VIII ЖИЗНЬ В ПАРМЕ 1749 год
VIII
ЖИЗНЬ В ПАРМЕ
1749 год
Я поехал в комедию и познакомился там с несколькими корсиканскими офицерами, которые служили во Франции в Королевском Итальянском полку, а также с одним молодым сицилианцем по имени Патерно, отменнейшим вертопрахом, какого только видел свет. Сей юноша был влюблён в актрису, которая потешалась над ним: он развлекал меня описаниями всех её бесподобных качеств и рассказами о её к нему жестокосердии. Хотя она и принимала его в любое время, но каждый раз, когда он пытался добиться хоть какой-нибудь милости, холодно его отвергала. Ко всему этому бесчисленными обедами и ужинами, без которых вообще не стала бы обращать на него внимания, она разоряла сего несчастного.
В конце концов ему удалось заинтриговать меня. Рассмотрев его предмет на сцене и найдя в ней некоторые достоинства, я решил завязать знакомство, и Патерно взял на себя удовольствие сопровождать меня.
Я встретил у неё лёгкое обхождение и, зная её скудные средства, не сомневался, что пятнадцати или двадцати цехинов достаточно для овладения этой крепостью. На таковые мои рассуждения Патерно лишь рассмеялся и возразил, что, если я осмелюсь сделать ей такое предложение, она вообще откажет мне от дома. Он назвал мне офицеров, которых она не желает более видеть, чтобы наказать за подобные предложения. “Тем не менее, — добавил он, — мне бы хотелось, чтобы вы попробовали и потом откровенно рассказали мне, как обернулось дело”. Я понял, что он смеётся надо мной, но обещал исполнить его желание.
Придя к ней в ложу и воспользовавшись тем, что она восхищалась моими часами, я сказал, что стоит ей только захотеть, и она получит их.
— Благородные люди не делают подобных предложений честной девице.
— Другим я предлагаю не больше дуката, — ответил я и удалился.
Узнав от меня про этот разговор, Патерно подпрыгнул от удовольствия, а дней через семь или восемь объявил мне, что она сама описала ему всё в точности как я, и полагает, что я не хожу к ней из боязни быть пойманным на слове. Я просил передать, что навещу её ещё раз, но не ради предложений, а единственно дабы показать моё пренебрежение её авансам.
Повеса мой исполнил всё без умолчаний, и раздосадованная актёрка велела ему сказать, что я просто боюсь появиться у неё. Решив доказать в тот же вечер своё презрение, я после второго акта, когда она уже кончила роль, явился к ней в ложу. Ока отослала сидевшего там какого-то субъекта, якобы по спешной надобности, и после того как тщательно заперла дверь, с весёлым видом уселась у меня на коленях и спросила, верно ли, что я так сильно презираю её.
В подобном положении никогда не достаёт духу обидеть женщину, и вместо ответа я сразу же приступил к делу, не встретив даже такого сопротивления, которое служит лишь для возбуждения аппетита. Но и здесь, по своему обыкновению, я поддался чувству, абсолютно неуместному, когда благородный человек имеет слабость вступать в отношения с женщинами подобного сорта, и оставил ей двадцать цехинов. Весьма довольные друг другом, мы вместе посмеялись над глупостью Патерно, который, очевидно, совсем не понимал, как оканчиваются обиды такого рода.
На следующий день, повстречав беднягу - сицилианца, я сказал ему, что провёл время с великой скукой и вообще не намереваюсь более ходить туда. На самом деле я не имел к тому желания, но более существенная причина, указанная мне самой природой ровно через три дня, принудила меня сдержать данное слово.
Однако же, хоть и глубоко озабоченный постыдным своим положением, не почитал я себя вправе жаловаться, ибо видел в сём несчастье справедливую кару за то, что польстился на сию новоявленную Лаису.
Я почёл за лучшее довериться г-ну де ла Э, который обедал у меня всякий день, не скрывая своей бедности. Этот умудрённый годами и жизнию муж передал меня в руки искусного лекаря, бывшего к тому же ещё и дантистом. Известные симптомы принудили его принести меня в жертву богу Меркурию, и сие лекарство не позволило мне выходить из комнаты в течение шести недель. Это было зимой 1749 года.
Пока я избавлялся от одной скверной болезни, де ла Э заразил меня ещё худшей, коей я никогда не считал себя подверженным. Сей фламандец, оставлявший меня одного лишь на один час утром, дабы, как он говорил, сходить помолиться, превратил меня в святошу! И до такой степени, что вслед за ним я почёл за счастие эту болезнь как средство ко спасению моей души. Несомненно, подобная перемена в моём рассудке была следствием ослабления организма из-за употребления ртути. Сей вредоносный металл столь притупил мой ум, что все прежние убеждения казались мне совершенно ложными. Я решился вести совсем другой образ жизни.
Де ла Э говорил мне о рае и делах потустороннего мира с такой убеждённостью, словно побывал там собственной персоной, и сие даже не казалось мне смешным, настолько приучил он меня не доверяться рассудку.
В начале апреля месяца, совершенно излечившись от своего недуга и обретя прежнюю крепость, стал я каждодневно посещать со своим благодетелем храмы и не пропускал ни единой службы. С ним же проводил я вечера в кофейне, где неизменно собиралось весёлое общество офицеров. Среди них выделялся один провансалец, который развлекал компанию всяческими фанфаронадами и рассказывал о подвигах своих на поле брани под знамёнами разных держав, главным образом испанскими. Поскольку он был занятен, то в виде поощрения все делали вид, что верят ему. Как-то, заметив мой пристальный взгляд, он спросил, не были ли мы ранее знакомы.
— Чёрт возьми, сударь, ещё бы не знакомы! Разве вы забыли, что мы вместе сражались при Арбелах?
Слова мои были встречены общим смехом, но фанфарон, нимало не смутясь, с живостью ответствовал:
— Но что здесь смешного? Я и на самом деле был там, и кавалер мог видеть меня. Кажется, я даже припоминаю его.
Затем, обратившись уже ко мне, он назвал полк, в котором мы оба служили, и мы тут же расцеловались, выразив обоюдное удовольствие вновь встретиться в Парме.
После сей истинно комической шутки я удалился в сопровождении моего неразлучного попечителя.
На следующее утро мы с ним ещё сидели за столом, как в комнату вошёл сей провансальский хвастун и, не снимая шляпы, заявил:
— Синьор Арбела, у меня к вам важное дело. Поторопитесь выйти со мной, а если вам страшно, можете взять кого хотите. Я всегда управлялся с полудюжиной противников.
Не отвечая на сие ни слова, я встал, вынул пистолет и, прицеливаясь, сказал с твёрдостию:
— Никому не позволено беспокоить меня в моей комнате. Извольте выйти или я прострелю вам голову.
Мой храбрец выдернул из ножен шпагу и предложил мне стрелять. В ту же минуту де ла Э бросился между нами и стал отчаянно стучать ногами в пол. Явился хозяин и пригрозил офицеру, что позовёт стражу, если тот сейчас же не уберётся.
Офицер ушёл, заявив, что я публично оскорбил его и он озаботится получить должную ему сатисфакцию столь же публично.
Опасаясь, как бы дело не приняло дурной оборот, стал я рассуждать с де ла Э о средствах к поправлению положения. Однако же нам недолго пришлось ломать голову — через полчаса явился офицер герцога пармского с приказанием для меня незамедлительно прибыть к конному караулу, где старший по гарнизону майор де Бертолан хотел говорить со мной.
Я попросил де ла Э сопровождать меня в качестве свидетеля, дабы подтвердить как всё сказанное мною в кофейне, так и происшедшее у меня в комнате.
У майора я застал нескольких офицеров. Среди них был и мой фанфарон.
Г-н де Бертолан, человек неглупый, увидев меня, слегка улыбнулся, а затем с самым серьёзным видом сказал:
— Сударь, поскольку вы публично обидели этого офицера, то обязаны дать ему публичную же сатисфакцию согласно его желанию. Как старший по гарнизону я принужден требовать от вас этого, дабы сие дело кончилось ко всеобщему удовольствию.
— Господин майор, о сатисфакции не может быть и речи, поскольку я ни в каком смысле не сказал ничего оскорбительного, а лишь заметил, что, кажется, видел его в битве при Арбелах, и сомневаться в этом у меня не было никаких оснований, тем более получив подтверждение от него самого.
— Но мне, — перебил меня офицер, — послышалось Родела, а не Арбелы, и все знают, что я был при Роделе. Вы же говорили об Арбелах и с единственным намерением посмеяться надо мной, ибо сия битва произошла более двух тысяч лет назад, а сражение у Роделы в Африке относится к нашему времени, и я был там под командой герцога Монтемара.
— Прежде всего, сударь, вы не можете судить о моих намерениях. Я не оспариваю, что вы были при Роделе, коли вы так говорите. Но теперь дело меняется, и сатисфакции требую уже я, раз вы осмеливаетесь утверждать, что я не участвовал в Арбельском сражении. Герцог Монтемар там не командовал, но я был адъютантом при Параменионе, и меня ранили у него на глазах. Если вы пожелаете видеть шрам от сей раны, то я, к сожалению, не смогу удовлетворить вас, ибо тогдашнее моё тело уже не существует, а тому, в котором я живу теперь, лишь двадцать три года.
— Всё это похоже на безумие, но в любом случае у меня есть свидетели, что вы посмеялись надо мной, и я требую сатисфакции.
— Равно как и я. Наши притязания по меньшей мере одинаково справедливы, но мои даже основательнее — ведь ваши свидетели подтвердят, что вы говорили, будто видели меня при Роделе, а я, чёрт возьми, никак не мог быть там.
— Возможно, я ошибся.
— Это могло произойти и со мной.
Майор, еле сдерживавшийся, чтобы не рассмеяться, сказал:
— Я не вижу для вас никаких оснований требовать сатисфакции, поскольку кавалер, так же, как и вы, согласился, что мог ошибиться.
— Но разве возможно, чтобы он участвовал в битве при Арбелах?
— Он оставляет вам право верить или не верить этому. А теперь, господа, позвольте просить вас, как истинно благородных людей, пожать друг другу руки.
Что мы и сделали с превеликим удовольствием.
На следующий день несколько смущённый провансалец явился пригласить меня к обеду, и я достойно принял его. Так закончилось сие забавное происшествие, чему более всех радовался г-н де ла Э.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОКЧитайте также
Жизнь другая, жизнь не наша
Жизнь другая, жизнь не наша Жизнь другая, жизнь не наша — Участь мертвеца, Точно гречневая каша, Оспины лица. Синий рот полуоткрытый, Мутные глаза. На щеке была забыта — Высохла слеза. И на каменной подушке Стынет голова. Жмется листьями друг к дружке Чахлая трава. Над
VIII. «Не сожалей, что жизнь минует…»
VIII. «Не сожалей, что жизнь минует…» Не сожалей, что жизнь минует, Когда с тобой перед концом Природа пышно торжествует Таким немеркнущим венцом, Когда пленительнее сказки В ней каждый луч и каждый звук — И песня вод, и неба краски, И гор воздушный полукруг. 20 августа
Книга восьмая (1749–1755)
Книга восьмая (1749–1755) Окончив предыдущую книгу, я должен был сделать перерыв. Новая книга начинается с описания длинной цепи моих бедствий.Постоянно бывая в двух парижских домах из числа наиболее блестящих, я, несмотря на свою малую общительность, все же составил себе там
Александр Николаевич Радищев (1749–1802) «…ДУША МОЯ СТРАДАНИЯМИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА УЯЗВЛЕННА СТАЛА»
Александр Николаевич Радищев (1749–1802) «…ДУША МОЯ СТРАДАНИЯМИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА УЯЗВЛЕННА СТАЛА» Пока шло следствие в Тайной экспедиции, пока дело рассматривалось в Палате уголовного суда, нервы Радищева были напряжены до предела — он совершенно не мог спать. Противоборство
Поражение при Парме
Поражение при Парме Фридрих, не отваживаясь на штурм Пармы, приказал соорудить осадную крепость из деревянных и каменных домов. Поскольку он уже объявил о намерении стереть Парму с лица земли, то с учетом будущей победы назвал выстроенный городок Викторией. По примеру
«Не зря прожитая жизнь — долгая жизнь»
«Не зря прожитая жизнь — долгая жизнь» Неподалеку от замка Клу протекала Луара. Леонардо не мог не заинтересоваться ею.«Ум его никогда не пребывал в покое, всегда Леонардо придумывал нечто новое»,— писал неизвестный автор.Неудивительно, что Леонардо вскоре стал
Глава I. Детство и ранняя юность (1749—1765)
Глава I. Детство и ранняя юность (1749—1765) Предки и семья Гёте. – Характеры его отца и матери. – Перестройка дома. – Начало учения. – Религиозные сомнения. – Семилетняя война и французское нашествие. – Быстрое развитие молодого Гёте. – Эпизод с Гретхен. – Переход от
28 августа 1749 года
28 августа 1749 года Во Франкфуртской церковной книге записано о крещении Гёте главным пастором церкви святой Катарины, доктором Фрезениусом, который венчал еще родителей Гёте и конфирмировал мать: «1749. Август. Крестил сверх того во Франкфурте. В пятницу 29 dito р. Н. Doct. u. Sen.
Жизнь веселая, жизнь богемная
Жизнь веселая, жизнь богемная В 1895 году Кроули поступает в Кембриджский университет, точнее — в Колледж Троицы[5]. Это говорит о многом. Кембридж — один из двух (второй — Оксфорд) английских вузов, в которые в те времена требовались вступительные экзамены. И, надо сказать,
VIII «Подлинная жизнь Себастьяна Найта»
VIII «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» выдает себя за историю жизни писателя Себастьяна Найта (родился в 1899 году в Санкт-Петербурге от матери-англичанки и русского отца; умер в 1936 году), которую в том же 1936 году пытается исследовать и