I

I

— Представьте, товарищи, что вы — руководители иностранных разведок! — интригующим тоном провозгласил дородный мужчина в синем военно-морском мундире, стоявший за кафедрой. Затем, сделав многозначительную паузу, обвел присутствующих взглядом.

Скамьи в зале поднимались амфитеатром к самому потолку и были заполнены молодыми людьми в армейской форме с двумя маленькими звездочками на погонах.

Было раннее утро, и сизый зимний сумрак не проникал в помещение сквозь плотные гардины на окнах. Многие слушатели дремали, а некоторые даже похрапывали.

Однако последние слова лектора внезапно всех пробудили от сна или дремы, заставив оживиться в предвкушении какой-нибудь очередной истории из обыденной практики КГБ — диверсий и шпионажа, предательства и доносов. Здесь, в минской школе контрразведки, преподаватели поведали нам немало интересного и полезного, основываясь на собственной практике.

— Да-да, представьте, что вы — начальники ЦРУ, или Интеллидженс сервис, или, на худой конец, израильского Моссад! — продолжат лектор, довольный тем, что ему удалось завладеть вниманием зала, тем более что при упоминании о Моссад слушатели явно оживились. — Сидите, значит, закинув ногу на ногу, и думаете: где же в СССР целесообразнее всего мне внедрить свою агентуру?.. Ответ простой: конечно в армии, потому что туда стекаются все секреты!..

Понимающе улыбаясь и даже кивая, мы записали его слова, хотя отлично знали, что все самые большие секреты в нашей стране стекаются вовсе не в армию, а в ЦК КПСС, и если завербовать кого-нибудь из тамошних крупных сановников или даже его секретаршу, можно и впрямь узнать все государственные тайны Даже наше ведомство, КГБ, тоже посылает в ЦК подробнейшие отчеты о каждом предпринимаемом им шаге. Если копия такого документа попадет в ЦРУ, вся работа пойдет насмарку.

Однако сама мысль о том, что в ЦК могут проникнуть шпионы, решительно отметалась. Более того, она считалась крамольной.

— Поэтому, товарищи, борьба со шпионажем в армии, а также с антисоветскими проявлениями является очень важной для нас, чекистов. Ее ведет Третье управление КГБ, особые отделы которого имеются в каждой части, — сообщил лектор.

Все мы, и слушатели, и преподаватели контрразведывательной школы, должны были ходить в форме Но не в чекистской, с темно-синим околышем, ранее принадлежавшим кавалерии и с ее ликвидацией переданным нам, в КГБ, взамен скомпрометировавших себя в 1937 году малиновых фуражек. Мы носили форму Министерства обороны, почему-то с эмблемами связистов, но эти мундиры были всего лишь маскировкой. Впрочем, среди преподавателей можно было встретить офицеров, щеголявших формой самых разных родов войск, но и они были всего лишь камуфляжем. Моряк с золотыми шевронами на рукавах никогда в жизни не стоял на капитанском мостике, летчик в голубой Фуражке ни разу не сидел за штурвалом, а ракетчик с петлицами из черною бархата не запустил в воздух ни одной ракеты. Все они когда-то надели эти мундиры для того, чтобы незаметно вписаться в ряды настоящих моряков, летчиков, ракетчиков и следить за ними Но, прослужив в тамошних гарнизонах по многу лет, привыкли к такой форме, стали считать ее своей и даже гордиться ею.

— Военные нас не любят и презрительно именуют «особистами», — продолжал лектор, тоже презрительно кривя рот, — но мы не обижаемся, хотя наша работа гораздо тяжелей, чем у коллег на гражданке. У тех и явочные квартиры имеются для встречи с агентурой, и в экстренных случаях можно даже позвонить агенту домой и вызвать его «на уголок», как говорят у нас в КГБ. А попробуйте-ка вести агентурную работу на подводной лодке? Никаких «уголков» там нет, и вообще уединиться с кем-нибудь невозможно. Если верить нашей прессе, то на подводных лодках есть оранжереи, где даже птички летают. Ничего этого в действительности, конечно, нет. Условия, прямо скажу, кошмарные, особенно остро чувствуется дефицит пресной воды. А ведь среди офицеров и матросов есть наши агенты, осведомители! Как прикажете с ними встречаться?..

Он опять сделал многозначительную паузу, а мы все недоуменно пожали плечами.

— Приходится в течение дня обойти всех членов экипажа, от адмирала до повара! Чтобы никто не мог догадаться, кто же из них агент. У одного матросика участливо спросишь, все ли в порядке дома, а другому под шум мотора дашь агентурное задание — выяснить, кто там анекдоты про Брежнева рассказывает. Самая обыденная вещь превращается там в проблему, например выдача зарплаты Вы думаете, на военном корабле больше всех получает командир? Нет, наш брат, особист, потому что у нас оклады гораздо выше, чем в армии. Но экипаж-то об этом не должен знать! Вот и приходится предупреждать кассира: никому, мол, не говори, сколько я получаю! Так кассир становится нашим агентом!..

И лже-моряк победно рассмеялся, широко раскинув руки.

— Но конечно, за всем на корабле уследить невозможно, — напустив на себя серьезный вид, продолжал он. — Ведь многие матросы — еще совсем дети. Взбрести им в голову может все, что угодно. А корабль уходит в плавание надолго!.. Развлечений мало, и вот однажды на Черноморском флоте двое матросов заключили между собой такое пари: если один снарядом из своей пушки попадет в отверстие дула пушки другого, то целый год будет выпивать за обедом его компот. Сказано — сделано. Короче говоря, разворотили всю палубу. Помню, подлетаем мы на вертолете — видим руки, ноги, головы. Ужас! Не тем не менее я вам всем рекомендую пойти служить в Третье управление. До полковников вы дослужитесь очень быстро, потому что в армии благодатный человеческий материал!..

И, загадочно сверкнув глазами, лектор сошел с кафедры. Раздался звонок.

Его намека на благодатный человеческий материал никто не понял, зато многие, пробираясь между стульев к выходу, ворчали:

— Не пойдем мы в твой особый отдел, кому охота второй раз в армии служить! Мы уж лучше будем в гражданском костюмчике ходить на работу в КГБ в родном городе, с девяти до шести, как штатские, и получать при этом высокую зарплату военных. А уж если повезет в разведку устроиться, тогда вообще сказочная жизнь за границей! Такое и в самом сладком сне не привидится!..

Мы же, трое приятелей, побежали к себе в комнату, чтобы хоть несколько минут полежать, вытянувшись на кроватях.

Однако, распахнув дверь, все мы замерли на пороге: за столом, покрытым, как обычно, белой скатертью, сидел незнакомый подполковник средних лет и о чем-то доверительно беседовал с четвертым обитателем нашей комнаты родом из Латвии.

Так вот почему его не было на лекции!

Беседа немедленно прекратилась, и подполковник окинул нас типично чекистским, пронзительным и недоброжелательным взглядом, уже так хорошо нам знакомым. Однако вся его тучная фигура в потрепанном, мятом кителе и заляпанных грязью брюках источала запах казармы. Несомненно, это был один из тех самых особистов, о которых нам только что говорил лектор.

Мы оторопели от неожиданности, не зная, то ли приветствовать по-военному «Здравия желаем, товарищ подполковник», го ли интеллигентно, по-граждански, как принято нас в КГБ. Дело в том, что в глубине души чекисты не считают себя военными, хотя и скрывают это от войсковых офицеров. Мы сразу поняли это, поступив в школу контрразведки, где ощущалось какое-то нарочитое нежелание казаться военными, несмотря на военную форму. Преподаватели демонстративно отвешивали друг другу штатские поклоны, обращались к нам не по званию, а по именам, и никогда не отдавали друг другу честь. Если бы об этом узнали генералы из расположенного в двух шагах штаба Белорусского военного округа, они бы возмутились грубым нарушением воинских уставов.

Лишь выходя на улицу, мы старались казаться военными, да и то весьма неумело. Встречавшиеся на минских площадях офицеры салютовали со снисходительной усмешкой, принимая нас за двухгодичников — штатских интеллигентов, призванных после окончания института в армию на два года. Щегольская военная форма поначалу смущала нас обилием на ней блестящих деталей, но потом понравилась, пока не надоела: после окончания десятимесячной учебы мы больше никогда не надевали ее, так идущую всем мужчинам, особенно молодым, и даже старикам-генералам придающую бодрый вид.

В КГБ армию воспринимают отстраненно. Например, о ней говорят так:

— Ну вот, военным подняли оклады, значит, и нам скоро поднимут, — хотя рассуждавшие так и сами были офицеры.

А может быть, столь косой взгляд на армию не случаен, как и то, что наши оклады раза в полтора выше и, например, подполковник КГБ получает столько же, сколько армейский генерал? Не объясняется ли это тем, что мы выполняем задачи разного уровня: армия защищает всю страну, а мы — только правящую элиту, номенклатуру КПСС, что превращает нас самих в некую привилегированную гвардию Впрочем, это обстоятельство и не скрывается: лозунг «КГБ — это вооруженный отряд партии» у всех на устах, просто к нему уже все привыкли и никто не вникает в его смысл.

Особенно четко это различие проявляется за рубежом, в деятельности разведок Наше первенство тут ощущается во всем: если резидентура КГБ, как правило, размещается на верхнем этаже посольства, то резидентура ГРУ, военной разведки, — этажом ниже. Наши разведчики чуть лучше материально обеспечены ведомство оплачивает счета за парковку автомобилей, некоторые другие мелкие расходы, в то время как ГРУ относится к своим сотрудникам более сурово. Иностранцам порой бывает трудно понять, почему одни советские дипломаты, журналисты, торговые работники, приехав в магазин, оставляют свой автомобиль на платной стоянке и не торопясь бродят по этажам, в то время как другие бросают их на улице прямо у входа и каждые десять минут выбегают посмотреть, не увезла ли машину полиция — в этом случае, чтобы получить ее обратно, надо будет уплатить солидный штраф. Эти бедолаги — разведчики ГРУ, и местная контрразведка легко вычисляет их по такому признаку.

Но главное отличие состоит все же не в этом. Разведчики КГБ имеют право вербовать своих коллег из ГРУ, а обратной силы это правило не имеет. Об этом никто в мире не знает. Все военные разведчики оформляются для работы за границей не без участия Третьего управления КГБ да и не могут быть направлены в разведывательную школу без того, чтобы особый отдел КГБ по прежнему месту службы не подтвердил их благонадежность. Там, при отборе войсковых офицеров в ГРУ, и оформляется их вербовка. В советские посольства и консульства они направляются уже готовыми агентами КГБ Если армия поддерживает безопасность страны, то уж ее собственную безопасность обеспечивает КГБ, он следит за ее политической лояльностью…

Поэтому мы трое, стоя в дверях и не сговариваясь, поздоровались с войсковым гостем все-таки по-граждански.

— Добрый день.

— Здравствуйте, ребята! — в тон ответил он с некоторым усилием и вновь повернулся к нашему приятелю-латышу, намереваясь продолжить с ним беседу.

Разумеется, в комнату мы заходить не стали, а пошли слоняться по коридору, ибо уже были осведомлены о главном правиле КГБ — конспирации Это означало, что никто не должен знать больше того, что ему положено, и особенно то, чем именно занимается в данный момент его товарищ. Если надо будет, начальство само проинформирует тебя…

На следующей лекции латыш появился вновь и молча сел рядом с нами. Конечно, мы его ни о чем не спрашивали, хотя и на его лице появилась печать некой таинственности…

После обеда наш латыш переоделся в гражданский костюм, тщательно повязал перед зеркалом галстук и ушел, пряча смущенную улыбку. Мы, развалясь на кроватях, проводили его деланно равнодушными взглядами, словно бы не происходило ничего необычного, хотя на улицу нас выпускали только в военной форме, чтобы держать в поле зрения патрулей, днем и ночью рыскающих по улицам перенасыщенного войсками Минска.

Латыша звали Антон. Это был общительный, веселый малый и даже привез сюда, в школу контрразведки, гитару, на которой умел лишь взять несколько аккордов. Монотонно ударяя по струнам, он часто исполнял нам по вечерам шуточные латышские песни. Мелодия их казалась механически-бодрой и скучноватой, сродни немецкой, в тексте же вообще не было понятно ни одного слова, но певец так заразительно смеялся, очевидно живо представляя себе то, о чем говорилось в песне, что и мы невольно начинали хохотать. Всего несколько месяцев назад он, молодой инженер, работал на рижском радиозаводе ВЭФ, и та преувеличенная таинственность, с которой он встретился в КГБ, несомненно, казалась ему смешной.

Вечером он вернулся погрустневший, усталый и сразу лег спать. Потом он вот так же исчезал еще пару раз, и мы так же ни о чем его не спрашивали, однако вскоре он сам нам все рассказал, когда, с опаской поглядывая на плотно закрытую дверь, мы откупоривали завернутую в газету бутылку коньяку…

Сконфуженно скосив глаза на рюмку, Антон сообщил нам, что все эти дни занимался таким архиважным для контрразведки делом, как прослушиванием разговоров солдат-латышей, которые они, громко харкая, вели в казарменной курилке. Их беседа была каким-то образом записана на магнитофон и передана в особый отдел.

Беседа оказалась весьма безобидной. Ничего заслуживающего внимания органов КГБ, кроме легкого налета национализма и заявлений о том, что им надоело подчиняться разным там белорусским и русским свиньям, в ней не содержалось. Но что может быть унизительней для офицера, чем, с умным видом надев наушники, вслушиваться в вялую солдатскую болтовню, то и дело перемежаемую матерщиной, плевками и другими не очень приятными звуками? Нет, если бы речь шла об американских шпионах или крупных националистах-антисоветчиках, тогда Антон с благоговением выслушал бы все, понимая, сколь это важно для Родины. А здесь? Всего лишь бездумные высказывания простых деревенских парней и какая-то хитрая игра, затеваемая вокруг них, в которую он оказался невольно втянут!.

Наш приятель подавленно замолчал, втянув голову в плечи…

— Да как же им удалось установить технику в солдатском сортире?! — воскликнул кто-то, и все мы захохотали, представив, как бригада специалистов по монтированию потайных микрофонов, крадучись, входит в это большое и неуютное помещение, по стенам которого тянутся кабинки с низкими стенками и без дверей, в каждой из которой вырезано в полу отверстие, которое в армии называют «очком». Ведь для этого необходимо, чтобы ни здесь, ни где-либо поблизости не оказалось ни одного случайного человека! Как же удалось обеспечить это?.. Скорее всего, туалет закрыли на несколько дней под предлогом какой-нибудь дезинфекции.

— Даю голову на отсечение: всем солдатам объявили, что каждый, к го во время «дезинфекции» подойдет к сортиру ближе, чем на сто шагов, получит наряд вне очереди! — усмехнулся самый старший из нас, сибиряк, прослуживший офицером два года в войсках Сибирского военного округа и получивший там звание старшего лейтенанта.

— Но это еще не все! — сокрушенно вздохнул Антон. — Я также должен был просмотреть дневник, который вел один из латышей…

Каждый вечер этот солдат вносил в него какие-то записи, а потом, по солдатскому обычаю, запихивал под матрас. Но для того, чтобы легендированно вынуть его оттуда, пришлось ночью поднимать весь полк по тревоге и увозить на учения!

Представив, с каким серьезным видом особист объяснял командиру полка необходимость таких учений, мы снова прыснули. Наверняка он изобразил дело так, что в одной из казарм действует шпионская группа. Мы были еще неопытными чекистами и не догадывались о том, что этими учениями особист намертво привязал командира полка к делу о латышском дневнике и мог при необходимости перевалить на него часть вины в случае провала. Но, скорее всего, этим приемом он старался продемонстрировать собственному, особистскому, руководству масштабность своей работы.

Если бы солдат-латыш узнал, что из-за его скромной персоны в полку начались учения, он бы не поверил, однако товарищи по казарме в отместку за дополнительные тяготы походной жизни вполне могли бы избить его до полусмерти.

Антон рассказал, что особист принес этот дневник в здание Белорусского КГБ, в комнату, где тот ждал, и брякнул на стол с таким видом, словно это был секретный план ЦРУ или заговор всех мировых буржуев против советской Родины.

Пока наш приятель читал дневник, особист внимательно наблюдал за выражением его лица, а потом, видимо удовлетворившись, нетерпеливо спросил:

— Ну что там: АС или ШП?..

Этими условными сокращениями в документах КГБ обозначают антисоветскую агитацию и шпионаж. Очевидно, никаких иных целей для ведения дневников этот особист не предполагал.

Увы, ни того ни другого в тетрадке также не оказалось. Там были лишь откровения о том, как скучно служить в армии, да черновики писем любимой девушке… Словом, на этот раз особисту не удалось порадовать свое руководство раскрытием шпионской сети…

Ну а если бы удалось?.. Если бы в своем дневнике латыш написал что-нибудь вроде: «В нашем полку двести танков. Интересно, американские танки лучше?» А если бы его земляки в сортирной болтовне обронили в сердцах, скажем, такую фразу, зафиксированную потом магнитофоном: «Эх, взорвать бы этот полк к чертовой матери!..»

Очень скоро множество взрослых людей в недоступных для посторонних лиц кабинетах озабоченно покачали бы головой. В глубине души все они понимали бы, что здесь даже нет и намека на шпионаж, и тем более на терроризм, а есть лишь случайно сорвавшиеся с языка фразы. Но такой вариант развития событий был бы для них более привлекателен: неприятности не грозят, ибо нет для того никаких оснований. А работа бы закипела!

В полк одна за другой приезжали бы секретные комиссии, именовавшиеся то штабной, то тыловой, то танковой, то, может быть, медицинской. Организовывались бы все новые подслушивания разговоров, завербован был бы каждый второй солдат в казарме, а автору дневника подсунули бы невзначай техническое описание новых танков, чтобы документально подтвердить его интерес к ним, а там, глядишь, знакомый нам подполковник-особист получил бы новый чин!..

Но главным результатом этой хитроумной операции была бы основательно подмоченная репутация злополучных латышей. Особый отдел разослал бы в отделы КГБ по месту их жительства письма о том, что в период службы в армии они разрабатывались КГБ по подозрению в шпионаже или терроризме.

Перспективы этих ребят тотчас бы резко сузились, и они лишь недоумевали бы по поводу того, что им никак не удается устроиться на престижную государственную службу, выехать за границу или каким-нибудь другим путем выбиться в люди. Каждый раз перед ними возникала бы невидимая, как бы несуществующая, но тем не менее непреодолимая преграда…

Мало кто знает, что о каждом демобилизованном солдате, вознамерившемся устроиться на оборонный завод хотя бы простым рабочим или в солидное государственное учреждение, вроде милиции, бдительный отдел кадров моментально посылает секретный запрос в особый отдел по месту военной службы.

Запрос представляет собой стандартный бланк размером в половину тетрадного листа. Вопрос сформулирован цинично и предельно лаконично, всего в трех словах: «Наличие компрометирующих материалов». Поступающий ответ также обычно бывает по-военному кратким, стандартным и в то же время по-чекистски аморфным, оставляющим путь к отступлению: «Компроматериалов не обнаружено», то есть того, чтобы их совсем не было, утверждать нельзя…

Но бывает, особист отвечает так:

«Во враждебных высказываниях замечен не был, но на политзанятиях двусмысленно улыбался». Да еще и подпишется внизу; «Гвардии майор такой-то», хотя никакой гвардии в КГБ нет, а гвардейским является полк, мораль которого этому майору поручено блюсти. Такая бумажка вызывает язвительный смех получивших ее сотрудников городского отдела КГБ, но они все равно дают ей ход, пересылая затем в отдел кадров…

Большинству особистов вообще чуждо чувство юмора, поскольку общеобразовательный уровень их невысок — всего лишь военное училище, да и то не всегда высшее, а зачастую лишь среднее, приравниваемое по статусу к техникуму или даже вообще к средней школе.

Набирают же особистов чаще всего из агентурной среды, офицерской или курсантской, и посылают учиться на год в новосибирскую школу особых отделов, где они постигают профессиональные навыки оперативной работы КГБ в армейских условиях. Высшего образования эта школа, разумеется, не дает. Только потом, чтобы продвинуться по службе, некоторые из особистов получают его наконец в Москве, в Высшей школе КГБ, — узкопрофессиональное, куцее.

Так уж повелось, что остальные чекисты считают особистов чрезмерно прямолинейными, недостаточно отесанными приверженцами казарм духа. Армейские же офицеры, наоборот, считают особистов на редкость хитроумными и опасными, внутренними шпионами. И оттого их сторонятся коллеги в обеих средах Это неизбежно накладывает на особистскую психику некий отпечаток ущербности…