Глава 9. «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

Глава 9.

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

Даже те люди, которые сходятся во мнении с греческим философом, утверждающим, что все в нашем мире течет и изменяется, чувствовали, что начальники нашей военно-морской разведки меняются слишком часто. Казалось, подбор офицеров на этот чрезвычайно важный пост ведется без всякой системы и человеку, претендующему на эту должность, не нужно обладать особыми качествами. За период с 1940 по 1945 год в нашей военно-морской разведке сменилось не менее семи начальников, в то время как в английском морском министерстве начальник военно-морской разведки сменился всего лишь один раз.

Лишь один из семи удовлетворял требованиям этой весьма специфической должности благодаря своей эрудиции, специфическим наклонностям и таланту. Характерно, что продолжительность его службы была самой короткой. Другие начальники представляли собой морских офицеров, выделившихся как администраторы или боевые командиры, но ни один из них не владел какими-либо особыми качествами, говорившими в пользу назначения его на эту работу. Более того, некоторые из них вовсе и не желали занимать пост начальника военно-морской разведки. Когда в один из критических моментов начальником назначили блестящего офицера, то он запротестовал, не желая «завязнуть» за столом в морском министерстве, и просил о назначении на корабль. Другой, соглашаясь на эту работу, выдвинул условие, что он будет уделять работе в морской разведке лишь ограниченное время, так как он не имеет к ней большого интереса и не особенно разбирается в ее задачах. Третьему работа нравилась, но он рассматривал ее как синекуру[22] и тормозил деятельность военно-морской разведки своей врожденной робостью; если бы ему разрешили пустить дело на самотек, то он заразил бы своей нерешительностью всех. Преемственность в британской военно-морской разведке была обеспечена с тех пор, как адмирал Годфри был заменен в связи с переходом на более важную должность коммодором Рашбруком. Последний был настоящим офицером, искренне верившим в высокое призвание разведки и воодушевлявшим своей верой подчиненных. Начальник британской военно-морской разведки Реджинальд Холл с успехом служил на этом посту в течение всей первой мировой войны.

Иногда благодаря счастливой случайности начальниками разведки у нас назначались офицеры, которые за короткий срок, бывший в их распоряжении, старались улучшить работу вверенного им учреждения. Одним из таких офицеров являлся капитан 1 ранга Уильям Голбрайт, которого в 1925 году назначили исполняющим обязанности начальника, по-видимому, чтобы «закрыть брешь», пока его не заменят другие, менее квалифицированные офицеры. Голбрайт с большой энергией принялся за исполнение своих обязанностей, он осуществил различные нововведения и провел организационные изменения в то время, когда политика, принципы и методы организации военно-морских сил сами подверглись коренным изменениям. Находясь в Панаме, я, конечно, не мог знать, что Голбрайт интересовался мной. В военно-морском училище, когда я имел еще звание мичмана, он был одним из моих преподавателей, а позже я встречался с ним по возвращении из Японии. Кажется, он не забыл, что я знаю Японию, и понимал, что мои специальные знания бесполезно растрачиваются в Панаме на работе, которая меня не удовлетворяла.

Тогда в командовании нашего Азиатского флота ожидались перемены: пост командующего флотом должен был занять адмирал Кларенс С. Уильямс, один из военно-морских теоретиков и блестящий тактик. В то время он был начальником нашего образцового военно-морского учебного заведения — военно-морского колледжа в Ньюпорте (штат Род-Айленд) и подготавливал очередной выпуск. Именно адмиралу Уильямсу капитан 1 ранга Голбрайт дал совет, определивший мое будущее. В переписке, которая продолжалась некоторое время, Голбрайт рекомендовал назначить меня в Азиатский флот на должность начальника разведки с тем, чтобы я занялся специальной проблемой, которая все больше и больше привлекала наше внимание. Конечно, до января 1926 года я ничего не подозревал об этих планах, и приказ об отзыве меня с крейсера «Рочестер» и направлении в распоряжение начальника военно-морских операций явился для меня неожиданностью.

Мое новое назначение было овеяно таинственностью. Мне не сообщили сразу, в чем состоит задание, но уже само расположение моего нового служебного помещения говорило, что оно весьма секретно. Моя комната 2646 находилась в морском министерстве в самом конце длинного коридора на втором этаже шестого крыла, в удалении от остальных кабинетов, на вход в нее требовалось специальное разрешение. Немногие лица, работающие в этой части здания военно-морского министерства, были молчаливыми и скрытными людьми, не желающими беседовать с кем бы то ни было о своей работе или о деталях полученного задания. В течение шести последующих месяцев я являлся членом этой группы призраков и стал спицей в незримом колесе, которое тогда только что начинало вращаться. Эта пауза в моей работе как бы носила гриф особой секретности, передо мной открывались новые аспекты современной разведки.

Наш отдел ведал одним из самых деликатных, сложных и спорных аспектов разведки — криптографией. Талейран однажды сказал, что разговорный язык служит человеку просто для того, чтобы скрывать мысли. Разведка, однако, не удовлетворяется этим средством и, подобно подросткам, которые используют определенные жаргонные выражения и слова, чтобы скрыть содержание разговора, имеет свой собственный язык и с его помощью делает свои радиограммы или переписку непонятными для тех, кто пытается раскрыть их содержание. Язык разведки выражен в криптографии (кодах и шифрах) — науке, сильно развитой в наше время, но сохраняющей много таинств древних египетских иероглифов.

Коды и шифры начали разрабатываться дипломатией еще в то время, когда она делала свои первые шаги, то есть в конце восемнадцатого века. События во Франции — вначале революция, а затем наполеоновская эра с ее противоположными интересами в области международной политики — возродили во всеевропейском масштабе тайную дипломатию, которой в свое время с большим искусством пользовались итальянские княжества и Ватикан. Разведка стала частью игры. Во всех европейских столицах крупные государства имели своих агентов, замаскированных зачастую под дипломатов.

Как заявил один из великих историков дипломатии, послы семнадцатого и восемнадцатого веков являлись «благородными, почетными шпионами». По словам бывшего посла Людовика XIV Франсуа де Кальера, «две основные обязанности посла заключались в том, чтобы, во-первых, смотреть за делами своего собственного монарха и, во-вторых, быть в курсе дел другого». Умный посол, утверждал он, знает, как добыть сведения обо всем, что происходит в мыслях монархов, в совете министров и в стране. И для таких целей «хорошая пирушка и согревающее воздействие вина» — блестящий союзник. Эти идеи использовались фашистской Германией, когда матерые шпионы работали под видом дипломатов. Фашисты были вполне откровенны, представляя своих послов как дипломатических агентов, заинтересованных в секретах стран, где они были аккредитованы. Они открыто говорили о том, что разведывательная деятельность является основной обязанностью дипломатов. Генерал Гаусгофер, один из геополитиков гитлеризма, указывал на то, что хороший дипломат должен иметь «предчувствие, подкрепленное тщательной разведкой».

Но именно «благородными почетными шпионами» дипломаты стали в XIX веке, во время наполеоновских войн, Священного союза, Венского конгресса, конгресса в Э-ля-Шапель и других политических маневрирований государств, происходивших под поистине мастерским руководством Талейрана и Меттерниха.

Донесения, которые эти дипломаты посылали в Лондон, Париж, Вену и Санкт-Петербург, доверялись курьерам, чье путешествие было сопряжено с опасностью. Никто не мог быть уверен, что донесение дойдет по назначению или попадет к противнику и даст ему таким образом разведывательные сведения, в которых он особенно сильно нуждается. Чтобы избежать таких неприятных случаев, были изобретены коды и шифры, они использовались с большим мастерством даже в те ранние дни тайной дипломатии. Им суждено было остаться постоянной принадлежностью дипломатии, и ее инструмента — разведки.

Мы, американцы, признали большое значение криптографии еще на заре своей истории и широко использовали ее во время войны за независимость в 1776 году, а также в гражданской войне 1860—1865 годов. Широкое применение криптографии англичанами во время первой мировой войны и тот успех, который был достигнут союзниками в результате ее правильного использования, убедили, нас в необходимости использования этого важного инструмента. Наше участие в первой мировой войне оказалось слишком кратким, чтобы иметь возможность создать свою собственную американскую систему, и англичане, располагавшие более совершенными методами криптографии, обеспечили нас всем, в чем мы нуждались в данной области. Они располагали несколькими кодами противника и, имея таким образом доступ к его особо важным тайнам, передавали нам копии расшифрованных писем и телеграмм. Однако, когда мир разрушил наш союз военного времени и взаимодействие с английской разведкой прекратилось, мы оказались предоставлены самим себе.

Существовало распространенное мнение, что вооруженные силы сильно нуждались в этом секретном языке, но они не располагали достаточными средствами для создания столь важного оружия. После победоносной первой мировой войны вклад вооруженных сил в победу был полностью забыт и на их новые потребности не обращалось должного внимания. Так, на развитие криптографии в послевоенном бюджете не выделялось ни одного доллара. Она, однако, признавалась важным оружием современной дипломатии, и государственному департаменту были отпущены средства для создания небольшого криптографического аппарата, главным образом для того, чтобы конкурировать, насколько это ему удастся, с честолюбивыми криптографическими отделами министерств иностранных дел других государств. Несовершенность данной организации компенсировалась трудолюбием, изобретательностью и опытом нескольких лиц, перед которыми стояла эта задача. Хотя наша криптографическая организация являлась, по-видимому, самой маленькой по сравнению с теми, которые существовали в других странах, она оказалась самой лучшей, обеспечивая наших творцов иностранной политики наиболее важными сведениями.

Развитие современных средств связи сопровождалось развитием криптографии как в позитивном, так и в негативном отношении. Коды и шифры стали неимоверно сложными. Наряду с этим большого совершенства достигли средства и методы их раскрытия. Расследование катастрофы в Пирл-Харборе, которое показало наши достижения в этой области, создало впечатление, что только мы обладаем этим важным оружием. Однако в действительности все воюющие стороны располагали блестящими и исключительно эффективными криптографическими службами. Но некоторые из наших высокопоставленных офицеров, ослепленные достигнутыми успехами, проявляли тенденцию почивать на лаврах и стоять на месте, в то время как другие стремились идти вперед. Коды, которые использовали наши дипломатические органы, едва ли изменившиеся в течение прошедших нескольких лет и, очевидно, устаревшие по сравнению с современными стандартами криптографии, расшифровывались сравнительно легко. Мне было хорошо известно, что японская и другие разведывательные службы имели значительный успех в этой области, и я довольно часто советовал начальству время от времени изменять коды, особенно в периоды международных совещаний, чтобы не дать потенциальным противникам возможности узнать наши секреты. Но в течение пятнадцати лет наши дипломатические коды и шифры оставались без изменения, что позволяло иностранным дешифровальщикам раскрывать их без особого труда.

Для того чтобы криптография оставалась эффективной, коды и шифры необходимо часто менять. Дважды во время второй мировой войны такие изменения привели к событиям, которые в настоящее время могут рассматриваться как имевшие решающее значение. Одно из них, на мой взгляд, оказало непосредственное влияние на исход войны. После падения Франции немцы начали проводить подготовку для вторжения в Англию, которая в то время не располагала достаточными вооруженными силами в результате понесенных ею больших потерь в Европе и была открыта для нападения противника вдоль всего ее побережья. На территории Англии находились несколько немецких агентов, они изучали местность в связи с подготовкой немцев к вторжению. Однако следует отметить, что их задача являлась второстепенной по сравнению с теми важными сведениями, которые немецкая разведка получала благодаря раскрытию английских кодов. Действительно, в течение всей войны немецкая криптографическая служба работала исключительно эффективно, и наибольшие успехи немецкой разведки следует отнести за счет успешной деятельности ее дешифровальщиков.

Операция, известная под условным наименованием «Морской лев», имела целью захват Англии; работы по ее подготовке тщательно велись немцами на оккупированном берегу Франции, Бельгии и Голландии, причем Гитлеру и его высшим штабам были известны все предпринимаемые англичанами контрмеры, так как немецкая разведка раскрыла английские коды и шифры; эту операцию предстояло начать в августе 1940 года мощными ударами авиации, при этом к 15 сентября интенсивность налетов должна была достигнуть своего максимума. Вслед за этим сразу же планировалось приступить к высадке войск вторжения, проводимой двумя волнами. Чтобы отвлечь английский военно-морской флот, предполагалось нанести вспомогательный удар в северной части Англии.

Все эти планы разрабатывались на основе разведывательных данных, полученных путем дешифрирования английских радиограмм. И немцы, полностью осведомленные об английских секретах, чувствовали себя на «седьмом небе», но последовавшие вскоре события нарушили все их расчеты. В данном случае речь идет не о сосредоточении английских сил и не о других каких-либо оборонительных мероприятиях, а об абстрактных действиях, которые стоили Англии очень дешево, но, по сути дела, имели решающее значение в ее спасении. Перед самым немецким вторжением все английские коды и шифры были изменены. В немецком верховном командовании поднялась паника. Не зная, что происходит в Англии, Адольф Гитлер метался, как будто бы он вдруг лишился своих глаз и ушей. Сверх всего этого он надеялся узнать о масштабах разрушений, причиненных налетами немецкой авиации, из расшифрованных английских радиограмм. Но теперь его криптографы могли только доложить ему, что они не в состоянии раскрыть новые коды. Искусственный туман, окутавший таким образом Англию, продержался в течение нескольких месяцев, и Гитлер, лишенный своего самого важного оружия, не осмелился начать вторжение. К тому времени, когда немцам удалось раскрыть новые английские коды, было слишком поздно приступать к проведению вторжения. Англия получила столь необходимую для нее передышку, и, более того, она ликвидировала самую крупную угрозу, которая когда-либо нависала над ней в течение всей войны.

Другой случай с кодами причинил нам много вреда и задержал некоторые наши приготовления к освобождению Европы. Налет на дом японского военного атташе в Лиссабоне, проведенный без разрешения соответствующих властей, насторожил наших противников и заставил их изменить свои коды, которые были нам хорошо известны. Мы внезапно лишились этого важного источника информации, и потребовались долгие месяцы напряженной работы, чтобы раскрыть новые японские коды.

В 1926 году, когда я впервые столкнулся с этой интереснейшей областью современной разведки, искусство дешифрирования у нас находилось в начале своего развития. Мне поручили заниматься Японией. Я должен был найти пути и средства слушать японские разговоры и перехватывать японские сообщения. Следует подчеркнуть, что, несмотря на свое большое значение, служба дешифрирования является только частью разведки. Нельзя узнать обо всем, что происходит в лагере противника, если сосредоточить свое внимание только на расшифровке его сообщений. Таким способом можно добыть лишь часть необходимых разведке сведений. Даже наиболее полное и эффективное дешифрирование оставляет многие пробелы незаполненными и многие задачи нерешенными. Сообщения, которыми обмениваются различные органы и учреждения противника, никогда сами по себе не являются исчерпывающими. Часто в них содержится много непонятного: скупые ссылки на факты (знание которых адресатом предполагается) или же на отданные ранее устные распоряжения. Сбор дополнительных сведений поручается другим видам разведки. Дешифрирование можно рассматривать как средство, призванное для заполнения пробелов, оставленных другими видами разведки. Если бы великая держава, имеющая международные обязательства, попыталась удовлетворить свои потребности только лишь за счет одной службы дешифрирования, то это привело бы к роковым последствиям. Дешифрирование — часть большой и сложной разведывательной системы, где один вид разведки подкрепляет другой.

Как новичку в криптографии, мне потребовалось много времени для того, чтобы познакомиться с этой деликатной наукой. Моя работа на этом совершенно секретном поприще продолжалась в Вашингтоне в течение семи месяцев. Мои друзья, проявляющие законное любопытство, ничего не знали о характере моей деятельности. Наблюдательные японцы, несмотря на свое страстное желание раскрыть эту тайну, также оставались в полном неведении. Я говорил, что готовлюсь к новой работе. Без особого труда я приспособился к медленному темпу жизни в спокойном Вашингтоне, который тогда еще не имел такого мирового значения и не был столь важным международным центром, каким он является теперь. Найти квартиру было нетрудно, и, поглощенный в то время миром цифр, я избрал жилой дом № 1616 на 16-й улице, где размещается большинство посольств. Целые дни я проводил за учебой и работой среди людей, для которых осторожность стала второй натурой. В течение долгих часов, не проронив ни единого слова, мы, склонившись над кипами заиндексированных бумажных листов с цифрами и буквами, расположенными в хаотическом беспорядке, пытались разгадывать сложные загадки и постепенно находили решение, как в сложном кроссворде, В то время в комнате № 2646 нас было всего лишь несколько молодых людей, которые отдались криптографии с такой же аскетической преданностью, с какой юноши идут в монастырь. Каждый из нас знал, что секретность исключала возможность быть отмеченным за хорошую работу, хотя это являлось обычным для офицеров других видов деятельности. Именно тогда я впервые осознал, что разведка, подобно добродетели, сама по себе является вознаграждением. Даже теперь пионеры американской криптографии остаются неизвестными для публики, хотя некоторые из них стали ветеранами и сделали значительный вклад во многие победы на Тихом океане. Молодой офицер — летчик, сбивший самолет, на котором находился японский адмирал флота Ямамото[23], был отмечен высокими наградами нашей страны, но люди, которые дали ему важные сведения, обеспечившие успешное выполнение его обычных задач, — дешифровальщики, уединившиеся в своих секретных комнатах, остались без наград. Корабли и люди, которые решили исход битвы у острова Мидуэй, перехватив и разгромив мощный японский флот вторжения, получили благодарность всей страны. Их названия и имена выгравированы на военном памятнике, воздвигнутом, героям Америки. Но скромные мужчины и женщины, чья непризнанная, но выдающаяся деятельность сделала возможными такие победы путем раскрытия тайн японских шифров и кодов, остаются неизвестными и ненагражденными. Чтобы работать в области криптографии, нужно иметь страстную готовность оставаться неизвестным. В некотором отношении люди, трудившиеся в комнате 2646 в здании морского министерства, являлись отшельниками разведки, которые ничего не говорили, но все видели и знали.

Мои коллеги, казалось, не чувствовали всей той романтики, которая была присуща их деятельности. Они были простыми, скромными людьми, полностью поглощенными своей работой и не интересовавшимися ничем другим. В течение долгих часов они работали с большим трудолюбием, забывая об обеде и выходных днях, когда им приходилось решать сложные задачи. Часто, обдумывая ту или иную загадку, они находили решение после полуночи, уже в постели. В таких случаях они немедленно бежали в министерство и продолжали свою работу без перерыва до тех пор, пока не убеждались в правильности найденного ими решения или в ошибке. Приятно было наблюдать за работой этих людей, трудившихся неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом в течение целых десятков лет, тренирующих себя и совершенствующих свое искусство в сохранении тайны, что являлось частью их деятельности. Я надеюсь, что эти строки будут признаны как воздание должного забытым мужчинам и женщинам, работавшим в самой секретной области разведки, с тем, чтобы теперь, когда их деятельность раскрыта в печати и различных расследованиях, привлечь внимание страны к их неизвестным широкой публике достижениям и заслугам.

Я стал частью этого поистине рыцарского секретного ордена и гордился тем, что принадлежал к этой небольшой группе людей без имени. Но мое возвращение в Вашингтон не прошло незамеченным для японцев, которые пристально наблюдали за каждым моим движением. Они быстро узнали о моем новом назначении и старались получить сведения о характере моих новых обязанностей. В своих попытках они достигли слабых успехов, так как даже моя жена, которую я обычно посвящал в свои секреты, не имела никакого представления о работе, в которую я окунулся с полным самозабвением. Если японцы следили за мной, а это несомненно, то они могли видеть меня рано утром, когда я выходил из дома на 16-й улице и направлялся в морское министерство, где я растворялся среди сотен моих товарищей офицеров. Я был уверен, что никто никогда не следил за мной, когда я шел в комнату 2646, так как моя продолжительная служба в разведке научила меня устанавливать наличие слежки и избавляться от нее.

Когда японцы не смогли получить информацию о моей работе косвенными путями, они попытались действовать прямо. Я стал получать приглашения на вечеринки, устраиваемые ими в Вашингтоне, и часто случалось так, что из присутствовавших на них мы с женой были единственными представителями Запада. Мы вели обычные длинные разговоры на общие темы, и затем японцы, эти неуклюжие актеры, приступали к намеченным вопросам. При этом было ясно, что каждый их шаг, представляющий собою маленькую ловушку, тщательно отрепетирован. В другом углу моя жена приятно улыбалась в то время, как ее «строго допрашивали», но японские инквизиторы ничего от нас не могли узнать. Я нисколько не сомневаюсь, что неудача японцев проникнуть в характер моей деятельности в Вашингтоне усиливала их любопытство. Приглашения на японские вечеринки участились, разговоры принимали более целеустремленный характер до тех пор, пока я не стал изображать из себя невозмутимого, ни в чем не замешанного обвиняемого в суде, которого честолюбивый, но очень неопытный прокурор подвергает сильному перекрестному допросу. Все попытки японцев что-либо узнать от меня вызывали у меня только смех.

В то время, в 1926 году, в Вашингтон прибыл новый японский военно-морской атташе. Его выбор для этой должности указывал на растущее значение этого сторожевого поста японской разведки. Это был капитан 1 ранга Исороку Ямамото, будущий главнокомандующий японским объединенным флотом. Он являлся человеком, который вовлек Японию в войну. Я знал Ямамото слабо, хотя мне указывали на него, как на восходящую звезду в морском генеральном штабе, как на человека с большими перспективами. Он являлся сторонником увеличения воздушной мощи и блестящим стратегом, особенно интересующимся оперативными проблемами военно-морской стратегии. Его прибытие в Вашингтон повлекло за собой значительные изменения в методах и целях японской разведки. Предшественники Ямамото сосредоточивали свое мнение на получении информации тактического характера: проблемы и методы стрельбы, технические данные наших кораблей, боевой порядок и подробные данные о техническом прогрессе в нашем флоте. Теперь, как нам казалось, аппарат военно-морского атташе в Вашингтоне больше не интересовался этими тактическими и техническими сведениями. Внезапно оперативные проблемы в рамках высшей стратегии вышли на первое место японской разведывательной деятельности.

Мы убедились в этой перемене и решили найти причины того, почему японцы переметнулись от тактики к стратегии. В конце концов мы пришли к выводу, что это произошло в основном благодаря более широкому интеллектуальному кругозору Ямамото и его собственной заинтересованности в этих проблемах, которые тогда доминировали в японской разведывательной деятельности в Соединенных Штатах. Тактическими вопросами занимались агенты более низкого пошиба. Военно-морской атташе вникал в крупные проблемы, вопросы войны в целом.

Я всегда чувствовал, после того как Ямамото назначили главнокомандующим объединенным флотом во время войны, что первые планы нападения на Пирл-Харбор возникли в его беспокойной голове именно здесь, в Вашингтоне. Он принадлежал к той небольшой группе японских военно-морских офицеров, которые до конца возражали против Вашингтонского соглашения по ограничению флотов. Его возражения касались попыток сдать на слом авианосцы. Пункт 4 Соглашения определял авианосцы как военные корабли со «стандартным водоизмещением, превышающим 10 000 тонн, предназначенные для специфической и исключительной цели несения самолетов». Япония имела несколько кораблей в строю и в стадии постройки, как раз превышавших этот предел, и Ямамото был основной фигурой в кругах, стремившихся увеличивать количество авианосцев в японском флоте. Являясь крупным военно-морским стратегом, он признавал даже на той же ранней стадии развития морской воздушной мощи значение авианосцев и с большим огорчением видел свои самые заветные мечты грубо нарушенными Вашингтонским соглашением. Он никогда не простил нас за наше настойчивое требование, чтобы четыре японских авианосца были сданы на слом. Именно на этих авианосцах он основывал свои надежды и строил свои честолюбивые планы.

Хотя он командовал крейсерами и прослужил определенный срок в штабе, он поддерживал тесную связь с офицерами японской военно-морской авиации в течение всей своей службы. В Соединенных Штатах он также занимался проблемами организации взаимодействия авиации и военно-морского флота на самом высшем оперативном уровне. Когда он впервые прибыл в Вашингтон, я просмотрел его биографию, составленную в течение многих лет военно-морской разведкой. Он родился 4 апреля 1884 года в городе Нагаока в префектуре Сага и был шестым сыном Тэйкити Такано, вероятно приемным — обычай усыновления был широко распространен в Японии. Он поступил в военно-морскую школу в 1901 году и закончил ее в 1904 году. К 1915 году он уже капитан 3 ранга и помощник министра военно-морского флота. Он несколько лет провел в Соединенных Штатах и Англии, изучая английский язык, как и я в свое время изучал японский, и теперь бегло говорил по-английски. В его биографии он характеризовался, как «исключительно способный, энергичный и сообразительный человек». Мне не пришлось долго ждать, чтобы получить подтверждение точности этих выводов.

Однажды вечером, когда я возвратился домой после напряженной дневной работы, моя жена встретила меня сообщением, из которого я понял, что за мной увязалась большая рыба. После того как мелкая рыбешка не смогла узнать характер моих обязанностей, а интерес японцев ко мне усилился еще и потому, что они не могли связаться со мной по рабочему телефону, Ямамото пришел ко мне домой и долго говорил с моей женой. Он пригласил меня к себе на квартиру, которая в то время служила ему и местом работы. Хотя он был женат и имел дочь, он оставил семью в Токио и принимал своих гостей без хозяйки. Он не прибегал к методам своих предшественников, которые в разведывательных целях использовали женщин. На приемах у Ямамото женщин обычно не было. Гостям подавалось ограниченное количество спиртного. Он всегда предлагал сыграть в карты, чему отдавался с полным самозабвением, играл он с большим искусством. На вечеринке, куда он меня пригласил, присутствовали только мужчины; они, как обычно, играли в карты. Покер был его любимой игрой, и он играл с невоздержанной и неприкрытой решительностью, как будто хотел разгромить нас в карточной игре, прежде чем нанесет нам поражение в войне. Я знал, что он чемпион игры в го (японские шахматы) среди личного состава японского флота и неизменный победитель в покере. Мои товарищи по учебе не без сожаления могут подтвердить, что я сам был неплохим игроком в покер. В этой игре, предоставляющей достаточно времени и возможности для изучения характера, я особенно интересовался реакцией Ямамото на старание обыграть его. В отличие от большинства японцев, которые чувствуют себя растерянными и униженными, когда проигрывают даже в безвредной карточной игре, Ямамото высоко ценил мои попытки выиграть у него. Я увидел в нем человека, любящего идти в бой с поднятым забралом.

Когда я вошел в его апартаменты, я встретил того же самого коренастого чернобрового человека, что и несколько лет тому назад. Он носил коротко стриженные волосы, улыбался широко, но довольно снисходительно. Агрессивная натура чувствовалась даже в его улыбке. Почти сразу же подали коктейли и обед — смесь японских и европейских блюд. Было ясно, что он любил свою игру — эту комбинацию разведки и карт, ибо едва окончился обед, как стол очистили и приготовили для игры в покер. Хозяин пригласил нас доставить ему удовольствие игрой в карты. Он вскоре стал пересыпать свои ставки и картежные хитрости едва прикрытыми вопросами явно военно-морского характера.

Во время наших последующих встреч он пытался объединить два своих любимых занятия, и мне потребовалось призвать на помощь всю свою энергию, чтобы победить его в обеих играх. Ямамото имел всего лишь три пальца на правой руке — последствие взрыва на борту корабля во время Цусимского сражения в то время, когда он, будучи еще лейтенантом, служил при адмирале Того на флагманском корабле «Микаса». Меня развлекало то, как он с необычным проворством проделывал с картами различные манипуляции своими тремя пальцами правой руки. Я чувствовал, что он гордился своим трюкачеством, как фокусник; он громко смеялся, когда мы награждали его мастерство комплиментами.

Не довольствуясь легкими победами, он приглашал в свой дом людей, которые представляли собой сильных противников как в области разведки, так и в игре в покер. Я не знаю, как много он мог узнать от нас, но я хорошо знаю, что мы часто обыгрывали его в покер и немало от него узнавали, в том числе и об его идеях в отношении военно-морской стратегии. Именно во время этих встреч я впервые составил представление о том, в каком направлении будет развиваться военно-морской флот Японии. Авианосец — комбинация морской и воздушной мощи — все время витал перед глазами Ямамото.

Он занимался почти исключительно оперативными вопросами, и это могло вызвать у нас интерес к людям, которым он доверил тактическую разведку, если бы мы не следили за деятельностью многих его подчиненных. Не так уж трудно было определить, кому из своих агентов Ямамото поручил заниматься выполнением этой задачи. Вскоре после войны, когда Япония приступила к осуществлению своей программы строительства военно-морского флота, в Нью-Йорке открылись японские конторы по закупке новых чертежей, патентов и производственных лицензий наших заводов с тем, чтобы ускорить японскую строительную программу путем приобретения американских изобретений на открытом рынке. Эти закупочные комиссии обычно приобретали по одному образцу изобретений, будь то самолет, дальномер или прибор по управлению огнем. Эта бережливость при закупках привлекла мое внимание, и я лично пытался убедить наших промышленников воздерживаться от продажи только одной штуки всех видов изобретений.

— Если хотите продавать, — говорил я им, — делайте так, чтобы они платили как можно больше за каждое изобретение. Поставьте условие, что они должны покупать сто штук каждого вида изобретений или им совсем ничего не продадут.

Однако вряд ли я убедил наших промышленников в мудрости осуществления контроля над японской техникой путем выкачивания их ограниченных фондов. Даже перед самым началом тихоокеанской войны они проявляли свою корыстную заинтересованность в продаже японцам по одной штуке всех своих изобретений, включая наши последние модели самолетов, которые вскоре под японской маркой действовали против нас.

Отказ Ямамото от тактической разведки увеличил, по моим заключениям, потенциальное значение японских торговых агентов в Нью-Йорке. Проявив интерес к делам японцев, мы раскрыли ряд других организаций и учреждений, занимающихся деятельностью подобного характера: управление армейского инспектора, информационное бюро по шелку и японское туристическое бюро. Наша военно-морская разведка следила за деятельностью этих учреждений и знала о многом, что в них происходило. На самом деле, когда я впервые стал говорить о них в нашем управлении, мне сказали, что наше высшее командование разрабатывало планы, направленные на закрытие этих учреждений, как очагов японского шпионажа. Такое предложение изумило и обеспокоило меня, и я попросил разрешения обсудить этот вопрос с высшим начальством.

— Эти япошки думают, что они могут делать все, что им угодно, — сказал мне один высший офицер. — Они используют эти учреждения, которые являются не только конспиративными квартирами и почтовыми ящиками (через которые различные агенты посылают свои донесения), но служат и центрами технической разведывательной деятельности.

— Откуда вы об этом знаете? — спросил я.

— Да, я знаю, — ответил он, — и не собираюсь больше валять дурака. Мы думаем нагрянуть на них сейчас же, а то будет слишком поздно.

В связи с этим следует сказать, что мы располагали довольно эффективной системой, дающей возможность следить за посетителями этих учреждений, а также за их персоналом. Наша контрразведка знала до мельчайших подробностей обо всем происходившем в их просторных комнатах.

— Вы действительно имеете в виду, — сказал я, когда он мне подробно рассказал о своих планах, — ликвидировать ваш самый лучший источник информации? Это не контрразведка — это крайняя мера. До тех пор, пока японцы думают, что мы глупцы, они будут применять свои неуклюжие методы почти открытой разведки и мы можем быть спокойны, не правда ли? Дайте им возможность вести мелкую игру. Кроме всего прочего, они не могут причинить нам никакого вреда, пока мы хорошо знаем, чем они там занимаются. А мне кажется, что мы знаем о них довольно много.

В разведке существует трюизм, что если вы дадите своему противнику достаточно длинную веревку, можно быть уверенным, что он повесится на ней. Часто агенту противника не препятствуют продолжать работу будто бы без помех со стороны контрразведки в течение пяти, а то и десяти лет. Все это время он находится под наблюдением, вся получаемая им информация проверяется и перепроверяется, все его действия тщательно регистрируются. Благодаря этому методу могут быть обнаружены новые иностранные агенты, их резиденты и целые организации. До тех пор пока агент доставляет те материалы, которые от него требуют хозяева, он обычно остается на своем посту, и в связи с этим ведение наблюдения за ним облегчается постоянством выполняемых им задач. Как только этого агента отзовут, а вместо него назначат нового, контрразведке будет трудно быстро раскрыть последнего и установить за ним такое же наблюдение, как за его предшественником. Старые агенты обычно менее опасны, несмотря на их хорошую осведомленность в тех или иных вопросах, чем один новый человек, чья личность и деятельность неизвестны нашей контрразведке.

После долгих споров и логических доказательств удалось убедить высшее командование пока не беспокоить японских шпионов, орудовавших в так называемых закупочных комиссиях. Вместо этого мы разработали планы по «обеспечению» их сведениями, в которых они столь сильно нуждались и которые так страстно искали. Для этого нам пришлось подготовить себя для той обворожительной игры в «двойников», которую нам пришлось широко вести в этой битве умов.