1. Неслучайная «случайность»

1. Неслучайная «случайность»

С бывшим разведчиком морской пехоты Иваном Дмитришиным меня познакомил генерал-лейтенант в отставке Евгений Иванович Жидилов, коему в дни героической обороны Севастополя довелось командовать 7-й бригадой морской пехоты Черноморского флота.

— Иван Дмитршнин работает директором техникума в Борщеве Тернопольской области, — сказал Евгений Иванович. — Отважной натуры человек, в Севастополе у него была кличка матрос Кошка.

— Это по старой привычке, от Льва Николаевича Толстого ко мне прилипло, — смущенно оправдывался неторопливый на слово Иван Дмитришин.

Натура у него действительно флотская: плечи — развернутый метр, черты лица крупные, взгляд задумчивый и вместе с тем прямой, как нацеленный штык. Вначале мне даже казалось, что его не вызовешь на откровенный разговор. Разведчики привыкли больше думать, чем говорить. И вдруг из его уст вырывается, как он сказал, «случайный» эпизод.

Было это в начале октября 1941 года. Вражеские бомбардировщики все чаще и чаще прорывались через зоны воздушного заграждения Севастополя и вываливали свой груз на различные объекты города. Однажды они нацелились на квадрат, в котором размещалась «Севастопольская панорама». Нависла угроза над полотном великого мастера батальной живописи Рубо. В тот час Иван Дмитришин сидел возле телефона в подвальчике связистов, невдалеке от здания панорамы. Свист бомб над головой перерастал в рев. Зная, что не та бомба, которая свистит, а та, которая ревет, для тебя последняя, Иван Дмитришин прижался к полу. Именно такая ревущая бомба воткнулась у входа в подвальчик. Воткнулась и… молчит. Лишь из хвостового оперения вырвался шипящий зонтик желтого дыма. Похоже, бомба фугасная, замедленного действия. Грунт здесь твердый. Скорее всего, пройдет несколько секунд и она взорвется. Но сколько? Перепрыгивать через нее, чтоб выброситься из подвала, пожалуй, поздно: она в любой момент может взорваться и… конец, разнесет в клочья…

Сколько прошло времени в ожидании взрыва — трудно сказать. Две-три или десять секунд. Но каждое мгновение было равно вечности. На спине выступил холодный, липкий пот. А бомба не взрывалась!

Как потом выяснилось, в теле той бомбы вместо тротила покоились опилки с песком. Кого благодарить за такой подарок — Дмитришин до сих пор не знает, но думает о нем с признательностью. И тогда же он сделал весьма важный для себя вывод: ему, Дмитришину, была уготована мгновенная смерть, а тот человек, который начинил бомбу опилками с песком точно по весу тротила, почти, наверное, обрекал себя на мученическую смерть в застенках гестапо. Значит, в тылу врага есть люди, которые самоотверженно стараются помочь нам в борьбе за правое дело! Они выполняют интернациональный долг, они — верные друзья советского народа. Поэтому ты, Дмитришин, не жалей своих сил, крови и самой жизни в борьбе с гитлеровскими захватчиками. Оправдай надежды друзей, принеси победу над фашизмом и тем отблагодаришь того, кто делает такие бомбы…

Как бы воскреснув из мертвых, Иван Дмитришин в ту пору стал осмысливать свои задачи шире, чем прежде, и взгляд на жизнь, на окружающую обстановку, на ход событий обрел особую ценность.

…Над скалистой грядой приморских гор, над Севастополем синеет пятнистое небо. Оно стало похоже на тельняшку, распоротую осколками зенитных снарядов. Фашистские бомбардировщики, вслед за которыми тянутся цепочками и вразброс белесые и черные разрывы зенитных снарядов, бомбят Севастополь вслепую.

Бомбардировщики уходят порой безнаказанно, а разрывы снарядов и черные столбы от бомбовых ударов, разрастаясь, делают небо мрачным, и оно кажется покрытым морщинами, какие появляются на лице матери от горя и беспомощности перед неотвратной бедой, нависшей над ее ребенком.

И море тоже, как небо, хмурится. Его волны бугрятся, собираются в крутые гребни и хлещут в берега севастопольских бухт, как бы предупреждая — опасность! И хотя с моря Севастополь недоступен, все же грустно смотреть на встревоженные волны.

Неужели Севастополю вновь уготована такая же участь, какая постигла его почти девяносто лет назад, в Крымскую кампанию? От таких дум в груди тесно: выдохнешь — и ребра не расправляются, словно судорога их схватила. Но Иван Дмитришин от природы дюжий. Выносливости в нем хватит на двоих. Спасибо отцу и матери, не обделили его здоровьем. Хоть камни на нем дроби — выдюжит. И винтовка в его руках держится ладно: глаз — от прорези прицела до самого горизонта не поверяет цель, лишь бы пуля достала. И никто и ничто не истощит в нем веру в правое дело. Так воспитали его школа, комсомол и вся жизнь, вся советская действительность. Родом он с Подолья, сын крестьянина, родился в 1922 году, комсомолец, образование — семь классов и школа судовых механиков. Пока связист, но теперь твердо решил: быть там, где можно принести больше пользы общему делу в непосредственной борьбе с фашистами.

30 октября в 4 часа утра телефонная связь с батальоном оборвалась… Наконец поступил боевой приказ: батальон выдвигается на передовой оборонительный рубеж — западная окраина села Дуванкой.

Рассвет застал морских пехотинцев на Симферопольском шоссе, на подъеме к Мекензиевым Горам. Небо на этот раз голубело. Голубизна всегда располагает к спокойствию. Кругом тихая благодать. И не хотелось думать Дмитришину о том, что идет война, что приближаются суровые испытания огнем, но он готов был ко всему.

Оглядываясь назад, на Севастополь, на дымящиеся после ночного налета вражеской авиации склады Северной бухты, Дмитришин понимал, что утренняя благодать и голубое небо — это всего лишь подарок крымской природы, кратковременное напоминание о той поре, которую война отобрала, как видно, надолго…

Севастополь, Севастополь… Глядя на тебя с высот Мекензиевых Гор, кажется, что когда-то давным-давно, еще в пору формирования Крымского полуострова, дотянулся здесь до моря рукой какой-то сказочный гигант. Дотянулся, погрузил пальцы в море и окаменел. Время — миллионы лет, — вода, ветер деформировали ладонь гигантской руки, скривили пальцы, но не смогли разрушить их. Они стали каменными грядами. Каждый палец — гряда. А между ними образовались бухты. Бухта между большим и указательным пальцами называется Северная, между указательным и средним — Корабельная, между средним и безымянным — Южная, между безымянным и мизинцем — Карантинная.

И кажется, не сегодня, так завтра оживут эти пальцы, сожмутся в мощный кулак — или уже сжались, — и фашистские орды наткнутся на него, как на грозную скалу, которая обрушится на них неотвратимой карой за все злодеяния…

Других дум в тот час у Ивана Дмитришина не было: он по зову сердца шел на передний край, чтобы быть в самой гуще борьбы с фашистами, оправдать надежды верных друзей Советской страны.