М. Г. Савина

М. Г. Савина

(1854–1915)

1

Судьба мне улыбнулась: я первый, с которым М. Г. Савина выступила на сцену, будучи 6-летней девочкой, один из немногих, который был на ее дебюте в Петербурге 9 апреля 1874 года, и один из множества, который в течение 25 лет восхищался ее прекрасным талантом.

В 1860 году в г. Одессе сформировалась русская драматическая труппа под главенством известных тогда провинциальных артистов: П. А. Никитина и Е. А. Фабианской. Директором театра был актер-любитель, умный и образованный человек, А. В. Самойлов, брат знаменитого В. В. Самойлова. В состава этой труппы, где числился и я, входил на вторые роли Гавриил Николаевич Стремлянов с женой Марией Петровной; у них были две очень маленькие и хорошенькие девочки: Маня 6-ти лет и Леля 3-х лет.

Если шла пьеса, в которой Мария Петровна не была занята, то в закулисной ложе на коленях у матери можно было видеть ее детей, с большим вниманием смотревших на сцену.

Поставили как-то пьесу «Нашествие иноплеменных», в которой я играл роль помещика, отца многочисленного семейства — чуть ли не 12 детей.

Среди моих сценических «детей» были также Маня и Леля Стремляновы. Я, со всеми своими чадами, приезжаю в гости к моему соседу; Лелю держу на левом плече, а Маню правой рукой.

Помню, как сейчас, этот вечер. Перед выходом Мария Петровна Стремлянова, обращаясь к своим детям, говорит: «Смотри же, Леля, сиди смирно и, чтобы не упасть, правой ручкой обними дядю за шею… А ты, Маня, возьми дядю за руку и помни, что я тебе говорила. Будь умницей. Сделай такой вид, будто он настоящий твой папаша и будто ты его крепко любишь. Поняла меня?»

— Ах, мама. Конечно, поняла, — бойко ответила девочка.

Вышел я на сцену с целой ватагой. Леля, обняв меня за шею, смирно сидит; другие, постарше, испуганно смотрят на меня и на публику. Вдруг чувствую, что правую мою руку крепко сжимает маленькая детская ручонка. Забыл я совсем — кто из детей, с какой стороны. Оборачиваюсь и вижу: прижавшись ко мне, стоит Маня и смотрит на меня с такою любовью, такими чудными, добрыми и любящими глазами.

Я был поражен: это была настоящая игра.

Это был первый сценический шаг М. Г.

В 1861 году на сцене Одесского театра была поставлена старинная пьеса «Днепровская русалка», и Манечка Стремлянова выступила в этой пьесе в роли Русалочки.

С большим выражением, с настоящей мимикой, с глазками то детски улыбающимися, то ребячески-суровыми, спела она куплеты: «Мужчины на свете, как мухи к нам льнут» и т. д. и т. д. Это было обворожительно. Пьеса часто повторялась и делала полные сборы: публика ходила смотреть Маню Стремлянову. После всякого спектакля она с кучей бонбоньерок отправлялась домой.

Наступил 1862 год, и в Одессу приехал на гастроли знаменитый В. В. Самойлов. В пьесе «Испорченная жизнь» Манечка Стремлянова получила роль мальчика Пети. Здесь она имела буквально такой же успех, как и В. В. Самойлов. Последний, как известно, не особенно любил делиться успехом. Когда он вышел на вызовы, публика стала требовать мальчика Петю. А. В. Самойлов, брат гастролера, взял Манечку на руки, поцеловал и вынес на сцену. Затем А. В. отправился в уборную брата, где находился и я. «Вася, — воскликнул он, — знаешь, эта девочка — Маня Стремлянова — будущая звезда, помяни мое слово».

Самойлов с кисло-сладким лицом ответил: «Все это, может быть, и верно, но я, знаешь, астрономией не занимаюсь, на небо не смотрю и звезд не замечаю».

В 1863 году Манечка Стремлянова поступила в пансион, А. В. Самойлов умер, а я уехал, забыв о милой талантливой девочке М. Стремляновой.

Она напомнила о себе в лице артистки-художника М. Г. Савиной…

(Д. Л — и. «Театр и Искусство», № 3, 1900 г., стр. 55–56.)

2

В 1871 году я совершенно случайно была приглашена антрепренером Смольковым на нижегородскую ярмарку, — в его труппе нехватало актрисы на роль Купидона в оперетке «Орфей в аду». Между прочим, я должна была играть водевиль «Женщины арестанты», назначенный после «Разбойников» Шиллера. На ярмарке спектакли начинались в 9 ч., и мне пришлось появиться на сцене чуть не во втором часу ночи. Томительное ожидание совсем расхолодило меня, да и роль-то была неинтересная: реплика в диалоге и куплетах. Главную роль играла Лаврова, известная опереточная актриса «с голосом», что тогда было редкостью. Партнерами нашими были Варламов и Петипа, тоже начинавшие тогда свою карьеру. В антракте разнесся слух, что «сам Медведев» приехал из Казани приглашать Лаврову и будет сегодня смотреть ее. Я отнеслась к этому совершенно равнодушно (место на зиму в Калуге осталось за мною на второй сезон), хотя и слушала рассказы о солидности антрепризы Медведева и о том, как трудно попасть в его труппу. Когда начался водевиль, Лаврова заметно взволновалась и, заглянув в дверь после поднятия занавеса, сказала: «Смотрите, вон сидит Медведев». Судя по прежним спектаклям, Лаврова проявляла по обыкновению большую смелость, я немало удивилась ее волнению. Не без трепета подошла я к двери, чтобы также взглянуть на этого необыкновенного Медведева, которого испугалась «сама Лаврова». Но, увы, в ту минуту, как я выбрала удобную позу для наблюдений, помощник режиссера скомандовал «выходить», я похолодела (что каждый раз испытываю и теперь), и мы обе выбежали с куплетом на сцену. Моя роль начинается ничтожной фразой, а затем я ложусь спать и лежу довольно долго. Так как это было почти во 2-м часу ночи, то роль мне была очень «симпатична» и я чуть-чуть не уснула на самом деле. Лаврова будит меня, я потянулась, зевнула и… участь моя, моей сценической карьеры, моей жизни — была решена. Медведев пришел за кулисы и… вместо Лавровой, пригласил меня. — «Это сама натура, как она проснулась-то. Дитя! Это настоящая „ingenue“» — говорил он. На другой день, в известном ресторане Никиты Егорова, П. М. угощал нас обедом, и контракт был подписан на 250 рублей в месяц (я с мужем) и два полубенефиса. Казань, большой город, образцовая труппа и Медведев — «сам Медведев»: было от чего закружиться голове, в особенности если прибавить, что предыдущий сезон в Калуге у Воронкова был очень неприятен, и я получала всего 25 рублей в месяц.

Через четыре дня я плыла на «Самолете» в эту незнакомую, но уже любимую, заманчивую Казань и благоговейно думала об этом «странном» и симпатичном Медведеве. Муж всю дорогу толковал мне, насколько важно и интересно попасть к такому антрепренеру, а главное, что в его труппе служит А. И. Шуберт (большая приятельница мужа, служившая с ним в Вильне), которая будет «проходить» со мною все роли, и «вообще ты без нее шагу не сделаешь», — прибавлял он. Перспектива эта не особенно улыбалась мне, — я понятия не имела об Александре Ивановне, и уже начинала рисовать себе Казань в менее радужных красках, но… впрочем, Волга была так красива, а стерляди так вкусны, что я скоро забыла о преждевременной тревоге. Приехав в Казань, я захворала и не только не могла участвовать в первом спектакле (для открытия), но не выступала и до конца сентября, чем поставила П. М. в крайне затруднительное положение. Я была в отчаянии и плакала без конца. Появиться перед казанской публикой мне пришлось в первый раз в совершенно незнакомой мне пьесе «Марианна или роман светской женщины», поставленной для Н. И. Степановой, игравшей тогда героинь (сестра Н. И. Новикова, первая Катерина в «Грозе», превосходная бытовая актриса), и в излюбленной мною роли Глашеньки в водевиле «Бедовая бабушка». Никто из теперешней молодежи, конечно, не найдет роль Глашеньки дебютной, но тогда она считалась коронной в репертуаре каждой ingenue. Александра играл со мною В. Н. Давыдов (тогда стройный юноша), и мы до сих пор вспоминаем, с каким вдохновением мы произносили куплеты и речи этого незатейливого водевиля. Я имела успех, но он не кружил мне голову, и вообще мои сомнения насчет успеха исчезали лишь после того, как П. М. меня похвалит. — Горе мое было неутешно, если он после спектакля ничего, бывало, не скажет; лучше бы выбранил. Если он не участвовал в спектакле, то всегда смотрел его, и это значительно поднимало нервы у всех нас. Репертуар составлялся на месяц, даже на два и вывешивался в конторе — кабинете П. М. Случаи болезни или перемены пьесы были редкостью. Драмы и комедии чередовались с опереткой, которую мы разучивали под скрипку дирижера, а затем с двух репетиций с оркестром пели, причем не расходились с ним, играли же так, как теперь играем комедию. О нашем исполнении «Чайного цветка» слава гремела по всей Волге. Малейшая неточность или небрежность вызывала негодование не только со стороны П. М., но и товарищей; работали дружно, весело, и сам Медведев во всем делил наш труд. Работать приходилось много, особенно нам, молодым, не имевшим репертуара. Водевили тогда были принадлежностью каждого спектакля, и мы с Давыдовым очень часто играли в двух пьесах. Например, мне пришлось играть в один вечер «Бешеные деньги» и «Званый вечер с итальянцами» (и то и другое я сыграла прескверно).

Семь раз переодеться в один спектакль.

Кстати о костюмах. Теперь поднят вопрос о «нравственности актрис» благодаря роскоши в туалетах. Туалеты и тогда были нужны и так же были дороги (сообразно с жалованием), но на нравственности это не отзывалось. Вот случай со мною у П. М. Медведева. Получив роль Фернанды в пьесе того же названия (или «Месть женщины»), я решила, что должна быть очень скромно одета в 1-м действии, так как прихожу с матерью, «бедной вдовой», просить места. Французского театра я еще не видала и даже в Москве никогда не была. Действие происходит летом, и я надела светленькое ситцевое платье и соломенную шляпу с веткой сирени. Боже мой, как выбранил меня Петр Михайлович! — «Кого вы играете? — горничную или героиню?! Кто поверит, что маркиз влюбился в вас с первого взгляда… Играть первые роли — так надо иметь гардероб». Отговориться тем, что на мое жалованье нельзя иметь «гардероб», а играю я роли наивных девушек, у которых и платья должны быть «наивные», я не смела и, поплакав, вполне согласилась, что «маркиз не мог влюбиться». На другой день после репетиции П. М. повез меня в лучший магазин и «поручился» за мой долг; я взяла материи (одной материи) на 125 рублей, т. е. на все мое месячное жалованье: деньги П. М. потом вычел из бенефиса. За мой огромный труд, прилежание и успех я была награждена тем, что П. М. назначил мой бенефис в лучшее время: 28 декабря. Умел требовать, умел и ценить.

Если поговорка «за битого двух небитых дают» верна и если ее можно применить к тем выговорам, замечаниям и «школе», которая у меня была в лице А. И. Шуберт и Петра Михайловича, то за меня надо дать десять. Сердечное спасибо им за «науку», сослужившую мне большую службу. Эти первые впечатления его критики настолько врезались в мою память, что, играя с ним прошлый год в моей поездке по провинции «Бурелом», я была очень польщена, услыхав, что он за кулисами хвалил тонкость проведенной с ним сцены: «Понимаете, живая провинциальная актриса, каких я сотни видел…» Он и А. И. Шуберт постоянно внушали мне, как важны слова Льва Гурыча Синичкина: «принцессу в трагедии, служанку в водевиле выполнит с одинаковым старанием».

Недавно с В. Н. Давыдовым мы припоминали, с каким отменным старанием играли «Синюю бороду» (принцесса Гермия и принц Сафир). Лев Гурыч Синичкин радовался бы, глядя на нас…

(М. Савина. Как нашел меня П. М. Медведев. «Театр и Искусство», № 46, 1903 г., стр. 855, 856.)