в духе аверроизма. Обсуждались проблемы единства интеллекта, вечности мира, бессмертия души, двойственной истины и т. д. Современник Данте, профессор медицины и философии Падуанского университета Пьетро д Абано в своем трактате «Примиритель разногласий философов и врачей» отрицал творение мира «из ничего». В конце XV в. Николетто Верниа обосновывал мысль о вечности мира и, ссылаясь на Аристотеля, утверждал, что из ничего ничто не возникает (см. 47, 127—130). Характерно, что отголоски дискуссии по этим вопросам обнаруживаются в предисловиях Скорины (см. 3, 71—72).

5 ноября 1512 г. в Падуе в церкви св. Урбана состоялось заседание «Коллегии славнейших падуанских докторов искусств и медицины» под председательством вице-приора, доктора искусств и медицины Таддео Мусати. До сведения собравшихся ученых доводилось, что «прибыл некий весьма ученый, бедный молодой человек, доктор искусств, родом из очень отдаленных стран... для того, чтобы увеличить славу и блеск Падуи...». Далее говорилось, что этот юноша «обратился к Коллегии с просьбой разрешить ему в качестве дара и особой милости подвергнуться испытаниям в области медицины». В заключение было объявлено, что «молодой человек и вышеупомянутый доктор носит имя Франциска, сына покойного Луки Скорины из Полоцка, белорус[6]» (152, 158). После того как в зал был приглашен Скорина, который сам повторил просьбу «допустить его к испытаниям по медицине», председатель предложил: «Кто не возражает против того, чтобы упомянутый господин Франциск получил звание в области медицины со всеми вытекающими отсюда преимуществами, пусть положит свои шары в красную вазу в знак утвердительного мнения, кто так не считает, пусть положит шар в зеленую вазу в знак отрицания». После голосования оказалось, что Скорина был допущен к испытаниям единогласно. Испытания (своего рода «предварительная защита») состоялись на следующий день, 6 ноября 1512 г., в той же церкви. В документе говорится: «Господин магистр Франциск, сын покойного господина Луки Скорины из Полоцка, белорус, на предложенные ему утром этого дня вопросы по медицине блестяще ответил по памяти и отверг предъявленные ему возражения; отлично аргументируя, он проявил себя наилучшим образом. В связи с этим всеми учеными, там присутствующими, с общего согласия он был оценен как подготовленный и достойный быть допущенным к особому экзамену по медицине». 9 ноября 1512 г. в епископском дворце в присутствии виднейших ученых Падуанского университета и высоких должностных лиц католической церкви «выдающийся доктор искусств господин Франциск, сын покойного господина Луки Скорины из Полоцка, белорус, подвергся экзамену в особом и строгом порядке по вопросам, предложенным ему утром этого дня. Он проявил себя столь похвально и превосходно во время этого строгого испытания, излагая ответы на заданные ему вопросы и опровергая выдвинутые против него доказательства, что получил единодушное одобрение всех присутствующих ученых без исключения и был признан обладающим достаточными знаниями в области медицины». После успешно сданного «особого экзамена» Скорина был провозглашен «в установленном порядке доктором в области медицинских наук» и ему были вручены соответствующие знаки достоинства (см. 152, 158—159).

По-видимому, еще в годы учебы у Скорины созрел замысел «послужить посполитому люду» изданием книг на родном языке. Из Падуи Скорина, вероятнее всего, без какой-либо задержки вернулся на родину и попытался заинтересовать своими планами богатых белорусских горожан Вильно, и в частности Богдана Онькова. Получив финансовую поддержку со стороны последнего, Скорина приезжает в чешскую Прагу. Можно предположить, что в течение нескольких лет он здесь занимался гуманистическими «штудиями» над текстом Священного писания, организацией типографии, подготовкой к изданию Библии. Чем обусловлен выбор Праги в качестве колыбели восточнославянского книгопечатания? Исследователи (см. 32, 57—63. 139, 208. 9, 47. 97, 188), пытаясь ответить на данный вопрос, отмечают ряд обстоятельств. Прежде всего Прага являлась одним из центров развитого книгопечатания. Большое влияние на выбор Скорины оказала родственная национально-культурная среда. Далее, Прага являлась хранительницей традиций чешского национально-освободительного движения XV в., в свое время встретившего горячий отклик в общественных кругах Великого княжества Литовского (см. 109, 69—83). Образцом при работе над текстом «Библии Русской» Скорине служила «Чешская Библия», изданная в 1506 г. в Венеции (см. 32, 171). В то же время, как полагают исследователи, Скорина тщательно изучал и использовал библейские книги на церковнославянском (см. 24, 61—70), древнееврейском, латинском и греческом языках.

6 августа 1517 г. в свет выходит первенец Скорины — Псалтырь. В течение 1517—1519 гг. восточнославянский первопечатник издает еще 22 книги Ветхого завета. Книги публиковались в следующей очередности: Псалтырь, книга Иова, Притчи Соломоновы, книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова — 1517 г.; книга Екклезиаста, или Проповедника, Песнь Песней Соломона, книга Премудрости Соломона, четыре книги Царств, книга Иисуса Навина — 1518 г.; книга Иудифи, Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие, книга Руфи, книга пророка Даниила, книга Есфири, Плач Иеремии, книга Судей израилевых — 1519 г.[7] Изданные книги были объединены общим заглавием: «Бивлия Руска, выложена доктором Франциском Скориною из славного града Полоцка, богу ко чти и людем посполитым к доброму научению».

Сказать, что Скориной была издана Библия и тем самым было положено начало отечественному книгопечатанию,— это сказать далеко не все. К издаваемым библейским книгам Ветхого завета Скориной было написано 25 предисловий и 24 послесловия, книги были богато иллюстрированы высокохудожественными гравюрами (по подсчетам Н. Н. Щекотихина, их 39), орнаментированы большим числом заставок, концовок, заглавных букв, титульных листов, что сделало их уникальнейшими памятниками отечественного искусства. И наконец, в «Бивлии Русской» был также помещен великолепный гравированный портрет самого Скорины. Все это свидетельства нетрадиционного, свободного, ренессансно-гуманистического отношения белорусского первопечатника и мыслителя к Священному писанию.

Около 1520 г. Скорина покидает Прагу и возвращается на родину. Он обосновывается в Вильно и в доме «найстаршего бурмистра» Якуба Бабича устраивает типографию, где им были «вытиснены» «Малая подорожная книжица» (1522) и «Апостол» (1525). Это первые напечатанные на территории нашей страны книги. «Малая подорожная книжица» являлась популярным религиозным сочинением и предназначалась для мирян — ремесленников, купцов, и т. д. Она была небольшой по размеру и удобной для повседневного пользования. В состав «Малой подорожной книжицы» входили «Псалтырь», «Часословец», «Акафисты», «Каноны», «Шестидневец», «Святцы» и «Пасхалия». Однако «Малая подорожная книжица» — это не только «карманный молитвенник». В ней содержались также определенные научные и практические сведения. Примечательны в этом отношении две последние части «Малой подорожной книжицы», в которых Скорина выступает как ученый-астроном. Так, в «Святцах» Скорина вносит некоторые поправки в устаревший юлианский календарь. По мнению Г. Я. Голенченко, эти поправки «отвечали уровню астрономической науки первой половины XVI в.» (34, 33). Своего рода сенсацией явилась находка в 1957 г. экземпляра «Малой подорожной книжицы» с хорошо сохранившейся «Пасхалией» (см. 84, 44—45), которая дала возможность более всесторонне и глубоко оценить астрономические воззрения белорусского гуманиста. В «Пасхалии» Скориной дана первая в восточнославянской астрономической науке сводка лунных и солнечных затмений. Причем скорининские прогнозы затмений в целом отличаются большой степенью точности в свете данных современной астрономической науки (см. 34, 34). Изданная Скориной в 1525 г. «Книга деяния и послания апостольская, зовемая Апостол», или, как ее принято сокращенно называть, «Апостол», содержала, как видно уже из ее заглавия, часть Нового завета. Но к «Апостолу» Скориной написано 22 предисловия и 17 послесловий. Виленские издания Скорины также хорошо иллюстрированы, снабжены гравюрами, виньетками, заставками, инициалами.

В Праге Скорина, по всей вероятности, выступил в качестве переводчика и организатора книгопечатания. Непосредственно печатанием книг занимались местные мастера. Так, в послесловии к книге Есфири читаем: «Выложена працею и вытиснена повелением ученого мужа Франциска Скорины из славного града Полоцка, в науках и в лекарстве учителя» (3, 109). В Вильно же Скорине, по-видимому, пришлось совмещать роли организатора издательского дела и печатника. В частности, в послесловии к «Апостолу» он пишет: «Выложена и вытиснена працею и великою пильностью доктора Франциска Скорины с Полоцка» (там же, 152).

«Апостол» был последней изданной Скориной книгой. О дальнейшей его жизни и деятельности наряду с рядом достоверных фактов существуют гипотезы. К числу гипотез относится предположение некоторых исследователей о пребывании Скорины в 1525 г. в Виттенберге и о его встрече с Лютером (см. 32, XIII— XIV 33, 52), а также версия о поездке Скорины в конце 20-х — начале 30-х годов XVI в. в Москву и попытке наладить там книгопечатание на русском языке (см. 139, 211, 9, 48—50). Некоторые документальные данные свидетельствуют, что в середине 20-х годов XVI в. Скорина был приближенным виленского епископа, который, по-видимому, уже в это время пользовался его услугами как врача (36, 26). Документы говорят также о том, что в конце 20-х — начале 30-х годов Скорине пришлось столкнуться с целым рядом житейских неурядиц. Он начал судебный процесс с родственниками своей жены Маргариты по поводу имущества, доставшегося ей от первого мужа, «радцы» магистрата Вильно Юрия Одверника (см. 32, 47). В 1529 г. в Познани умер Иван, брат Скорины, и последний вынужден был приехать туда, чтобы попытаться уладить имущественные дела покойного (см. 172, 473—475. 21, XLVI—XLVII). К тому же в марте 1530 г. Вильно постигло большое бедствие: в результате пожара сгорели две трети города. Как полагает П. В. Владимиров, эти обстоятельства послужили причиной прекращения книгоиздательской деятельности Скорины (32, 66— 67).

Далее документально установлено, что в мае 1530 г. Скорина находился в Кёнигсберге в резиденции прусского герцога Альбрехта, энергичного последователя лютеровской Реформации. Конкретная цель пребывания Скорины в Кёнигсберге не совсем ясна, однако он был здесь принят как «муж выдающихся и больших знаний», «несравненного дарования и похвальной учености» (95, 221—226). Семейные, а возможно, и другие обстоятельства вынудили Скорину вскоре вернуться в Вильно. Он становится секретарем виленского епископа, выполняя одновременно обязанности домашнего врача. В 1532 г. Скорина вторично прибыл в Познань, теперь уже по делам своего патрона, виленского епископа. Этим воспользовались кредиторы его покойного брата и предъявили ему счет на 412 злотых. По их наущению Скорина был подвергнут тюремному заключению как несостоятельный должник. Выручил его племянник Роман, который выхлопотал у короля грамоту об освобождении Скорины из-под стражи. Вскоре состоялся суд, на котором Скорина, по-видимому, был оправдан (см. 172, 474).

В середине 30-х годов XVI в. Скорина покидает родину, теперь уже навсегда. Были ли личные неудачи основной причиной этого? Вряд ли. Скорее всего отъезд первопечатника был связан с тем, что его культурно-просветительская деятельность и его идеи не получили широкой общественной поддержки. Местом, где Скорина провел остаток жизни, была милая его сердцу Прага (см. 9, 54—59). Он работал здесь в королевском ботаническом саду. Умер Скорина около 1551 г.

С конца XVIII в. и вплоть до наших дней учеными обсуждается вопрос о конфессиональной принадлежности Скорины. Некоторые склонны считать его католиком. Существует также точка зрения о протестантском характере вероисповедания и деятельности Скорины. Первым, кто обвинил Скорину в «преступной связи» с Реформацией, были православные ортодоксы XVI в. Так, князь Андрей Курбский считал, что скорининская Библия «растленна», противоречит «всем апостольским и святым уставам» и во всем согласна с Библией Лютера (см. 128, 402—403. 119, 43—46). Униат Анастасий Селява называл Скорнну «гуситским еретиком», полагая, что его идеи послужили источником последующих реформационно-еретических учений в западном православии (см. 16, 717). В середине XIX в. с обоснованием этой точки зрения выступил Я. Ф. Головацкий. Тезис о правоверном православии Скорины отстаивал в своей фундаментальной работе П. В. Владимиров (см. 32, 45). Высказывалась также (М. С. Грушевским) точка зрения, согласно которой Скорина не был определенно связан с какой-либо религиозной доктриной (см. 53, 50—154).

Среди советских исследователей одним из первых к вопросу о конфессионально-мировоззренческой ориентации Скорины обратился В. И. Пичета. Научная заслуга В. И. Пичеты состоит в том, что он поставил вопрос о необходимости более широкого социально-культурного анализа деятельности Скорины, подчеркивая, что нельзя сводить этот анализ лишь к выяснению принадлежности белорусского гуманиста к тому или иному вероисповеданию. Анализируя точку зрения Я. Ф. Головацкого, В. И. Пичета критиковал ее крайности, в то же время считая весьма плодотворной мысль о связи деятельности Скорины с реформационными веяниями эпохи (120, 742—749).

В послевоенные годы тезис о гуманистическом характере деятельности Скорины обосновывался В. Н. Перцевым (см. 118). В 1958 г. была опубликована монография Н. О. Алексютовича, являющаяся по сути дела первым в скориниане основательным и всесторонним исследованием мировоззрения восточнославянского первопечатника. Рассматривая Скорину как мыслителя эпохи Возрождения, автор указывает на противоречивый характер его мировоззрения, в котором средневеково-схоластические элементы сочетаются с элементами ранессансного гуманизма. В то же время доводы ряда исследователей о влиянии на Скорину идей Реформации Н. О. Алексютович считает неубедительными (см. 9, 13). Скорина, по мнению Н. О. Алексютовича, не придерживался строго той или иной религиозной доктрины и в этом отношении был типичным представителем эпохи Возрождения (см. 9, 104). Как «самая яркая фигура гуманизма в Белоруссии и Литве» представлен Скорина в статье В. В. Чепко и А. П. Грицкевича (см. 146, 38).

Подведем некоторые итоги дискуссии по поводу культурной деятельности и религиозно-мировоззренческой ориентации Скорины. Не вызывает сомнения то обстоятельство, что культурно-просветительская и издательская деятельность Скорины была ориентирована на «людей посполитых руского языка», т. е. на белорусов, украинцев и русских, а стало быть, преимущественно православных. Об этом Скорина неоднократно сам свидетельствовал в своих произведениях. Соответствовала ли деятельность Скорины общепринятым нормам официального, православно-церковного этикета? На этот вопрос следует ответить отрицательно. Деятельность Скорины никак не укладывалась в рамки традиционного стереотипа поведения православного культурного деятеля. Беспрецедентными являлись попытка перевода Священного писания на близкий к народному язык, стремление открыть к нему доступ «людям посполитым», т. е. ремесленникам, купцам, крестьянам, намерение сделать библейские тексты предметом свободного исследования, отдать их на суд индивидуального разума «простого человека», лишив тем самым духовенство монопольного права на интерпретацию Библии. Подобного рода деятельность, несомненно, носила реформационно-гуманистический характер, являлась выражением идейно-культурных и религиозных тенденций эпохи Возрождения. Каковы истоки реформационно-гуманистической деятельности Скорины? Прежде всего они были обусловлены общественными потребностями. В Великом княжестве Литовском вызревали новые социальные силы, которые выдвигали требования социальных реформ, культурно-религиозного и нравственного обновления общества в духе ведущих тенденций эпохи. Вряд ли следует связывать реформационную деятельность и идеи Скорины с влиянием Лютера. Как уже отмечалось, хронологически Скорина раньше Лютера выступил с идеей реформации современной ему религиозно-нравственной жизни, правда не столь решительно и определенно, как его немецкий современник. Это, конечно, не исключает того, что в последующем лютеровские идеи могли оказать некоторое влияние на характер религиозно-философских взглядов Скорины (3, 127). Если говорить о реформационно-гуманистических влияниях на деятельность и мировоззрение Скорины, то их, по-видимому, следует связывать в целом с общественными движениями и умонастроениями эпохи Возрождения. Но к какому же вероисповеданию все-таки принадлежал Скорина? Совершенно справедливо подчеркивалось исследователями, что в произведениях восточнославянского первопечатника нет четких указаний на этот счет. Ориентировался Скорина, конечно, на православного читателя, но внушал ли он этому читателю религиозно-философские идеи в духе ортодоксального православия? Отнюдь. И это будет нами показано в последующих главах работы. По всей вероятности, Скорина не связывал себя жестко с какой-либо определенной конфессией, однако открыто говорить об этом в своих предисловиях никак не мог, поскольку подобного рода позиция в то время встретила бы непонимание среди его православных читателей. Скорине не были свойственны конфессиональная ограниченность, фанатический догматизм Лютера, Кальвина и других идеологов протестантизма. Он не объявлял также открыто о своем разрыве с официальным православием. Отношение Скорины к православию можно было бы в какой-то мере сравнить с отношением к католицизму Эразма Роттердамского, Джона Колета, Томаса Мора. Оно было лояльным и в то же время не исключало идейной оппозиции, которую, на наш взгляд, следует трактовать как христиански-гуманистическую. Сторонник веротерпимости, Скорина по сути дела ратовал за свободный диалог всех религиозных направлений христианского мира. С Библией Скорины случилось приблизительно то же самое, что и с сочинением Коперника (см. 47, 220): ее «взрывоопасный секрет» по-настоящему был осмыслен лишь много лет спустя, в эпоху широкого распространения реформационно-гуманистических идей на территории Великого княжества Литовского (см. 119, 43— 46).

Несколько слов о языке скорининских изданий. У этого вопроса также давняя история. Причем он не является узкофилологическим, а имеет принципиальное значение для оценки характера культурно-философской деятельности восточнославянского гуманиста. О языке скорининских изданий существовали различные мнения, на которых мы не будем подробно останавливаться. Изложим те выводы, к которым пришли современные белорусские исследователи.

Сам Скорина считал язык своих изданий «русским» (3, 40). Какой смысл он вкладывал в это понятие? Впервые основательное изучение языка Скорины было проведено П. В. Владимировым. Он считал, что скорининские издания являются «памятниками белорусской речи начала XVI в.» (32, 247). В то же время П. В. Владимиров не отрицал наличия в языке скорининских изданий церковнославянского, чешского и польского влияния. Этот вывод дореволюционного русского исследователя подвергся существенному уточнению со стороны советских белорусских ученых-филологов. В частности, А. И. Журавский считает, что язык Скорины — это в основном синтез белорусской и церковнославянской языковых стихий, синтез, в котором последняя преобладает. Скорининские переводы исследователь трактует как белорусскую редакцию церковнославянского языка. В то же время он подчеркивает, что данное обстоятельство ни в коей мере не снижает историко-культурного значения изданий Скорины, которые сыграли огромную роль в формировании белорусского литературного языка (см. 63, 277—304). К подобного рода выводам приходят и другие белорусские ученые-языковеды, в частности М. Г. Булахов, А. М. Булыка, А. Е. Баханьков, М. Р. Судник, Л. М. Шакун.

Вклад Скорины в развитие белорусского литературного языка столь же существен, как и его роль в формировании отечественной философской и общественно-политической мысли. Сама попытка перевода Священного писания на близкий к народному язык воспринималась консервативными православными кругами не только в качестве нового, необычного культурного явления, но и в качестве неортодоксального, еретического, реформационно-гуманистического явления в области идеологии. Как на Западе латынь в средневековую эпоху являлась неотъемлемой принадлежностью католической ортодоксии (см. 6, 30), так и в восточнославянском православном мире верность церковнославянскому языку символизировала верность существующим идеологическим и религиозно-философским установкам. Руководствуясь именно этими соображениями, основатель Заблудовской типографии белорусский православный магнат Г. А. Ходкевич отказался от мысли издания «священных книг» на народном языке. Всякого рода национально-партикулярные попытки перевода и интерпретации Библии рассматривались ортодоксами восточной церкви как стремление взорвать религиозно-идеологическое единство православия, внести в него новые, чуждые ему идеи.