Глава IV. Литература и политика

Глава IV. Литература и политика

так, гуманист XVI в. — это прежде всего филолог, литератор (literatus), погруженный в латинские и греческие филологические штудии. Противопоставляя средневековой схоластической системе образования новые, гуманистические принципы воспитания, Мор и Эразм широко пропагандировали разностороннее светское знание. Значительная роль в гуманистической реформе образования отводилась античной светской литературе, особенно греческой. Отрицательное отношение Мора и Эразма к университетской схоластической науке, преклонение перед античной литературой было свидетельством их свободомыслия, нетрадиционного, критического типа мышления. Весьма показательно в этом смысле восторженное отношение Мора и Эразма к величайшему вольнодумцу и сатирику древности Лукиану, которого они оба переводили с греческого языка и всячески популяризировали среди людей своего круга.

В 1506 г. в Париже вышла книга, включавшая 28 диалогов Лукиана, переведенных на латинский язык Эразмом, и 4 диалога («Киник», «Менипп», «Любитель лжи», «Тираноубийца») в переводе Мора. В предисловии к своим переводам диалогов Лукиана, своеобразной гуманистической апологии античного вольнодумца, Мор дал очень высокую оценку диалога «Киник». Это была трактовка Лукиана с позиций «христианского гуманизма», во многом раскрывающая специфику гуманистического восприятия античного наследия. По мнению Мора, в диалоге «Киник» Лукиан прославлял христианскую этику: он с явной симпатией изображал суровый образ жизни киников, привыкших довольствоваться немногим, и противопоставлял его изнеженной роскоши нравственно слабых людей. Поэтому, писал Мор, диалог Лукиана не мог не понравиться таким истинным христианам, как Иоанн Хрисостом. Мору казалось вполне очевидным, что в «Кинике» прославляются христианские добродетели: «стремление к простоте, воздержанности и скромности христианской жизни» (13, 11–12). Более своеобразное отношение к идейному наследию Лукиана, которого гуманист Мор рассматривает как своего союзника в деле возрождения «истинно христианской жизни», трудно себе представить. А между тем в своем восторженном почитании Лукиана Мор не был одинок. Точно так же трактовал Лукиана и Эразм.

В книге диалогов Лукиана Эразм и Мор опубликовали и свои оригинальные ответы-декламации на «Тираноубийцу», каждый из которых был намного пространнее самого произведения Лукиана. Несмотря на то что «Ответ на „Тираноубийцу“» Мора носит в значительной мере риторический характер, собственное отношение автора к убийству тирана выражено здесь достаточно определенно. Герой диалога Лукиана, по ошибке вместо тирана убивший его сына и тем не менее претендующий на вознаграждение, по словам Мора, должен был «либо убить самого тирана, либо никого не убивать» (15, 3, ч. 1, 96)[17]. Показательно, что аргументацию Мора хвалил и Эразм, по существу разделявший точку зрения своего друга (см. 15, 3, ч. 1, 118).

Хотя рассуждения Мора и Эразма по поводу «Тираноубийцы» нельзя расценивать как памфлет против тирании, мы вправе предположить определенную связь между размышлениями гуманистов о сопротивлении дурным правителям и насущными политическими проблемами времени, обусловленными историческим процессом возникновения в Европе абсолютных монархий. Отчетливо выраженная антитираническая направленность этой самой ранней совместной публикации Мора и Эразма позволяет выявить идейные истоки политической концепции гуманистов начала XVI в. Показательно, что материал для размышления о тирании они черпают не у средневековых мыслителей, писавших на эту тему (Иоанн Солсберийский, Фома Аквинский, Джон Уиклиф и др.), а у Лукиана, имевшего к тому же дурную репутацию у католического духовенства. Таким образом, существует определенная идейная связь между гуманистической мыслью начала XVI в. и политическими представлениями античности. Творчество Лукиана, вызывавшее столь пристальный интерес Мора и Эразма, служило для них своеобразной школой свободомыслия. В этом мы убеждаемся, читая письмо Мора секретарю короля Генриха VII Т. Ретголлю, написанное в 1506 г. и представляющее собой своеобразное предисловие к переводам Лукиана.

Большая часть письма посвящена попытке реабилитировать Лукиана в глазах «христианского мира» и обосновать тезис о том, что его сочинения не только не опасны для христиан, но, напротив, полезны и поучительны. «Не удивляйся, — писал Мор, — что грубые умы черни оскорбляются этими сочинениями; они полагают, что творят нечто великое и навсегда завоевывают себе заступничество Христа, когда им удается сочинить побасенку, сказку о каком-нибудь святом муже или что-нибудь страшное о преисподней, от чего умиленно прослезится или содрогнется от ужаса разве только старая баба. У нас вряд ли найдется хоть один святой или благочестивая дева, о которых не сочиняли бы подобных небылиц, конечно, с самыми лучшими намерениями; они ведь опасаются, что правде не поверят, и потому нужно ей хорошенько помочь ложью»(15, 3, ч. 1, 4; 6). Столь откровенно высказываясь против «благочестивой лжи» с лучшими намерениями, Мор вступал на рискованный путь свободомыслия. Подобные рассуждения будили сомнения в истинности традиционной идеологии, освящаемой авторитетом католической церкви.

Позднее, в 1532 г., в условиях наступившей Реформации и обострения борьбы между приверженцами католической доктрины и ее противниками Мор вынужден был пересмотреть отношение к своим ранним произведениям, отмеченным чертами свободомыслия, и даже выражал готовность сжечь их, «дабы не поощрять заблуждений среди народа» (15, 8, 179). При этом, как полагают исследователи, Мор подразумевал не столько «Утопию», сколько некоторые эпиграммы и переводы из Лукиана вместе с указанным посланием к Ретголлю.

Большое значение в борьбе гуманистов против схоластов имел грандиозный труд Эразма по изданию исправленного им греческого текста Нового завета с переводом на латынь и тщательным филологическим и историческим комментарием. Положив начало критическому изучению Библии и обнаружив многочисленные ошибки в общепринятом, признанном церковью тексте Нового завета, Эразм нанес удар по авторитету церкви и схоластической науки. Эразмов перевод Нового завета, напечатанный в 1516 г. в Базеле, Мор и его друзья — Дж. Колет, Т. Линакр, Дж. Фишер, а также покровитель Эразма — архиепископ Кентерберийский У. Уорхем воспринимали как важный шаг к осуществлению реформы церкви, о которой они мечтали. В стихах, посвященных Эразму, Мор прославлял его труд как истинный подвиг ученого.

Мор видел в Эразме не только друга, но и единомышленника. Именно под влиянием Мора Эразм в 1509 г. написал свою знаменитую «Похвалу Глупости». Не подлежит сомнению, что в «Похвале Глупости» — этой остроумной и смелой сатире гуманиста на весь тогдашний «христианский мир» — нашли выражение не только взгляды Эразма, но и воззрения Мора, Колета и их друзей. В предисловии к книге, написанном в форме послания к «милому Томасу Мору», Эразм выразил восторженное восхищение многочисленными талантами друга и посвятил ему свою «Морию». Письмо Эразма заканчивалось словами: «Прощай, мой красноречивый Мор, и Морию твою защищай всеусердно».

Эразм не ошибся в этом предвидении: «Морию» действительно пришлось защищать не только от нападок ученых-схоластов, но и от оскорблений и злобы невежественных монахов. Характерно начало одного из писем-памфлетов Мора в защиту Эразма: «Письмо знаменитейшего мужа Томаса Мора, в котором он опровергает яростное злословие некоего монаха, столь же невежественного, сколь и самонадеянного». Памфлет Мора был адресован монаху, обвинившему Эразма в том, что его сочинения «сеют раздор и смущают народ». В этом произведении, написанном в 1519–1520 гг., отчетливо сформулирован гуманистический идеал совершенного человека. Для Мора, прославлявшего разум, умудренный знанием древних философов и поэтов, ученость была проявлением доблести человеческого духа. Но ученость, по его мнению, не может быть самоцелью, она лишь путь к добродетели. Совершенный человек, в представлении Мора, — тот, кто, обладая просвещенным разумом, отличается гражданственностью и высокими нравственными достоинствами. Образцом человеческого совершенства для Мора стал Эразм. Дружбой с ним он дорожил и гордился. В Эразме его привлекали огромные познания, феноменальное трудолюбие, самоотверженное служение идеалу общего блага, как его понимали гуманисты. «Письмо…» важно для понимания эразмианского гуманизма, в частности его гносеологического аспекта. Рассматривая вопрос об отношении между верой, христианским откровением и природным разумом, Мор исходил из своеобразной апологии разума и опыта, которые, по его мнению, не только не противоречат христианскому откровению, но и полностью совпадают с ним. И если учитель Мора Колет определял теологию как «откровение божественной истины и речь пророков» (75, 7), то Мор конкретизировал понимание теологии гуманистами: с его точки зрения, она согласуется с природным разумом и опытом людей. Исходя из этого, Мор рассматривал в «Письме к монаху» и социальную проблему: разум, пишет он, основываясь на горьком опыте человеческого страдания, позволяет обнаружить истину божественного откровения, воплощенную в наставлениях Библии о том, что частный интерес, частная собственность являются причиной порочного устройства общества и противоречат идее общего блага. Попытки соединить христианское откровение с авторитетом разума и опыта во многом объясняют позицию Мора и Эразма в период их полемики с Лютером и его последователями, доказывавшими ничтожество разума перед верой.

Попытки тогдашних теологов доказать «греховность» сочинений древнегреческих писателей и даже запретить изучение греческого языка получили у Мора резкий отпор. Свою позицию он выразил в послании к Оксфордскому университету. Послание было написано в начале 1518 г., когда влияние обскурантизма коснулось и Оксфордского университета, угрожая подорвать сложившиеся там некогда гуманистические традиции обучения.

Мор писал, что, как ему стало известно, в Оксфорде появилась некая влиятельная группа, именующая себя «троянцами», которая осмеивает и позорит всякого, кто изучает греческий язык и интересуется древнегреческой литературой. Борьба новоявленных «троянцев» против науки, по словам Мора, приобрела форму настоящего помешательства, вызывающего тревогу у всякого здравомыслящего человека. Защищая светские науки от нападков теологов, гуманист высказывал убеждение, что «светская ученость приближает душу к добродетели» (13, 115). Невежда не может быть теологом. Чтобы проповедовать, надо сперва изучить законы человеческой природы и человеческого поведения. «А от кого можно лучше узнать все это, как не от поэтов, ораторов, историков?» (13, 116).

Подчеркивая первостепенное значение наследия греков для европейской цивилизации, Мор утверждал, что «греки как во всех прочих искусствах, так и в самой теологии открыли все самое лучшее». Латинское наследие, по его мнению, не может соперничать с греческим, особенно в области философии, где, «за исключением того, что оставили Цицерон и Сенека, нет ни одного учения римлян, а только греческие или же переведенные с греческого языка». А между тем «греческая ученость даже наполовину пока еще недоступна Западу» (13, 117). В заключение Мор призывал ученых Оксфордского университета немедля дать отпор обскурантам и с еще большим рвением обратиться к изучению наследия древних писателей и философов. Он выражал надежду, что Оксфордский университет будет и впредь оставаться питомником учености, украшением королевства. Письмо Мора к оксфордским ученым имело большое значение для распространения гуманистических идей в Англии.

Все написанное Мором в канун Реформации отражало полные оптимизма мечты о переустройстве общества на разумных началах при содействии мудрых правителей. Политическая тема занимает видное место в литературном творчестве английского гуманиста. Она звучит уже в самых ранних его латинских стихотворениях, написанных задолго до «Утопии». Вот, например, строки из эпиграммы, посвященной прекращению «Войны роз» и восшествию на английский престол новой династии — Тюдоров. «Добрый властитель каков? Это — пес, охраняющий стадо: он отгоняет волков. Ну, а недобрый? — Сам волк» (7, 35). В другой эпиграмме Мор пишет: «Король, законы любящий, с тираном лютым разнится, рабами всех зовет тиран, король — своими чадами» (7, 34). Обоснованию тираноборческих идей посвящены такие эпиграммы Мора, как «О хорошем и плохом властителе», «Какое состояние государства наилучшее», «Какая разница между тираном и властителем», «О страсти властвовать» и др.

Осуждая тиранию государей и противопоставляя тирану свой идеал государя, Мор решительно отвергает идею о божественном происхождении королевской власти и развивает мысль о происхождении ее от народа. На этом основании он считает не только возможным, но и необходимым ставить вопрос об ответственности государя перед народом, утверждая, что «народ своей волей дает власть и отнимает ее». «Любой принявший власть над многими людьми должник правленье вверивших. И во главе стоять не дольше должен он, чем захотят избравшие. Что ж так спесивы властелины жалкие, коль их правленье временно?» (14, 52).

О том, что тираноборческие мотивы в поэтическом творчестве Мора не были пустой абстракцией, обычной для гуманистов данью античной литературной традиции, но имели самое прямое отношение к политической жизни его времени, свидетельствует и парламентская деятельность Мора при Генрихе VII, едва не окончившаяся для него трагически, и его поэма «На день коронации Генриха VIII, славнейшего и счастливейшего короля Британии» (1509), заклеймившая политические беззакония предыдущего царствования.

Поэма Мора на коронацию Генриха VIII не просто праздничный панегирик. Она отражает политические идеалы Мора, видевшего в образованном короле будущего покровителя ученых и возможного сторонника гуманистической реформы общества. Мор противопоставляет Генриха VIII предшествующему государю, поощрявшему налоговый произвол и террор в политике. Молодой король изображается автором поэмы как орудие торжествующей справедливости. Образ просвещенного государя, каким предстает в поэме молодой Генрих VIII, был бы неполным, если бы этот «идеальный» государь не заботился о поддержании и защите мира в королевстве. Одна из главных обязанностей доброго государя, как подчеркивали гуманисты, не допускать возобновления феодальных смут. Как видно из поэмы, Мор считает важной заслугой Тюдоров, соединивших в своем гербе белую розу Йорков с алой розой Ланкастеров, прекращение в стране феодальной смуты и внутренних распрей из-за короны. По мнению гуманиста, Генрих VIII достойно продолжает эту миролюбивую традицию своих предков. Но кроме опасности феодальных мятежей есть и другой источник смуты, еще более опасный. Это «возмущенья народного ярость». Однако просвещенному молодому королю, унаследовавшему такие добродетели своих предков, как «бережливость и щедрость, благочестивый ум и честное сердце», не нужно страшиться смут. Поэма Мора — это по существу гуманистическая политическая программа, противопоставляющая деспотизму просвещенную монархию. Идеализированный портрет молодого Генриха VIII в поэме является как бы живым воплощением платоновской мечты о том, чтобы философы были царями, а цари — философами.

Проблема наилучшего политического устройства, наиболее совершенной с точки зрения общественного блага формы правления настойчиво разрабатывалась в гуманистической литературе эпохи Возрождения. Трактовка этой проблемы гуманистами XVI в. так или иначе связывалась с идеалом совершенного государя. Над вопросом о том, каким должен быть совершенный государь, способный обеспечить общественное благоденствие, размышлял Эразм в своих трактатах «Наставление христианскому государю», «Жалоба мира», а также в «Похвале Глупости». Этот вопрос был для Мора главным, когда он писал «Историю Ричарда III».

«История Ричарда III» — единственное историческое сочинение Томаса Мора. Это произведение создавалось им в двух вариантах: на английском и латинском языках. Причем оба варианта остались незавершенными и при жизни Мора никогда не публиковались. Английский текст «Истории Ричарда» первоначально был напечатан в составе исторических хроник Дж. Гардинга и Э. Холла в 1543 и 1548 гг., а затем переиздан в 1557 г. племянником Мора Уильямом Растеллом в собрании английских сочинений гуманиста (см. 8). Публикация Растелла — наиболее авторитетная.

В течение второй половины XVI в. «История Ричарда» перепечатывалась авторами английских исторических хроник Дж. Стау и Р. Холиншедом. Хроникой Холиншеда, изданной в 1587 г., пользовался Шекспир, заимствовавший сюжет «Истории…» для своей трагедии «Ричард III».

Обе сохранившиеся версии «Истории Ричарда» охватывают довольно короткий период времени — от смерти Эдуарда IV до воцарения Ричарда III. Но, несмотря на незавершенность этой работы, несмотря на то, что в ней содержится ряд исторических неточностей, как это часто бывает с рукописью, которую автор не успел подготовить к печати, «История…» является произведением очень емкого содержания. Для исследователя культуры гуманизма оно представляет интерес во многих отношениях: и как произведение политической мысли, и как выражение взглядов Мора на исторический процесс, и как выдающийся литературный памятник, оказавший существенное влияние на последующее развитие английского литературного языка и английской литературы.

Противопоставляя два различных типа политических деятелей — Эдуарда IV и Ричарда III, Мор с наибольшей полнотой смог выразить свое собственное политическое кредо. В чудовищной фигуре Ричарда III он увидел антипод того идеального государя, о котором мечтали гуманисты. Самое важное, что определяет политическую концепцию Мора в «Истории Ричарда III». так же как в латинских эпиграммах и в «Утопии», — непримиримая ненависть ко всякому проявлению насилия, политического произвола, к тому, что он называет одним словом — тирания. Любая тирания, по его глубокому убеждению, в конечном итоге наносит ущерб общественному благу. Самым надежным средством против тирании Мор считает политическое равенство людей и демократическую форму правления. В «Истории Ричарда III» он не просто осуждает тиранию с точки зрения гуманистической морали, но и пытается глубоко осмыслить политическую систему управления в условиях королевского деспотизма, когда приемлемы все средства ради достижения и сохранения единовластия: и террор, и подкуп, и политическая демагогия с непременной апелляцией к религии и морали. Осуждая тиранию вообще, Мор недвусмысленно выражает свое отношение и к различным проявлениям политического произвола со стороны тюдоровской администрации. Не случайно замысел «Истории…» не исчерпывался описанием событий прошлого, а простирался и на тюдоровскую эпоху.

Написанная Мором история о том, как герцог Ричард Глостер стал королем Ричардом III, обнаруживает не только великолепный литературный дар писателя, но и глубокий политический анализ описываемых событий. С особенным блеском мастерство Мора — политика и писателя раскрывается в таких основных эпизодах его «Истории…», как внезапный арест и казнь бывшего приближенного Эдуарда IV У. Гастингса по приказу Ричарда с последующим демагогическим обоснованием этой расправы; выступление герцога Бэкингема перед горожанами Лондона с целью убедить их в законности прав Глостера на английскую корону; воскресная проповедь ученого-богослова доктора Шея в соборе св. Павла с той же целью и, наконец, лицемерная сцена народного избрания Ричарда на царство, так поразительно напоминающая аналогичную сцену пушкинской трагедии «Борис Годунов».

Прослеживая несчастную судьбу Гастингса, Мор дает тонкий анализ политического механизма придворной борьбы за власть. В этой борьбе явно осуществляется пресловутый принцип «Цель оправдывает средства»: ради достижения власти и королевской короны «все средства хороши». Мор убедительно показывает, что трагическая история гибели Гастингса всего лишь эпизод на пути Ричарда к власти, лишь часть широко задуманного плана захвата короны.

Автора «Истории Ричарда» интересуют не только политические мотивы поведения участников исторических событий, но и их психология. Особенно ценно то, что Мор умеет показать отражение политических событий в общественном сознании, главным образом в той социальной среде, к которой он сам принадлежит. Важнейшие события «Истории…» даны как бы в двух планах: с точки зрения борющихся придворных группировок, т. е. тех, кто делал большую политику, и с точки зрения пассивных участников событий — представителей третьего сословия, в частности горожан Лондона, позиция которых отнюдь не была безразлична для борющихся за власть феодальных группировок. Общественное мнение, складывавшееся в этой лондонской городской среде, ярко отражено в историческом повествовании Мора. Все это придает «Истории Ричарда III» особый колорит, не имеющий аналогий среди исторических сочинений того времени. Особенно интересны в «Истории…» массовые сцены, в которых участвуют лондонские горожане.

Каждый из свидетелей политической комедии «избрания» короля достаточно ясно сознавал, что все дело было заранее оговорено. И тем не менее, пишет Мор, люди принимали происходящее так, как принимают правила игры, когда «ради хороших манер» надо притворяться, будто не знаешь того, что знаешь. Политическую игру автор «Истории…» сравнивает с игрой на театральных подмостках. И тот, кто поумнее, замечает Мор, не станет вмешиваться в королевские игры. Те же, которые иногда вмешиваются, только нарушают игру и приносят себе этим мало хорошего.

Это рассуждение имело для Мора глубокий смысл. По существу он размышляет здесь о гражданской позиции человека своей социальной среды. Итог его размышлений весьма пессимистичен: не надо вмешиваться в политику королей — этим ты ничего существенно не изменишь и лишь рискуешь погубить себя. Проблема гражданского долга и реальных возможностей человека в обществе, где в любой момент можно стать жертвой политического произвола, по-видимому, всегда стояла перед Мором. В «Утопии» он снова возвращается к ней (см. 6, 123–127). И по-прежнему его суждение на этот счет пессимистично. Однако, не меняя своей скептической точки зрения на неблагодарную миссию, пытаться воздействовать на политику королей, автор «Истории Ричарда III» и «Утопии» сам вскоре поступает на королевскую службу и становится одним из советников Генриха VIII.

В «Истории Ричарда III» Мор показал себя тонким психологом, мастером литературного портрета, массовых сцен, внутренне напряженного, драматического действия. Эти качества во многом предвосхищают художественную выразительность шекспировской драмы «Ричард III». Мор блестяще использует литературный жанр апологии от противного как эффективное средство пропаганды гуманистической концепции совершенного государя. Формирование этого жанра и самой гуманистической политической доктрины, с одной стороны, происходило на основе изучения опыта политической истории Англии. С другой стороны, восприятие и осмысление этого исторического опыта углублялось и обогащалось благодаря широкому использованию Мором и его современниками-гуманистами античного наследия, и в первую очередь сочинений историков — Тацита, Светония, Плутарха и др. В этом смысле творчество Мора как с точки зрения литературной формы, так и с точки зрения его гуманистической концепции представляло собой результат сложного синтеза современного ему исторического опыта и античной историко-литературной традиции.

В своих политических размышлениях Мор уделяет много внимания вопросу о соотношении политики и морали. Он стремится установить нравственные критерии, которым надлежит следовать государю, чтобы его политика могла быть справедливой. Подобный подход к политике был вполне традиционным. Мор здесь очень близок к аристотелевскому пониманию политики. Но такова была лишь исходная позиция гуманиста. Результат его исследования оказался не столь однозначным.

В «Истории Ричарда III» Мор уже начинает воспринимать политику глазами человека эпохи Возрождения: политика рассматривается им в качестве самостоятельной, специфической категории, отделяемой от категорий морали и религии. Когда Мор, анализируя политические события, срывает с них моральные и религиозные покровы, обнажая их истинный политический смысл, сам его подход к политике близок к трактовке политики у Макиавелли. Характерно, что почти в то же время, когда Макиавелли писал свой знаменитый трактат о государе, имея перед глазами Цезаря Борджиа, Мор размышлял над политическим опытом английского Цезаря Борджиа — Ричарда Глостера. Не случайно два выдающихся политических мыслителя в одно и то же время в разных концах Европы размышляли над историческим смыслом политики, свободной от морали. При всем различии исторических и политических судеб Англии и Италии начала XVI в. проблема тирании, равно как и проблема новых критериев при оценке политики королей, настоятельно выдвигалась самой жизнью, поскольку в разных странах Европы уже происходил процесс развития абсолютизма; европейский политический опыт стал богаче, сложнее. Поэтому и в исследовании политической истории недавнего прошлого появилась возможность выйти за рамки традиционных оценок и взглянуть на политику глазами человека Нового времени.

Как уже говорилось, замысел «Истории Ричарда III» был гораздо шире того, что автору удалось осуществить. Мор выражал намерение продолжить свое повествование и описать время царствования короля Генриха VII[18]. По существу Мор собирался написать политическую историю своего времени. О том, как бы он ее написал, мы можем предполагать с большой степенью достоверности, поскольку в нашем распоряжении есть еще и другие источники, в которых отразилась точка зрения гуманиста на политические события его времени. Как Мор мог бы написать политическую историю Англии периода правления Генриха VII, можно судить, имея в виду также и его собственный политический опыт в качестве члена палаты общин, осмелившегося выступать в парламенте против финансового произвола королевских министров и едва не поплатившегося за это. О том, как Мор оценивал политический режим, существовавший в Англии при Генрихе VII, красноречиво свидетельствует, наконец, его поэма на коронацию Генриха VIII.

Как явствует из поэмы, и после гибели злосчастного тирана Ричарда III, в правление «благородного государя, славной памяти короля Генриха VII» (15, 2, 82–83) политический произвол и тирания в Англии не исчезли, и, попробуй Мор продолжить свою «Историю…», попытайся он рассказать о времени правления Генриха VII, еще неизвестно, чем бы это могло для него обернуться. Бесспорно одно: и при Генрихе VIII печатать сочинение, подобное «Истории Ричарда III», столь недвусмысленно порицавшее не только и не столько злодея и узурпатора Ричарда, сколько тиранию как систему политического управления, прикрывающуюся видимостью соблюдения законов, — печатать такое сочинение было бы далеко не безопасно для его автора. Ибо, написанное о Ричарде III, оно не могло не вызывать у читателей весьма рискованных аналогий с политической системой тюдоровской Англии. Сам Мор ясно сознавал всю опасность своего замысла. Вот заключительный эпизод из английской версии «Истории Ричарда III». рассказывающий об откровенной беседе между герцогом Г. Бэкингемом и мудрым епископом Илийским (Д. Мортоном). «Я не люблю много говорить о государях, — признался епископ, — слишком уж это небезопасно: ведь даже если речь безупречна, поймут ее не так, как хотел бы говорящий, а так, как заблагорассудится правителю» (15, 2, 92–93). При этом он напомнил басню Эзопа о льве, который под страхом смерти запретил всем рогатым зверям находиться в лесу. В результате из леса в страхе побежали не только рогатые звери, но даже и те, кто имел на лбу шишку, — ведь неизвестно, а вдруг и про шишку скажут, что это рог.

И все же многое из того, чего по политическим соображениям Мор не смог сказать в своей неоконченной «Истории Ричарда III», он выразил в других сочинениях — в латинских эпиграммах и в «Утопии». В политическом идеале «Утопии» осуждение тирании как политической системы находит свое логическое завершение.

Гуманистическое мировоззрение Мора, чисто ренессансный интерес к человеку, к его внутреннему миру, уважение к человеческому достоинству независимо от социальной принадлежности отчетливо проявились в литературном творчестве английского гуманиста. Его сочинения, выражавшие идеи свободолюбия, в условиях феодальной Европы XVI в. имели глубоко прогрессивное значение, они способствовали развитию политической идеологии формирующейся буржуазии.