Гудков Николай Васильевич

Гудков Николай Васильевич

В армию меня призвали 22 апреля 1980-го. Еще на призывном пункте я узнал номер своего полка и что полк стоит в Афганистане.

Сперва мы попали на тыловую базу 345-го отдельного гвардейского воздушно-десантного полка в городе Фергана тогдашней Узбекской ССР, там были в основном склады с вооружением и продовольствием. Потом были два месяца карантина в учебном центре, в конце 80-го — обучение в части на наводчика-оператора БМД, а месяца через четыре, будучи в звании ефрейтора, я был назначен командиром отделения АГС. Прослужив в Фергане около года, я написал рапорт и, несмотря на то что их часто рвали и не подписывали, добился отправки в Афганистан.

— Какие задачи ставили вашему подразделению?

— Во-первых, это была охрана аэродрома Баграм. Расположились мы, кстати, в старых английских капонирах. Второй задачей было прочесывание и зачистка местности, транспортные колонны мы не сопровождали. Также был приказ об уничтожении всякой радиоаппаратуры у местного населения, приемники расстреливали или подрывали небольшими зарядами. Очень удивляло, что прошитый пулями японский радиоприемник с пробитыми динамиками все равно включался и чисто работал, было, конечно, жалко, но мы были солдаты, нам приказали — мы выполнили.

Мы довольно редко далеко отрывались от сопровождавших нас колонн снабжения. А когда это случалось, все необходимое нам доставляли вертолеты. Пока выдвигались по дорогам, всегда сопровождала бронетехника. Здорово нам помогали новые экспериментальные самоходки «Нона», у них были сменные вкладыши внутри ствола, поэтому они могли стрелять снарядами калибром от 76 до 122 миллиметров. Всего нас поддерживали четыре машины, у них была отдельная группа охраны, свои офицеры и своя обслуга, близко к ним даже нас не подпускали. С воздуха поддерживали и самолеты, и «вертушки», в основном это были «крокодилы». Они всегда были где-то рядом, и если нужна была поддержка, то две, три, пять минут — и они над нами.

Помню, как на наш аэродром прибыла одна из первых пар штурмовиков Су-25. Охраняли их усиленно, на аэродроме новые самолеты не оставили, а загнали прямо в расположение нашего полка, поставив между капонирами. Испытание высокими температурами Афганистана они выдержали, а вот взлетную полосу начали ломать. Бомбы они бросали хорошие — «пятисотки». Там, где они падали, стоял только шум и пыль и ни черта больше не оставалось.

Когда становилось тяжеловато и нас прижимали к земле, мы по радиостанциям запрашивали помощь, и в дело вступали вертолеты, штурмовики или те же самые «Нона», бывало что и то и другое. Координаты давали по карте с заранее согласованными обозначениями; корректировщиков от артиллерии и авиации нам не придавали, огонь корректировали офицеры.

Я воевал на должности командира отделения в отдельном взводе автоматических гранатометов АГС-17 2-й роты 1-го батальона. Кому мы были нужны — тем нас и придавали. На задания выходили не только со 2-й ротой, вообще было неважно, уходили в горы свои подразделения или приданные — они обязательно получали на усиление подразделение с автоматическими гранатометами, мы поддерживали и разведроту, и ребят из другого батальона, и соседей из 108-й мотострелковой дивизии, и танкистов.

АГС сам довольно тяжелый, но особенно неудобна его тренога. Ствол хотя сам и тяжелее, но тащить его было легче — он удобно лежал на спине, а тренога большая и неудобная. Добавляли нагрузки носимые нами в обязательном порядке каски и бронежилеты.

В нашем взводе было всего два отделения, в отделении — один АГС. Был некомплект и в личном составе: в роте нас было всего 45 человек. Из Союза обычно никогда не посылали полную роту, уже в Афгане людей из нее выбивали желтуха и тиф, боевые потери хотя и невысокие, но все-таки тоже были. Вода была неважная, без обеззараживающих таблеток ее пить нельзя — бросаешь их несколько штук в емкость, ждешь, пока растворятся, и пьешь; в арыках могла водиться любая зараза, кое-где рядом с ними лежали убитые.

Бывали и осечки при стрельбе из гранатомета, иногда капсюли оставались в стволе, и их приходилось выбивать. Вот так у меня друга ранило: мы лежали на плоской крыше небольшого дома, попали под прямой обстрел, и, когда выбивали застрявший капсюль, его ранило разрывной пулей, правда, по рукам, но все равно это было не самое легкое ранение.

Н.В. Гудков в карауле

— Под огонь своих попадали?

— Да, бывали нестыковки. Иногда мы выходили не на ту точку или рации не работали. Причем под артиллерию не пришлось, а вот под свои пулеметы попадали. Но мы успевали сориентироваться и обходились без потерь, мат помогал — слова до своих быстро доходили.

В Бамиане нас однажды забыли. Там как раз статуи Будды были, которые не так давно талибы взорвали. Там весной так красиво! Над этими статуями часто пролетали «вертушки», и там как раз сбили полковника, начальника разведки 40-й армии. И нас подняли по тревоге с расчетом спасти уцелевших, но мы не успели: их всех расстреляли душманы. Они долго отбивались, но уцелеть не смогли. Мы забрали тела погибших: полковник, экипаж вертолета и человек шесть солдат. Этот Бамиан был настоящим душманским гнездом, шансов у наших ребят не было.

Наши два расчета АГСов оставили на сопках как прикрытие, три человека в одном и три — в другом, больше никого. Все погрузились в «вертушки» и улетели, а мы остались сидеть на своих сопках, не зная, что делать. Я точно сейчас не могу вспомнить свои тогдашние ощущения, но мы знали, что долго нам там не продержаться, может, минут десять или чуть больше, но убьют стопроцентно. Вдруг смотрим: одна из «вертушек», уже скрывшихся из вида, возвращается за нами. Забрали. Если бы вертолет не вернулся, нас бы там точно закопали, тогда можно было сразу АГС выкинуть и идти сдаваться или застрелиться. Один патрон для себя был вшит в наплечный карман каждого из нас — в плен сдаваться мы не собирались, ведь все равно будут издеваться и голову в итоге отрежут. Патрон тот, правда уже без пороха, я на память ношу с собой и сегодня — он висит на связке ключей.

— Бывали случаи трусости или дезертирства?

— Да, и там случалось, что солдаты убегали. Я помню, как несколько азербайджанцев раз дезертировали, живыми их больше никто не видел, только головы потом в арыках находили. Так что дезертирство обходилось дорого, и массового характера оно никогда не имело.

— По каким целям обычно работал взвод АГС?

— Очень удобно было стрелять из него по деревьям: осколками секло залегшего под ними противника.

Гранат к АГСу всегда брали много: в ленте к нему 29 гранат, каждый из трех человек расчета нес ленту, две или три, плюс приданные нам из рот солдаты брали с собой по две-три ленты каждый. Получалось, что человек пять-шесть были полностью нагружены боеприпасами к гранатомету. Стреляли много, бывало, что взятого с собой боезапаса и не хватало. Прицелы устанавливали редко, обычно били «на глаз» — со временем выработалась привычка визуально определять расстояние и проводить пристрелку.

Когда уходили в рейд, старались брать с собой побольше патронов, коробки с ними распаковывались и перекладывались в приспособленные специально для них боковые карманы от рюкзака десантника (РД), которые пришивали к задней части бронежилета, туда почти полностью влезал цинк патронов. Мы «разоружили» пулеметчиков, забрав у них магазины на 45 патронов, оставив лишь по 2–3 на пулемет, себе набрали их по 6–7 на каждого. Магазины носили в самодельных разгрузках, которые переделали из «водолазных» жилетов механиков: вытащили пенопластовые поплавки и вместо них всунули удачно помещавшиеся там магазины.

— Душманы часто пытались подавить ответным огнем ваши гранатометы?

— Да. Нас хорошо прижимали и в Панджшере, и в Бамиане. Но убитых, а тем более раненых в нашем полку никогда не оставляли. Тело одного солдата мы искали недели две и нашли: душманы возили его в телеге, накрытого всяким хламом. Были случаи, когда они вешали тело убитого солдата на видном месте, прикрепив напоказ военный билет. Но как бы то ни было, мы находили тела и отбивали, за мою службу мы никого из убитых не оставили. Каждый был уверен, что если даже убьют, то тело все равно не оставят на глумление врагам, а доставят домой.

— Друзей не доводилось терять?

— К сожалению, довелось. Земляк мой Юра Левкин погиб как раз под Новый год, он в Гнетинке на кладбище лежит. Мы с ним вместе призывались, вместе ехали, водку в поезде пили, вместе в Фергане дебоширили, вместе в Афгане служили, правда, он был в девятой роте, а я — во второй. Снайпер его снял. Юра полез вытаскивать солдата и сам попал под огонь.

Это было на втором году его службы, но домой он попал только в цинковом гробу. Мне предлагали его сопровождать, но я отказался. Как мне его матери в глаза смотреть? Представляли Юру посмертно к званию Героя СССР, командир полка представление подписал, и другие подписали, но замполит не пропустил, сказал: «Герои должны быть живые». В какой он это книге вычитал, интересно было бы узнать! Присвоили Юре посмертно орден Боевого Красного Знамени.

— Какое было отношение к трофейному оружию?

— Самым интересным из трофейного вооружения были афганские мультуки. Винтовки, карабины, пулеметы были нам неинтересны, а вот мультук — это интересно. Он здоровый такой, под два метра, массивный, но красивый. Его можно было и гайкой вместо пули зарядить, так одному из наших гайкой в грудь и попали. Было это так: парень случайно наткнулся на как из-под земли выскочившего душмана, и тот выстрелил ему из своей «кремневки» прямо в грудь. Десантника свалило с ног, но, к счастью, бронежилет выдержал. Быстро поднявшись, он расстрелял ошеломленного его бессмертностью афганца. Пулю-то бронежилет не держал, а вот гайку не пропустил.

М-16 изредка попадались, а так в основном наши пулеметы, АКМы 7,62-мм калибром, на номера внимания не обращал, но оружие было точно не китайское. В сравнении с АКМами наши АКС-74 были удобнее на открытой местности, а если бить по крупным кустам и деревьям, то можно было не попасть в цель: пуля со смещенным центром тяжести уходила в сторону, АКМ же прошивал все ветки насквозь. Та же проблема была и с 5,45-мм пулеметами РПК.

Но все беды с ветками мы все равно решали при помощи АГСов, плотность огня у них хорошая, разбивали ими все, что можно. Тем более что, как я уже говорил, при попадании из АГСа большая часть щепок, осколков и обломков летит вниз, поражая живую силу. Единственное — не могли разрушить толстостенные саманные постройки, но стены эти и танки порой не могли разбить. Пробивались они легко, даже пальцем можно было дырку проделать, но плотность небольшая, и снаряды лишь проделывали в этих стенах маленькие сквозные дыры и, не детонируя, летели дальше.

— Ночные рейды были больше правилом или исключением?

— Они проводились довольно часто. Мы почти всегда выступали ночью, вставали часа в три, бывало, что и вовсе не ложились. В четвертом часу выезжали по дороге на своих БМД-1, в заданной точке мы спрыгивали с машин, оставляли их на дороге и дальше шли пешком. С бронетехникой оставались механики-водители и командиры машин или кто-либо из десантников, способный вести огонь из пушки и пулемета. Могли уйти на неделю, на две, на три. Если разведка где-либо вычисляла душманов, то мы шли вперед, и было неважно, ночь сейчас или день.

— Какую тактику вы обычно применяли в борьбе с душманами?

— Прижать огнем «духов» удавалось нечасто, чаще они нас прижимали. Они были местные, знали все норы, могли быстро уходить или выдавали себя за мирных жителей. Блокировали небольшие банды, но они в основном все равно уходили. Крупные группы часто оставляли своеобразные заградительные отряды, а сами отступали, завидев, как на них шли значительные наши силы.

Был момент, когда такие маленькие отряды не пропускали почти всю 108-ю дивизию. Нашу роту тогда как раз сняли с позиций и направили удерживать для нее коридор. Дорога шла по краю обрыва, в котором лежало много разбитых машин. Там невозможно было пройти: ущелье, почти по самому дну которого тянулась дорога, а сверху нависала скала. Задачу удалось выполнить: мы продержали оборону на своем участке, пока все наши части не прошли ущелье. У нас потерь в этом бою не было, а у душманов были. Правда, потом они все равно догнали мотопехоту и снова придавили ее огнем, и нас вновь бросили на прикрытие своих.

— Саперы всегда поддерживали?

— Да. Саперы всегда были вместе с нами и шли в первых рядах. «Минная война» была серьезной. Однажды мы днем возвращались с одной из операций, до базы в Баграме оставалось километра полтора. На разбитой асфальтной дороге саперы сняли сразу восемнадцать мин, установленных в выбоинах. Саперы всегда ходили пешком, и им приходилось очень тяжело, да и потери были порядочные: они подрывались на минах-ловушках, плюс ребята ходили со своими щупами и миноискателями по открытой простреливаемой местности. Медали не жалко было им давать — парни хорошо трудились. Работали наши саперы в основном щупами, как они говорили, так надежнее.

Бывало, что пускали танки-тральщики, но они могли пропускать мины и сами, случалось, наскакивали на фугасы и «улетали». Но такого, чтобы всю колонну подорвали, не случалось, больших потерь на минах ни при мне, ни до меня не было — еще раз повторюсь: саперы хорошо знали свое дело.

Говоря о танках, придавали нам их немного — две-три машины, которые шли в голове и в хвосте колонны, неожиданно подбить могли любой из них. Танки душманы в основном подбивали из гранатометов РПГ-7, у нас же были более тяжелые РПГ-16, которые не перевозились по земле, а доставлялись нам исключительно самолетами. РПГ-16 брал броню любого существовавшего в то время танка, и, если возникала угроза захвата гранатометов душманами, они немедленно уничтожались. Боеприпасов к гранатометам хватало всегда, склады были ими забиты. Гранатометчик брал с собой три выстрела, и еще два-три солдата тоже несли по три гранаты, этого вполне хватало, да и использовали мы ручные гранатометы редко: танков у противника не было, если только по дувалам и машинам вдалеке стрелять. Так что РПГ-16 брали с собой обычно, если разведка докладывала о скоплении техники душманов или чем-то подобном, а так гранатометы часто оставались в машинах. Еще от них сильно глохнешь — наушников-то у нас там не было. Когда я еще обучался в Фергане, то, проходя через хлопковые поля на стрельбы, мы срывали хлопок и затыкали им уши. Сзади при стрельбе стоять не надо — унесет куда-нибудь; стреляя лежа, надо было лежать наискосок — тот, кто нарушал это правило, оставался без сапог, отлетавших на десятки метров. На полигоне мишенью служила «тридцатьчетверка», вся избитая ровными дырочками попаданий. Разовых «Мух», кстати, у нас не было.

— Многие ветераны вспоминают, что часто не по уставу носили кроссовки. Вы можете вспомнить что-либо подобное?

— Нет, в нашем полку такого не было, мы ходили только в форме. На боевые ходили или в сапогах, или в ботинках. На мой взгляд, удобнее были обыкновенные кирзовые сапоги. Кто на портянки их носил, кто — на носки, тем более что носков выбор там был получше, чем дома: идешь по карантину и берешь, что хочешь: захотел взять блок сигарет — взял блок сигарет, захотел себе носки — взял носки; никаких чеков или афганей, в этот момент ты был хозяин, если захотел, то взял и пошел, но так было только во время боевых операций.

Из одежды я домой привез только джинсы и батник, и то мне командир батальона вывозил. У нас «кэп» ничего вывозить не давал. Я потом с ребятами, которые в других частях служили, разговаривал, так им комплекты разрешали вывозить (джинсы, батник, кроссовки), а у нас ты вообще пустой по форме должен был уехать. Вот мне комбат и вывозил, его звали Александр Иванович Лебедь, после ставший командующим 14-й армией, а спустя время и Красноярским губернатором. Он тогда был еще в звании капитана. Когда я демобилизовывался, он меня к себе в свой небольшой «закуток» пригласил, посидели, поговорили, он мне показывал свои семейные фотографии жены, дочерей. Потом говорит: «Давай, Коль, я тебе «гвардию» подарю». Правда, гвардейский значок был не его, а замполита, так он его с висевшей замполитовской формы скрутил и мне подарил. Хороший офицер был, мы какое-то время переписывались, а потом связь как-то оборвалась.

Заместителем командира нашего полка по боевой был Павел Сергеевич Грачев, сперва был майором, потом подполковника в 82-м ему дали. Ротным был старший лейтенант Ковальчук Александр Евгеньевич, но его по ранению демобилизовали, ранение было тяжелым — мины разорвались совсем рядом, и его всего посекло. По дурости, конечно, это случилось. Прислали нам в роту замполита. Я не знаю, где они его нашли, но общаться с ним, как и со многими другими замполитами, было тяжело, хреновые они были люди, одного только помню хорошего мужика — батальонного замполита у Лебедя.

Пошли мы как-то на одну операцию в сторону Панджшера и, не доходя до него, провели зачистку в близлежащих кишлаках. Там мы нашли две новые итальянские пластмассовые мины (именно из-за того, что они были сделаны из пластмассы, их не брал никакой миноискатель), лежали они на подоконнике одного из домов. Комбат сперва хотел отдать приказ уничтожить эти мины на месте, расстреляв из автомата, но замполит выступил против, сказав: «Уничтожать не будем — они новые, будем разбираться, как устроены». Комбат против замполита не пошел и приказал мины забрать с собой. Ну и положили эти мины одному солдату (парень был из Смоленска, первый год служил) в РД, а у него там еще лежала маленькая рация. Потом мы благополучно вернулись к дороге, где стояла наша колонна. Все уже стали расходиться по своим машинам, солдат с минами подошел к своей БМД, ротный стоял на ее башне, снимая с себя каску и бронежилет, мы сели немного в стороне. Вдруг слышим взрыв, поворачиваемся и видим, как ротный слетает с башни, мой друг из Навли Коля Майоров летит в лужу с другой стороны, механика не задело — он успел скрыться в люке. Ротного от головы до самых пяток посекло осколками, Колю тоже сильно задело. А случилось все так: солдат с минами или поскользнулся, влезая на машину, или просто прислонился к ней спиной, и мины сдетонировали, его разорвало на клочья. Вот такой дурной случай: обычная халатность привела к таким последствиям. Нечего было в РД класть, тем более на спину. Долго потом из-за этого ругались замполит и комбат. И никому ничего: замполит вроде бы и виноват, но сам же он себя под суд не отдаст! По шапке немного получил потом, вскоре его куда-то подальше перевели, тем более он был не из воздушно-десантных войск. А парня было жалко, я потом ездил к нему на могилу в Смоленск.

— Какие были отношения с местными?

— Наш полк стоял на удалении от населенных пунктов, и с местными контактов практически не было. Полк базировался у Баграма, но у взлетной полосы в стороне от города, до ближайших кишлаков тоже было порядочное расстояние. Рядом с нами стоял госпиталь, медсанбат, танкисты. А в Баграме и рядом с ним стояли части десантно-штурмовой бригады 108-й мотострелковой дивизии.

Единственными афганцами, с которыми было соприкосновение, были солдаты союзных сил. Рядом с нашим полком стояла большая глиняная мазанка, напоминавшая крепость, в ней они и жили. Многие из их офицеров успели поучиться в Москве и могли более-менее нормально разговаривать по-русски, в общем, вполне нормальные ребята были. В бою они вперед старались не лезть, а после демобилизации некоторые воевали уже против нас. Один наш боец, по национальности казах, спросил одного из этих солдат, тоже понимавшего по-казахски, куда тот пойдет, когда отслужит, и афганец честно ответил: «К душманам. Мне семью кормить надо».

По горам «духи» бегали очень хорошо, нам до них было далеко. Мы пытались поначалу найти мулов или ишаков, чтобы боеприпасы таскали, но местные все прятали, и находили мы обычно какого-нибудь местного мужичка, который и помогал нести в горы нашу нелегкую ношу. Одного, помню, нагрузили по самое «не могу», так он вперед нас на место прибежал, разгрузился и домой заспешил.

Спиной к афганцам поворачиваться было опасно. По одному из расположения части ни в коем случае не выходили, а только вдвоем или втроем: один вперед смотрит, другой — назад. Случай был: сидит афганец, в винограднике своем копается, только мы прошли — он нам в спину стреляет.

К десантникам афганцы относились менее агрессивно, потому что по отношению к мирному населению мы вели себя более гуманно в сравнении с той же мотопехотой. У местных были свои обычаи, они были у себя дома и жили по своим законам. Они ненавидели, когда кто-то насиловал их женщин — тогда все, это кровная месть, они уничтожали за это любого. Сама женщина была уже не жилец в своем кишлаке и обычно сводила счеты с жизнью, а ее родственники всеми силами старались достать обидчиков. Ущелий много — где-нибудь, но найдут.

— Снайперы докучали?

— Нет. Мы стояли далеко от гор. Из наших старых «катюш» обстреливали — такое было один или два раза. Не все снаряды взрывались, они так и торчали из земли с маркировкой «1942 г.» на капсюлях. Мы как раз вечером смотрели на улице кино, и прямо над нашими головами полетели снаряды. Потом мы узнали, что одна «эрэска» вошла в землю прямо около двери склада боеприпасов танкистов. Если бы она взорвалась и сдетонировал склад, то от нашего полка, двух госпиталей и санчасти ничего бы не осталось.

Свои снайперские винтовки были, но с собой их мы брали редко. Делали ставку на плотность огня, удобнее был автомат, а носить одновременно и автомат и винтовку было нереально. По большому счету, в тех местностях, где мы ходили, СВД была лишним грузом, к тому же у нее были слишком большие габариты.

— Эта война как-то повлияла на вашу дальнейшую жизнь?

— В общем-то да. Я стал более обдуманно относиться к жизни. С другой стороны — иногда стал выпивать больше, чем надо. И если бы тогда, в 80-е, когда я только вернулся из Афганистана, дети на улицах так же часто, как сегодня, взрывали петарды и запускали всякие фейерверки, то я бы, наверное, сошел с ума. Вскоре после демобилизации я шел по одной из брянских улиц, мимо ехал грузовой «ЗИЛ», и вдруг, как часто бывает с этими машинами, из глушителя раздался громкий хлопок, похожий на выстрел, я инстинктивно упал на землю, а люди идут мимо и смотрят — дурак я или не дурак; всем прохожим не будешь же объяснять, откуда ты пришел.

Там был инстинкт: малейший выстрел — и ты падаешь или отскакиваешь в сторону. Вдобавок эхо в горах разносило звук выстрела, и казалось, что в тебя стреляют сразу со всех сторон, таким образом, засечь стрелявшего было очень тяжело. Засекали направление выстрела, только если пуля чиркала рядом с тобой, тогда становилось примерно понятным направление ее полета. Но, так или иначе, сразу падаешь и отползаешь куда-нибудь и только потом открываешь ответный огонь.

— Какой эпизод оставил наиболее яркий след в вашей памяти?

— Запомнилось все — такое очень тяжело забывается. Выделить один эпизод невозможно: и служба в расположении части, и выходы на боевые операции — нигде подолгу отдыхать не приходилось.

Самое тяжелое — это отправлять на родину тела убитых, а остальное все — терпимо. И тяжело сейчас на кладбище к погибшим друзьям ходить, особенно если их родителей там встречаешь — это тяжело. Остальное можно вытерпеть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.