Взятки

Взятки

В книге жизни записано, что для человеческого здоровья нужен чистый воздух, тишина, чистая вода реки, моря, озера. Солнце не за дымной кисеей. Поэтому иные расчетливые граждане строят вблизи больших городов на лоне природы дома. Они и сами здесь живут, и дачников на постой принимают. Имеют коров, кур, продают молоко и яйца. Народ это в большинстве крепкий, скептически ко всему, что не собственное, относящийся.

— Мы как-никак поддержка людям, — говорил Фролов, который застройщикам клал фундаменты, рубил дома и рыл колодцы. — Вот некуда гражданину детишек вывезти, а я им свой дом. Живите, нагуливайте силенки. Вот молочка хорошего, неразбавленного не хотите ли?.. Конечно, когда у государства будет всего вдосталь и отличного качества, тогда, конечно, мои молочко и яички не потребуются. Но пока государство на этих местах жмется, я могу желающим помочь и обеспечить.

Фролов был высокий, широкоплечий и любил выпить. Вокруг него группировались такие же плотники, столяры, колодезники и жестянщики. Вольные профессии, вольная жизнь!

И этой хорошей, вольной жизни мешал Анатолий Анатольевич. Каким образом? Коров морил! Людям нужно густое, жирное молочко, а старший лесничий не позволял и препятствовал.

Как-то вечером Фролов постучался в пивной ларек. Ларек был уже закрыт, но буфетчица Манька поджидала дружка.

— Нашелся тоже на нашу голову хозяин! — сказал Фролов и плотно закрыл дверь.

Маня работала в ларьке недавно, но уже успела на пивной пене и прочих неясных явлениях киосковой жизни собрать приличную сумму и начала строить дом. Готовясь к этому новому своему общественному положению домовладелицы, важно сдающей дом детскому саду, она почувствовала себя крепко стоящей на ногах, поэтому с посетителями была груба и, желая поскорее достроить дом, взбивала бешеную пену даже самым рискованным гостям. Но Фролову наливала всегда сполна. На то он и был Фролов.

— Нашелся на нашу голову хозяин! Кого он из себя строит? И фамилия какая-то нечеловеческая… Книзе!

— Чешская фамилия, — сказала Манька.

— А ты откуда знаешь?

— Я все, что нужно, знаю… Из Чехии дед его пожаловал. Сначала был ему от царя почет, а потом за революционные дела от ворот поворот: препроводил его в Вятскую тайгу.

— Ишь ты, все узнала!

— Даже про его бабку узнала. Пришла в лавочку за провизией, по-русски еле везет: «Дайте мне шесть ног»… Продавец натурально: «Извольте!» В те времена хозяин требовал от своих продавцов вежливости с покупателями. «Извольте, — говорит, и подает шесть телячьих ног. — Холодное будет замечательное». Бабочка перепугалась, замахала руками: «Шестьнок, шестьнок… Лукин брат…» Продавец ударил себя по лбу: чеснок!

Фролов не засмеялся:

— А внука выродила дрянного.

Еще выпил кружку пива. Пил, но пиво не успокаивало: мешает человек, вот что!

Через полчаса подошел друг и собутыльник Фролова Кругленький.

— Штрафует! — сказал Кругленький. — Меня опять, черт очкастый, оштрафовал, ни в какую не дает выпаса… Все у него потравы да потравы. Лес жалеет! А лес чей? Его, что ли? Народное достояние! Был здесь барон Фредерикс, так и с ним, рассказывают старики, можно было договориться, а с Книзе ни на каком языке.

— А вы пробовали на яичном? — спросила Маня.

— На каком яичном?

— Натурально, на самом свежем. Соберите тыщу свеженьких и снесите.

Кругленький захохотал:

— Смотри — баба, а сообразила!

— Эта баба о всем сообразит.

— А возьмет?

— Неужели?! Ведь не дурак же!

Собрали тысячу яичек. Фролов на ручной тележке доставил их к сараю, где хранились дрова лесничего, сгрузил и отправился в контору.

Вошел в кабинет весело и развязно. Не здороваясь, нагнулся к старшему лесничему, сидевшему в глубоком кресле, и сказал:

— Тысячу еще тепленьких, из-под курочек… — И, видя, что Книзе не понимает, пояснил: — Тебе! Ешь, поправляйся! А нам выпас!.. Ведь без выпаса нам, как говорят русские, каюк-каючок…

Фролов смотрел прямо в глаза старшему лесничему и подмигивал.

Старший лесничий встал. Он любил носить форму, как бы сообщать всем о своей причастности к необходимому, прекрасному и величественному в нашей жизни — к лесу, — и сейчас не только его седая голова, глаза, потерявшие мягкость, и голос, особенно медленно произносивший слова, но и сама форма лесничего старалась вразумить человека.

— Зря это вы, товарищ Фролов, у меня этого не водится…

Фроловские брови дрогнули:

— Мало, что ли?

— Не водится, товарищ Фролов, хоть десять тысяч — а не водится!.. Тот лес, куда вы гоняете коров, надо беречь… Там ценный молодняк, а ведь коровы его вытопчут…

— Мало, что ли, леса в России, что ты так об этом молоднячке печешься?

— Видите ли, товарищ Фролов. Нам привычно ценить сталь, чугун, уголь… А лес что?! Леса в России много… Много ли, мало, товарищ Фролов, но лес — ценнейшее народное достояние. Ясно?

— А выгода с этого у тебя будет большая?

— Кто как на выгоду смотрит.

— Ты за дурачка меня не считай, Анатолий Анатольевич, чтоб я тебе поверил. Просто ты зуб на всех нас имеешь, а вот откуда он, этот зуб, нам не понять.

— За что у меня может быть на вас зуб? — нахмурился старший лесничий. — Разве вот за эти яички? Подумай сам — вздумал меня купить, а я не продажный. Так вот, выпас в этих местах не будет разрешен. Если будете пускать коров, будем штрафовать.

Фролов крякнул, кепку сдвинул на затылок, брови его недоуменно поползли на лоб, а глаза стали рассматривать папиросу, которую он разминал пальцами.

— Добром это не кончится… Вспомнишь меня, да будет поздно.

— Ладно, будь здоров. Память у меня на все хорошая.

Всю следующую неделю Анатолий Анатольевич провел в лесах. Дождик моросил без устали. Он сеялся из ровных, серых, безнадежных туч, которые как будто даже и не двигались по небесным просторам.

Зашел на участок экскаваторщика Александрова. Любопытный человек этот Михаил Александрович. На войне водил самоходку, а сейчас кроме своей прямой профессии имеет еще сто профессий. И во всех делах, которые поручаешь ему, работает отлично.

Сеется дождик на мелкий соснячок да березнячок, на обширное кочковатое болото, которое нужно осушить. Великое дело — осушение, сколько доброй земли тогда высвободится. Сеется дождик, низкое небо вот-вот сядет на самое болото.

— Здорово, Михаил Александрович!

Александров высунулся из кабинки:

— Это хорошо, Анатолий Анатольевич, что вы пришли, а то меня сомнение берет.

— Какое же сомнение тебя берет?

Сомнение у Александрова было следующее: экскаватор после окончания работы он ставил на лежаки. Утром приходил, а экскаватор успевал за ночь погрузиться в воду по самую кабину… Часа три провозится Александров, пока выведет машину из погружения. Копает, а дна не видит, потому что болото здесь такое, что только вода журчит под гусеницами да под ковшом. Единственный выход — вести работу по направлению стрелы и ковша.

Проработает день, поставит машину на лежаки и оглядит содеянное: везде ровными валками лежит выбранная земля. Все в порядке. Удовлетворение Александрова не в том, что норма перевыполнена, а в том, что сработал он хорошо. Придет домой, переделает домашнюю и всякую иную работу, ляжет спать, наутро снова на болото, к своему экскаватору, а глубокой канавы, а ровных валков из выбранной вчера земли — ничего этого уже нет. Земля осела, все выглядит округло. Не канава, а пустячная ложбинка.

— Так какое же у тебя сомнение, Михаил Александрович?

— А такое… Вот вы пришли и смотрите мою работу… Что это за работа? — спросите. — Разве так можно работать? Ведь ты поставлен канавы рыть, а разве это канава?

— Ты напрасно беспокоишься. Я человек все-таки понимающий… Как твое мнение? Наверное, я так не скажу.

— Вы-то, Анатолий Анатольевич, может быть, и не скажете, а вам скажут: какого работника ты держишь!

— Не беспокойся, уж как-нибудь отчитаюсь. А тебе дам совет: поставил тебя лесничий на участок… канавы ты прокапываешь, а профиля не даешь. Не бейся сейчас над профилем, продолжай работу, твоя сегодняшняя канава сделает свое дело, вернешься сюда через год и все закончишь.

Осмотрел участок и пошел дальше. Анатолий Анатольевич и болото любит. На болоте тоже огромная жизнь. Каждая сфагновая кочка — целый мир. А ягоды?.. Особенно клюква… замечательная ягода, северный виноград. Ведь она годами может храниться дома в ведре с водой… Лоси любят болото, многие птицы любят болото… Все хорошо в лесу, и болото хорошо. Но хоть оно и хорошо, лучше не иметь его.

За болотом началась песчаная гривка, и из этой песчаной гривки уходили в небо великолепные сосны. Стремясь к свету, они сбрасывали нижние ветви, оставаясь только с серовато-зелеными пушистыми макушками.

На корнях огромной сосны сидел Лукьянов, помощник местного лесничего.

— Погода-то, Лукьянов, не очень радует.

— Погода от господа бога, следовательно, всегда хорошая.

— Не скажи, как раз погода — область, где господь бог не достиг математической точности и продолжает экспериментировать, и здесь человеку придется ему подсобить… Ну что ж, пошли, посмотрим наши делянки.

— Вы, Анатолий Анатольевич, одеты очень легкомысленно: дождь, а вы в одной курточке…

Анатолий Анатольевич посмотрел на тяжелый намокший брезентовый плащ Лукьянова.

— Видишь ли, товарищ Лукьянов, в лесу от дождя все равно никуда не денешься, это мы с тобой знаем хорошо. Вот выхожу я утром на крыльцо, смотрю… на целый день зарядил миленький! Брать плащ? Через полчаса он встанет колом и весить будет тонну. Хватит куртки, ведь в лесу я все время в движении, не продрогну. А как приду вечером на кордон или домой, — все с себя долой, обсушусь, стакан горячего чаю и на печь. На печь обязательно.

— И не кашляете?

— Никогда за всю жизнь, Лукьянов, не было случая, чтоб я простудился в лесу. Ну что ж, пошли, посмотрим наши делянки.

— Можно и пойти, только вы сами сказали, что погода не радует.

— Да уж как-нибудь, Лукьянов, да уж как-нибудь…

Суходольная гривка тянулась с километр. Сквозь перелесок в стороне что-то свежо желтеет. Анатолий Анатольевич свернул туда. Штабеля! Что за штабеля? Откуда? Здесь не должно быть никаких штабелей.

— Лукьянов, кто же это заготовляет?

— Анатолий Анатольевич, так церковь же!

В прошлом месяце лесхоз получил распоряжение отпустить шестьдесят кубометров деловой древесины церкви, что на Сиверской, на Красной улице: епархия намерена строить жилой дом для священнослужителей. Анатолий Анатольевич вместе с Лукьяновым выбрал для церковников делянку.

— Какая церковь? — удивился он сейчас. — Разве мы эту делянку отвели для церкви?

Лукьянов побагровел и отвел глаза в сторону.

— Та-ак, — протянул Анатолий Анатольевич. — Понятно. Это ты им устроил. Неужели за пол-литра? Все не можешь себя преодолеть?

Лукьянов сказал глухо:

— За пол-литра… не устоял. Простите.

Анатолий Анатольевич долго молчал, ссутулясь и опираясь на палку. К палке подбежали два больших муравья, ознакомились и бросились в стороны…

— Я?то, может быть, и простил бы, — сказал старший лесничий, — да лес не простит. Вот он лежит в штабелях, а ему еще расти да расти… Ты надеялся, что я сюда не загляну. А разве ты меньше моего должен беречь лес?

Лукьянов молчал. Они стояли перед золотистыми штабелями молодой сосны.

— Подавай заявление, проси освободить тебя «по собственному желанию». Если не подашь, возбуждаю против тебя дело.

— Вот вы так всегда, Анатолий Анатольевич, — заговорил Лукьянов, — насмотрелся я уже на вашу работу, никогда вы не войдете в положение… Вы знаете, что у меня дети…

Анатолий Анатольевич, вынимавший из портсигара папиросу, положил ее обратно:

— А ты, Лукьянов, когда за пол-литра делал преступление, думал о своих детях? Не могу я входить в то положение, которое ты создал своей приверженностью к водке.

Книзе шел по едва намеченной тропе. Лукьянов на пять шагов сзади. Когда перешли распадочек, в котором лежали два огромных серых валуна, Лукьянов сказал:

— Вы добьетесь до худого своим бессердечием к людям. Вы каменный.

— Не к людям я каменный, а к безобразиям, что творят люди.

— А вы слышали, что говорят про вас?

— Вот скажешь, так услышу.

— Хотят привести вас к полному окончанию…

Старший лесничий остановился:

— Ты это, что ли, хочешь?

— Вы с шуточками, а я не про шуточки. Меня сейчас обидели, кезевских обидели.

— Это Фролова?

— А хотя бы…

— Ну, знаешь ли, Лукьянов!..

И пошел широким шагом. Дождь усилился.

Все следующие дни, все две недели продолжались дожди, то мелкие, то крупные. И настроение у людей, даже любящих всякую погоду, было пасмурное.

В один из этих пасмурных дней уборщица Феня прикрыла дверь в кабинет, куда Анатолий Анатольевич только что вошел, и сказала шепотом:

— Анатолий Анатольевич, не показывайтесь вы, ради бога, в Кезево по вечерам…

— А что такое?

— Добрые люди просили: скажи ты ему, чтоб вечером не показывался в Кезеве…

— Фролов, что ли?

— Говорят про Фролова.

— И ты о том же, кукушечка!

Но от разговора все-таки остался неприятный осадок. Память подсказывала схожие случаи: на Дальнем Востоке, в одном из заповедников, браконьеры убили директора, в другом — обходчика. На Волге… убить самого рыболовного инспектора не удалось, так убили двух членов его семьи. Жажда обогащения мутит разум у иных людей.

Но не потворствовать же им!

«Но не потворствовать же им», — повторил он эту фразу лесничему Жеймо, когда они сидели на берегу Орлинского озера, разговаривая о своих лесных делах и о характерах людей, с которыми приходится встречаться. В Орлинском лесничестве как раз производились рубки, и лесничий подчас тоже выдерживал натиск недобрых человеческих желаний.

В конце месяца случилось Книзе возвращаться поздним, часов в одиннадцать, вечером с Дивенской. Целый день не ел, не пил, устал страшно. Мучила жажда… А нет ли в Кезеве какого-нибудь незакрытого ларька?!

Идет по кезевской улице, но все ларьки уже закрыты… Впрочем, в одном сквозь щели свет!

Подошел — поют, и на гармошке! Не очень приятно, но что поделать, открыл дверь и вошел. Вся честная компания на месте: и Фролов, и Кругленький, и прочие — человек шесть.

Первое желание было — захлопнуть дверь и уйти. Но перешагнул порог, оглядел всех и буфетчице:

— Налейте кружку пива… не пил целый день…

— Гражданин, буфет закрыт, — высоким голосом сказала Манька.

— Как же закрыт, вот же люди пьют!

— Это вас не касается, что они пьют. Повторяю: буфет закрыт, прошу вас, гражданин, выйти.

А в это время гармонь, конечно, смолкла, и песня смолкла. Компания во все глаза смотрела на Книзе. Только он открыл дверь, чтобы уйти, Фролов крикнул:

— Постой, лесничий! Манька, две кружки!..

Манька заломалась:

— Я же сказала, буфет закрыт.

— Манька! — повысил голос Фролов. — Ты меня знаешь, налей две кружки!

Манька передернула плечами, однако две кружки налила.

— Прошу, гражданин лесничий, — пригласил Фролов, — садитесь и угощайтесь.

Анатолий Анатольевич осторожно принял полную кружку.

— Сесть я, Фролов, не сяду, потому что, если человек весь день был на ногах и сядет, ему уж не подняться. А за пиво спасибо, но не обижайтесь, платить я привык сам…

Фролов тоже встал. Четверть часа они стояли, пили небольшими глотками пиво и беседовали о сиверских делах и о политике. Потом Анатолий Анатольевич расплатился и пошел домой.

Как-то месяца через два встретил Фролова на улице. Поздоровались.

— Дело прошлое, — сказал Книзе. — Ну, а если б я тогда захлопнул дверь и убежал, как бы вы тогда?

— Плохо вам тогда было бы, Анатолий Анатольевич!

История с церковной делянкой кончилась так: лесхоз наложил на церковь десять тысяч штрафу. Через несколько дней после этого в кабинет вошел сам отец-настоятель. Посмотрел на угол, икон не нашел, однако же перекрестился.

— Садитесь, батюшка, чем могу служить?

— Гражданин старший лесничий, вы меня удивили необыкновенно. Штраф в десять тысяч, это за что же?

— За порубку в незаконном месте.

— Только за то, что порубка в другом месте?! Неужели за одно перенесение места надо столько платить? Вы нас прямо разденете. Побойтесь бога!

— Вы же не боялись бога, батюшка, когда благословляли расход на пол-литра, чтоб соблазнить человека? Помните предупреждение Евангелия: худо будет тому, кто соблазнит единого из малых сих?

Батюшка, защищаясь, выставил перед собою ладони:

— Я здесь ни при чем, это староста… Сам удивлен, он у меня такой богобоязненный, приходит и говорит: все в порядке, все улажено, будем валить там, где для нас весьма и весьма удобно…

— И вы не полюбопытствовали, как он этого добился?

— Любопытство — большой грех, — поучительно сказал настоятель. — Гражданин старший лесничий, Анатолий Анатольевич! Давайте полюбовно… пять тысяч!

Книзе не мог сдержать улыбки:

— Батюшка, здесь не лавочка и не церковь, здесь не торгуются, есть государственная такса.

Настоятель прошелся по кабинету широким, не пастырским шагом. Это был человек любопытной биографии. В дни революции красногвардеец, он окончил в Кремле курсы красных командиров. Потом пошел по торговой сети, потом спустился до духовной дороги, и она привела его настоятелем в сиверскую церковь.

Пройдясь по кабинету и вернув себе душевное равновесие, батюшка решил наступать с другого фланга. Он перевел разговор на философию и стал цитировать по-гречески из греческих философов. Ему, очевидно, хотелось показать свою значительность. Старший лесничий должен понять, что не может такой культурный человек, как он, заниматься мелким мошенничеством.

Анатолий Анатольевич выслушал цитаты, вынул из коробки папиросу и заговорил, как он всегда в таких случаях говорил, — с паузами, чтобы усилить впечатление, а себе доставить маленькое удовольствие.

— Вы, батюшка, неправильно цитируете… по-гречески эта цитата звучит вот так (он произнес греческую фразу!)… Кроме того, вы перепутали авторов: Аристофана приняли за Аристотеля.

Анатолий Анатольевич получил «свое маленькое удовольствие»: лицо настоятеля отобразило настоящую растерянность.

— Да, я знаю и греческий, и латынь, — сказал Книзе. — Мой отец преподавал классические языки в гимназии. И «Отче наш», и «Верую», да и литургию смогу вам сейчас прочесть наизусть… А вот ваш староста наблудит, потом прокланяется на амвоне и пробормочет сто раз «господи помилуй», вы грехи с него и снимете.

— Бывает, бывает, — упавшим голосом согласился батюшка, — но вы поступаете жестоко. Ведь мы не частники, мы тоже государственная организация.

Это был ход неожиданный, и Анатолий Анатольевич прищурился:

— Это каким же образом?

— Управление церкви где? При Совете Министров… Имеет наш митрополит казенную машину? Имеет. Во всякого рода политических и общественных делах, даже на праздновании новогодней елки в Кремле, церковь представительна? Представительна… — И смотрел наивными и дерзкими глазами.

— Вы что-то здесь опять путаете. А где вы держите свои деньги — в банке или в сберкассе?

— В сберкассе.

— Ну где вы видели, чтобы государственное учреждение держало свои средства в сберкассе; оно имеет счет в банке. Вы не государственная организация, а общественная, добровольное общество. Итак, советую вам, не откладывая, перевести со своей сберкнижки на счет райфинотдела указанные десять тысяч, прийти ко мне и показать: «Вот, деньги переведены». Или вы предпочтете ждать, пока райфинотдел распорядится списать их принудительно?..

— Зачем же принудительно? Мы сами переведем деньги, — вздохнул батюшка.

— Ну, тогда все в порядке. Желаю всего лучшего.