Пустыня

Пустыня

«В песчаном потоке есть злые гении, и ветры настолько жгучи, что когда с ними встречаешься – умираешь, и никто не может этого избегнуть. Не видишь ни птицы в небе, ни четвероногих на земле».

Фа Сянь

«Пустыня монотеистична» – этот афоризм Ренана подразумевает, что чистый горизонт и слепящее небо должны очищать разум от всего постороннего, позволяя ему сосредоточится на Высшем Божестве».

Б. Чатвин. «Тропы Песен».

Мы свернули на узенькую, как квартирный коридор, знакомую Бигали Тола, и испуганная Катя стала скакать, будто играя в пятнашки, между коровьими лепешками по древним плитам мостовой. Наконец, направо – в небольшой проход, который по обыкновению перегородила хромая корова, и вот знакомая дверь дома, которую открывает Мангла.

За нежной полоской зелени на другом берегу выплывало огромное солнце, гаты все яснее проступали в розовой утренней дымке. Покачиваясь в лодке по направлению к Маникарнике, мы созерцали начало нового дня. За время нашего отсутствия река спала еще сильнее, обнажив всю грязь у берега. Мимо проплыл трупик ребенка – синий, надутый и блестящий, как кукла. Труп садху в оранжевой мантии, распухший от времени, проведенного в воде, выволочен на берег, и теперь лежит под солнцем.

Преддверие Холи[92] – праздника весны, когда все закупают красочные порошки и, смешивая их с водой, разукрашивают все, что попадается под руку. На улочках, в лавках, просто на земле пирамидами разложены яркие краски и праздничная мишура, женщины присматривают себе новые сари, а дети устраивают пробные засады. Повсюду гирлянды ярких цветов и темные, узкие средневековые улочки, тонущие в помоях и грязи.

В Дели нам надо отправиться за два дня до Холи, который уже дал о себе знать – несколько раз нас облили водой и измазали краской.

Бросив все лишнее – шахматы, ракетки для пляжного тенниса, купленные в Арамболе, фризби, акварель, драный спальник и всякую мелочь, – мы отправились на торжественное прощание с Гангой.

Приближалась полночь, набережная была пуста, царила полнейшая тишина, изредка прерываемая копошением спящих садху и брякающих псов.

Великая река, называемая индусами Мать-Ганга, стала и для нас живым существом, стала чем-то очень родным, и мы долго не могли оторваться от картины мистического слияния реки и города, покорно склоняющегося к ней миллионами ступеней. По обе стороны полукругом простиралась древнейшая набережная самого старого живого города мира. Силуэты многовековых дворцов мерцали в лунном свете. Все происходящее вокруг терялось во времени, единственное, что еще возвращало в реальность – это электрические огни. Вдруг, будто услышав наши мысли, часть города слева от Маникарники, уходящая к мосту, мигнула и погасла. Свет исчез и в центральной части, затем справа, и вскоре вся набережная погрузилась в густой мрак. Теперь только костры сожжения сверкали ярко, как в былые века, бросая золотой блик на гладь воды. В лунном свете черный силуэт города походил на древнее животное, припавшее к воде. Это зрелище настолько завороживало, что, казалось, окунулась в вечность. Теперь ничто не привязывало город к настоящему, и, спроси нас, какой на дворе век и год? Пожалуй, любой ответ был бы верным.

* * *

Весь день у меня болел живот, и напуганный Кашкет безоговорочно решил, что я сожрал перед отъездом какую-то дрянь в Варанаси и подхватил амебу. Час от часу мне становилось все хуже. Приближалось время отъезда, и я уж думал остаться в Дели, но Кашкет с Катей уговорили меня, и в девять вечера мы сели в автобус, идущий до Аджмера[93], с тем, чтобы вылезти по дороге в Джайпуре[94].

В автобусе, позади меня и Кашкета, сидела целая семья мусульман с девятью детьми, которые всю дорогу дергали нас за волосы и орали в ухо, отчего у меня помимо живота разболелась и голова. Я делал безуспешные попытки заснуть. Тем временем Кашкет сошелся с каким-то израильтянином, и на каждой остановке они увлеченно беседовали о Южной Америке, где тот побывал на деньги, заработанные в армии.

Все же нам удалось вздремнуть, а когда проснулись – оказались уже в Аджмере. Было семь утра – мы проспали Джайпур.

Автобус был почти пуст – остались мы втроем, индус, израильтянин и двое греков. Остановившись на задворках какой-то придорожной деревушки, водитель заявил, что в Пушкар не поедет даже под страхом смерти, так как сегодня Холи – и если он только окажется в городе, то его белоснежный автобус обязательно закидают и замызгают краской. Все кроме нас возмутились (у всех были билеты до Пушкара, мы же с тех пор, как проспали свою остановку, ехали зайцем, так что позорно молчали). Водителя настойчиво упрашивали, посулили даже бакшиш, но тот не сдавался. Он уже был готов уступить и завел двигатель, но, увидав проезжавший мимо джип, заляпанный всеми цветами радуги, в страхе заглушил машину и остался непоколебим. Грек с израильтянином отчаянно матерились, причем первый даже на хинди, но и это оказалось тщетным.

Все семь человек пересели в открытый джип и продолжили путь в Пушкар. Дорога виляет по пустынной местности между сухими холмами, вдоль обочины бродят дикие павлины, а на редких узловатых деревцах по-хозяйски устроились обезьяны с длинными седыми хвостами.

* * *

Въехали в Пушкар – город необычайной красоты, в центре которого священное озеро с гатами, в котором полным-полно черепах – купаться строго воспрещается! Освещенные солнцем, выкрашенные в голубой цвет стены маленьких арабских домиков заставляют жмуриться. Узкие улочки, по которым ходят мужчины в тюрбанах и женщины, закрытые чадрой, в золоте и многочисленных украшениях. По городу вместо машин ездят повозки, запряженные верблюдами, повсюду возвышаются древние мечети и индуистские храмы. Все дома с внутренними дворами, где на циновках в тени фруктовых деревьев за чаепитием проводят свою жизнь обитатели Пушкара. Вместо рикш – иссушенные солнцем мужички в тюрбанах, лениво толкающие перед собой тележку – стол с пассажирами. Собаки, против обыкновения, гнушаются «приземленным» существованием, предпочитая бегать по плоским крышам. Вначале казалось очень странным слышать собачий лай сверху, но в этой стране привыкаешь ко всему, а с течением времени начинаешь считать все вполне естественным, становясь похожим на местных жителей, которых если спросить, отчего собаки живут на карнизах, без тени сомнения ответят вам, а где ж еще им жить! Заняв собачье место, павлины глядят из подворотней, а одичавшие свинки роются в помойках и с неистовым хрюканьем выскакивают из-за каждого угла.

Продавец чая

Необычайно крохотные здания лепятся друг к другу, не достигая и четырех этажей. Миниатюрные окошки с резными ставнями, игрушечные балкончики, все здесь такое маленькое, будто кукольное, даже коровы, и те карликовые. Складывается ощущение, что очутился в сказке «Тысяча и одной ночи» или «Маленький Мук». Днем улицы пусты, все население, включая туристов, скрываясь от жары, предается неге в тени внутренних двориков. Как только спадает жара и воздух наполняется вечерней свежестью, в синих сумерках синих улиц начинается движение. Узенькие улицы заполняются плетеными креслами, повсюду зажигаются фонари, шипит на чугунных сковородках всякая снедь. Отовсюду выплывает народ, все приходит в движение, и весь город начинает походить на ночное кафе. Еда здесь – только вегетарианская, ни за какие деньги тут не купить даже яиц, пиво только безалкогольное.

Такси

Семья трубача

* * *

Водитель джипа струсил заезжать в город и высадил всех у первого попавшегося домика. Приятель Кашкета по южноамериканским путешествиям уже бывал в Пушкаре и вызвался быть проводником до центра города.

Чем ближе мы подходили к центру, тем больше встречалось разноцветных собак, свиней и коров, в ужасе пытающихся найти укрытие. Со всех сторон то и дело выбегали дети, от пят до макушек покрытые яркими кляксами, с бутылкой или пакетом цветной жижи в руках. Все, кто попадался им на пути, неминуемо превращались в таких же, прежде чем успеть воспротивиться. На крышах, перекрестках и в проходных дворах – повсюду скрывались засады, это было настоящим бунтом яркого и цветного против белого и однотонного. Благоразумные турики скрылись кто куда, правда, попадались и отважные представители. Так, в одном проулке толпа индусов была обезоружена, а затем разогнана четырьмя толстыми израильтянками. Залитые краской с ног до головы, вращая белками глаз, они навели ужас на индусов, бежавших врассыпную. Девушки геройски очистили себе путь за фалафелями в ближайшую забегаловку.

Все отели были на замке и, обойдя почти весь город, мы нырнули в приоткрытые ворота, очутившись во внутреннем дворе гестхауса Марудхар с премилым седым хозяином, вид которого напоминал палитру начинающего художника.

Ночь. Пушкар

Продавец special lassi

* * *

Вот уже несколько дней мы живем в Пушкаре, и все нам тут по душе. Хозяин рассказал, что в двадцатых числах ноября здесь проходит одна из самых гигантских верблюжьих ярмарок в мире. Со всех концов света сюда стекаются толпы торговцев и любопытных, на продажу пригоняется порядка тридцати тысяч верблюдов.

По утрам мы плутали в тени хаотичных улочек, а к началу сиесты возвращались домой и валялись в тени цитрусовых деревьев. С наступлением вечера заседали в одной из уличных кафешек, наблюдая за какой-нибудь праздничной церемонией, которые здесь совершаются ежедневно.

На некоторое время я и Кашкет увлеклись местным напитком Special Lassi, в состав которого добавляют bhang[95], а при желании еще и опиум. В Пушкаре существует три вида: light, medium, и strong[96].

Совершено бесцельно блуждая по городу и мучаясь от жажды, мы набрели на лавку какого-то пушкарца. Своей негритянской внешностью, черными дредами и майкой с надписью «Soccer» он походил больше на уроженца Ямайки. Ковыряясь в зубах, он торжественно восседал рядом с глиняными чанами, на которых мелом крупно было выведено: «Special lassi – Full power»! Рядом на солнцепеке стояло несколько плетеных табуреток, две из которых были заняты парой туриков. Согнувшись в изможденных позах и полностью обездвиженные, они молча изучали свои кроссовки. Ничего кроме Special lassi тут не продавалось. Узнав, что парни в кроссовках глотнули по стаканчику «medium», ограничились одним light lassi на двоих. После стакана этого напитка тело впадает в состояние анабиоза. Степень отупения зависит от крепости напитка. Вначале экспериментировали только с лайт-версией, но как-то раз попробовав «medium», забыли, где поселились и, вообще, кто мы? От безысходности такого положения нам пришлось залипнуть на скамейке в уличном кафе. Я с опаской озирался вокруг, а Кашкет на вопрос официанта, желает ли он чего-нибудь, ответил: «I’m russian». «Strong» решили отложить, пока не купим кроссовки.

Вид с горы в окрестностях Пушкара

* * *

Утром добродушный старик отрядил своего сынишку проводить нас до автобусной станции. Около полудня автобус въехал в Джодпур, преодолев семичасовую дорогу через пустынную местность, утыканную похожими на гигантские кактусы деревьями.

Джодпур – второй по величине город Раджастана, еще его называют «голубым городом», так как стены всех домов окрашены в ярко-голубой цвет. Считается, что этот цвет отпугивает комаров.

В центре города возвышается огромная скала, всю вершину которой занимает средневековый форт. По кривым переулкам направились к форту, решив поселиться где-нибудь у подножия.

Стояла нестерпимая жара. По дороге разговорились с одним индусом, который, узнав, что мы из России, продемонстрировал свою коллекцию денег, где на почетном месте красовался юбилейный рубль с Лениным. За разговорами хозяин затащил нас на крышу своего дома, откуда открывался замечательный вид на форт, и накормил обедом. По словам хозяина, дому было двести пятьдесят лет. Сняли у него комнату. Крошечного размера комнатка с неровными глиняными стенами была целиком выкрашена в синий цвет. В стенах несколько ниш, в которых стояли старинные каменные скульптурки Ганеши. Через миниатюрное окошко с резной каменной решеткой тускло пробивался свет. Всю комнату занимала кровать, а в углу стоял телевизор. Включив телевизор, я сразу заснул, а когда открыл глаза, по телевизору показывали мультфильм «Теремок», все звери говорили и пели на хинди, я был близок к помешательству.

Следующим утром мы стояли на платформе Джайсальмера. Накануне вечером на вокзале кто-то всучил мне брошюрку джайсальмерского отеля «Самрат»: комнаты за шестьдесят рупий на троих плюс бесплатный джип от станции до отеля.

Направились прямиком к припаркованной «Махиндре» и спустя десять минут, сидя в отеле, слушали увлекательный рассказ о сафари на верблюдах. Вскоре стало предельно ясно, что это типичный туристический аттракцион. Но чем еще заняться в городке, окруженным пустыней?! Поторговавшись, взяли сафари на два дня. Нам пообещали завтрак, обед, ужин, одеяло, стряпуху, и каждому персонального верблюда. Нас включили в группу из трех новозеландок и голландца, старт намечался на восемь утра следующего дня.

* * *

Джайсальмер, как и Джодпур, располагается вокруг горы, в данном случае песчаной насыпи. Джайсальмер называют «Золотым городом». Весь город песчано-глинистого цвета, отчего в закатных красках он действительно похож на золотой.

Джайсальмер – небольшой городишко, со стен форта прекрасно видны крайние домики, за которыми сразу начинается пустыня с зелеными кустами колючек.

Форт здесь – не музей, а жилой центр города. Средневековая жизнь – на крышах и в башнях пасутся козы, в лабиринтах узких улочек, напоминающих Варанаси, пахнет едой, играют дети, со стен выплескивают помои.

Голубой город

В форте тоже сдаются комнаты. Вас ведут по миниатюрным винтовым лесенкам, где приходится протискиваться боком и невозможно разминуться двум людям, по стенам лепятся дверцы, похожие на маленькие резные ставни, пройдя через которые, попадаешь в кукольную комнатку, где из-за низкого потолка приходится стоять согнувшись. На полу лежат ковры ручной работы, голые глиняные стены покрыты росписями или завешаны древними гобеленами. В углу стоит деревянная резная кровать, обычно занимающая большую часть комнаты, а из миниатюрного сводчатого окошка видны город, раскинувшийся у подножья, и пустыня, растворяющаяся в синем мареве у горизонта. Если зажечь вечером свечу в такой комнате, кажется, будто попал в прошлое – времена султанов и магараджей, за окном бредут караваны, а по стенам крепости в ночном дозоре проходит стража.

В восемь утра наша группа рассаживалась в припаркованный около дверей отеля джип – серую, крошечную, но чертовски вместительную «Махиндру» с брезентовым кузовом. С нами туда уселись и три новозеландки с голландцем, в действительности оказавшиеся тремя израильтянами и невезучим японцем. За прошедший день этот японец несколько раз скатился с лестницы, а днем упал в обморок, поднявшись перекусить на крышу. Садясь в джип, он вновь чуть не лишился чувств. То был, наверное, самый жаркий день за все путешествие по Индии – на улице 48° в тени.

* * *

Около десяти утра мы стояли под палящим солнцем посреди глиняно-каменистой пустынной местности. Возле дороги топталось десять верблюдов, навьюченных одеялами, мешками с провизией и походной утварью. Рядом с караваном суетились наши проводники: три раджастанца, двое мусульман и индуист. Все трое в тюрбанах и длинных робах. Звали их Роман, Белял и Бага, последние имя было прозвищем, означающим «псих». Все они, как выяснилось впоследствии, были проводниками не по профессии. Роман восемь месяцев водил караваны, а остальное время отбивал камни для строительства домов. Белял, самый старший, тоже был каменщиком; Бага, самый молодой и самый веселый из компании, не умолкал ни на секунду, пел песни и сочинял поговорки про сафари типа «Twenty four hour full power – no toilet, no shower»[97].

Бага был женат, имел двух детей и на собственном примере разъяснил местный обычай – жену обычно выбирает семья через Интернет (в Индии это самый популярный способ, около 70 % всех браков), либо среди знакомых семей. Брак может быть оговорен еще в младенческом возрасте, жену выбирают по состоянию и социальному статусу. Причем отец жениха дает отцу невесты довольно большой выкуп – около миллиона рупий. Отец невесты дает отцу жениха сумму, превышающую выкуп за невесту. На эти деньги семья жениха дарит подарки семье невесты и устраивает пышную свадьбу, на которую стекаются бесчисленные родственники с обеих сторон и такое же количество случайных лиц. Так было и с Багой, жену купили за миллион, а свадьбу справили за три. Судя по цифрам, Бага безбожно врал.

Верблюды были разного цвета и размеров. Выяснилось, что это было целое семейство: отец Кеке? – старый, дряхлый, ленивый и упертый, как осел, страдающй метеоризмом, верблюд который достался мне; его сын Ба?льбу черный, понятливый и легко управляемый достался Кашкету, Калу? – маленький, кудрявый и послушный верблюжонок достался такому же кудрявому и волосатому израильтянину, Папу? – совсем крохотный, достался его приятелю, остальных верблюдов поделили между японцем, Катей и погонщиками. Японцу опять не повезло, ему попался какой-то старпер типа моего, который кусался и брыкался, и все время задевал седоком обо все встреченные по дороге кактусы и колючки. Всем, как и было обещано, досталось по верблюду.

* * *

Температура воздуха за полтинник. Поезд «Джайсальмер – Дели» стучит колесами сквозь выжженную оранжевую пустыню с желтыми сухими кочками. Изредка встречаются бродячие верблюды и стада коз, которые, встав на задние лапы, обгладывают редкие листья на одиноко стоящих деревцах. Вот проскочили лагерь бродяг, усеянный самодельными палатками из полиэтиленовых мешков. В вагон врывается обжигающий сухой ветер, вносящий с собой облако пыли и клубок колючек, пахнет верблюдами. Все спят, Кашкет засунул плеер в уши и залег на третью полку. Непонятно, как ему это удается, ведь там не просто как в бане, а как в котельной – к потолку нельзя прикоснуться, душно и воняет. Ехать нам так еще около двадцати часов, но часа через три-четыре жара спадет, и мы сможем чуть-чуть поспать, прежде чем замерзнем ночью. Правда, на этот случай припасена фляжка рома.

* * *

Сидеть в седле не очень-то удобно, так как никаких стремян или подставок под ноги не предусмотрено. Через двадцать минут пути у меня все так затекло, что я уже не думал ни о чем другом. Путь наш проходил по земле, похожей на растрескавшийся глиняный кувшин, вокруг не было ни одного кустика. Время близилось к полудню, солнце остановилось в зените и нещадно жгло. Несмотря на нахлобученные тюрбаны, голову все равно припекало. Мой лентяй Кеке двигался первым, во главе каравана, остальные плелись нос в хвост. Израильтяне (не помню их имен) оказались веселыми ребятами. Они быстро сдружились с погонщиками и всю дорогу над ними потешались, мгновенно заучив несколько выражений, которыми изъяснялись погонщики, принялись их повсеместно употреблять. «Possible»[98] было особенно в почете.

* * *

В вагон вошли контролеры. Та еще парочка – один приземистый, тощий, с офицерской осанкой, гладко выбритый, в очках, усах и пробором набок, – держится франтом; второй высоченный с гигантским пузом, крашенной рыжей бородой и волосами, неторопливый, развязный, неопрятный, эдакий Карабас-Барабас. Тощий, оглядев мельком вагон, удалился, а этот сидит, развалившись будто дома, и пытает хрупкого индусика-безбилетника.

* * *

Погонщики ничуть не смущались шуткам в свой адрес, отшучиваясь похлеще израильтян. Кеке ехал шагом и через каждые три метра вытягивал шею и издавал звуки, похожие на отрыжку. Точно такой же звук он издавал сзади. Лохматый прекрасно знал дорогу, видимо, не один десяток раз протопал по этому маршруту, так что поводья можно было не держать вовсе.

Привал

Таким образом караван проехал чуть больше часа, и в нашем строю началось беспокойство, израильтяне все чаще спрашивали, когда будет привал, а я чувствовал, что с трудом шевелю ногами. Но у погонщиков все уже было распланировано, и ровно в полдень мы оказались в некотором подобии оазиса со скудной растительностью. Несколько кустов и штук пятнадцать деревьев с пышной кроной. Расположились в тени самого большого из них. Верблюды очень забавно ложатся – в четыре приема: сначала на передние колени, затем на задние, и еще несколько раз хитро складываются так, что ноги седока касаются земли, а ног животного почти не видно под телом.

Смешно было, пока нам самим не настало время покинуть седло, все сделали это, наверное, в восемь приемов – все затекло, болело и натерлось. Особенно шумно это проделывали израильтяне. Японец долго принуждал своего верблюда лечь, и в конце-концов все равно грохнулся.

* * *

…В коллекцию запахов вагона «слипер», идущего по пятидесятиградусной жаре по маршруту Джайсальмер-Дели, добавился еще один, сразу занявший первое место. Наш сосед по пространству, безбилетный индусик, чудом оставшийся в вагоне после разборок с контролерами, снял свои черные лакированные ботинки вместе с носками, которые превратились в одно целое. Мне пришлось перестать писать и высунуться в окно минут на десять, теперь запах уже не так режет нос, хотя все еще доминирует. Вот слез с полки Кашкет и идет курить, эх, пожалуй, и я присоединюсь…

* * *

Один из израильтян был актером – высокий, худощавый, с шекспировской бородкой и сплюснутым лицом. Другой – смазливый, с греческими чертами лица, загорелый с серьгой в брови, всячески веселил неугомонного Багу. Третий – обильно волосатый израильитянин с брюшком, вьющимися волосами и нереально мохнатыми плечами – самый забавный из всех троих. Он постоянно говорил «Baga, why like this!? Why like this!?»[99], подшучивая на тему «possible» – «Toilet possible? Shower possible?» и т. д. Бага не злился, а наоборот проникся к нему симпатией – дразнил его девочкой, подшучивая на тему длинных волос.

Когда все спешились и растянулись в тени под деревом, погонщики расседлали верблюдов и, сняв веревки с их шей, стреножили, пустив обгладывать редкую растительность. Бага развел костер и стал готовить завтрак. Рядом тут же появилась Катя со своим мини-блокнотиком, куда она постоянно что-то записывает.

Раскидав посуду на пыльной земле среди козьих какашек, наши атаманы принялись за припасы. Белял достал из мешка цветную капусту и ловко поломал ее в кастрюлю, затем в ладонях нарезал картошку и покидал туда же, потом дело дошло до морковки, лука и помидоров. Все это, естественно, не мылось по понятным причинам. Даже полная кастрюля овощей была залита всего лишь стаканом воды, после чего туда бросили горсть куркумы, зеленый чили и еще какие-то специи. В это время Роман уже наливал чай с молоком, другой в Индии не предусмотрен, но Катя везде и всегда просит без молока, даже в пустыне, правда, на сей раз ее просьба была просто проигнорирована. Бага все это время с дикой скоростью пек чапати. В тазике размешал муку – и через секунду грязные руки погонщика верблюдов были уже в тесте, которое становилось все серее и серее и вскоре перестало отчетливо выделяться на фоне земли, этим определялась степень его готовности. Бага пододвинул таз с серым мякишем к костру, где уже разогревалась чугунная сковородка. Он принялся отрывать клочки от мякиша, разминая их руками, затем превращал их в блин, который в тот же миг летел на сковородку и спустя несколько секунд превращался в чапати. Через десять минут на грязном мешке уже высилась внушительная стопка. Завтрак был готов в считанные минуты, пока я, лежа на спине, курил сигарету, не в силах пошевелить ногами. Проглотив пищу, погонщики тотчас заснули, вскоре все последовали их примеру.

* * *

…К счастью, зловонный сосед покидает нас …эге, нет, вот он возвращается, а за ним шлейф его присутствия…

…Поезд, простояв двадцать минут на полустанке под названием Pokaran, посреди пустыни, наконец, тронулся но, по известной, наверное, только Шиве причине, покатил в обратную сторону…

* * *

Бага стал в тень и объявил всем, что здесь everything possiblе[100], и что если кто-то хочет выпить, то и виски possible. Но когда Волосатый заявил, что хочет «Maza[101] or Cold Pepsi», Бага притих, однако быстро нашелся и процедил очередную поговорку не совсем в рифму «Dal, Chapati – Camel Safary» и ответил «Shanty, Shanty, slowly, slowly, later possible. Cold pepsi, beer. Everything possible!»[102].

Улыбка Кеке

После того, как Бага завершил сию фразу, Белял с Романом потерли посуду в пыли и земле, вытерли ее об мешок и запихнули его на спину Кеке. Быстро обуздав всех верблюдов, мы снова двинулись в путь. Кеке опять шел впереди, но тут Кен вырвался вперед и тотчас врезался в кактус. Затем, когда он был весь сосредоточен на своем оцарапанном плече, верблюд протащил его под нависающим кустом колючек, и тюрбан Кена, зацепившись, размотался в длинную оранжевую полоску, как туалетная бумага. Воспользовавшись аварией собрата, Кеке обогнал японца, тем самым восстановив прежний порядок каравана.

Зной стоял страшный, ни ветерка, раскаленная земля начинала отдавать жар, а солнце все жгло с прежней силой. Я лелеял надежду, что вон за той полоской холмов на горизонте начнется уже белый песок дюн, и мы снова сделаем привал. Через полтора часа полоска холмов заметно приблизилась, превращаясь в груды рыжих камней, раскаленных до такого состояния, что у меня помутнело в глазах, когда я проезжал мимо них. А когда я снова прозрел, то увидел, что перед нами пустынная местность с крупным песком и косматыми кочками сухих колючек.

Я включил плеер и несколько раз прослушал песню «The End», написанную Джимом Моррисоном после месяца, проведенного в пустыне.

* * *

На горизонте показалось маленькое поселение, погонщики стали уверять, что именно там «everything possible», и все немного оживились.

Въехав в деревню, мы нашли там только поилку для верблюдов, у которой уже нежилось десятка два животных. Спешились, напоили своих верблюдов, прошли сквозь весь поселок и, не получив ни пепси, ни мазы, продолжили свой путь.

Опять началась бескрайняя, сухая пустыня, не предвещающая перемен. Волосатый с актером, потрясенные вероломством Баги, все повторяли: «Baga! Why like this!? Why like this!? Where is maza Baga? I’ll give you hundred rupies for maza, why like this!?»[103]. На что ошеломленный суммой Бага стал весело их успокаивать, приговаривая: «Shanty, shanty, slowly slowly, later everything possible».

* * *

…Солнце уже ласкает линию горизонта, в вагон влетел вихрь песка, скрыв от меня проходящего по коридору торговца овощами и соседа-расту, поглощенного чтением «Гарри Поттера». Пустыня за окном стала красной, огромное желтое солнце спряталось за сторожевой вышкой какой-то военной части – небольшого квадрата, окруженного колючей проволокой…

Отдыхающий Калу

* * *

Солнце клонилось к западу и зной начал спадать, ехать стало легче и пустыня оделась в более мягкие краски – из ослепительно белой она стала красновато-оранжевой. Будучи в седле уже добрых четыре часа, я мечтал только об одном – поскорее расстаться с Кеке. Будто угадав мои мысли, наконец появились белые волнистые дюны, погонщики объявили привал и все, забыв о порядке в караване, устремились к единственному торчащему из песка пышному кусту.

Обогнавший меня Кен опять угодил в кактус и, чудом избежав укуса верблюда, долго пытался заставить непослушное животное опустить его на землю.

Все разлеглись на одеялах около костра, где вовсю кипели приготовления к ужину. Тем временем израильтяне достали заначки печенья и принялись угощать всю компанию, я же извлек патронтаж с косяками, приготовленными накануне, и запустил несколько по кругу.

Отдохнув, я и Кашкет отправились в дюны смотреть на закат. Вернулись уже затемно. Ужин был готов – все получили по тарелке риса с овощами и по безлимитному количеству чапати. Затем, откуда не возьмись, перед нами возник индус с мешком льда, в котором лежали стеклянные бутылочки миринды, пепси и пива – это было божественно!!! Хоть он и барыжил ими по двадцать пять рупий (реальная цена пять рупий), все купили по паре.

Израильтяне запустили ответную вереницу косяков, и мы долго лежали на спине, слушая песни погонщиков и глядя на загорающиеся звезды. Вокруг стояла тишина, только изредка фыркали верблюды, расположившиеся на ночлег в соседней ложбине между дюнами.

Погонщики предложили нам перебраться в дюны, подальше от куста и верблюдов, которые привлекали к себе множество насекомых. Потом они достали из мешка с верблюжим кормом литровую бутылку местного виски с красной надписью «Aristokrat» и предприняли неудачную попытку всучить ее нам. Вдруг с куста посыпалась тьма здоровенных жуков. Актер, включив фонарик, посветил в сторону куста, откуда в рассыпную бросилось целое племя тушканчиков, и Волосатик объявил, что хоть он и не хочет никого пугать, но на закате они видели в дюнах кобру, а где грызуны – там и змеи. Все единогласно решили переместиться подальше. Отошли метров на двадцать на вершину дюны, Белял и Бага постелили одеяла и выдали по одному впридачу. Причем Бага демонстративно распределял страны на песочной карте, командуя:

– Japan here, Israel here, Russia here!

Так и улеглись. И только сейчас я увидел небо, уже совсем темное и сплошь в звездах.

Да, скажу я вам, такого неба я не видел нигде, разве что высоко в горах, но там оно немного другое. Млечный Путь, словно окаменевший позвоночник мамонта, отчетливо нависал над нами. В нем можно было разглядеть пучки микроскопических звездочек, мутные пятна плоских и ярких скоплений. Все небо было в не виданных мною созвездиях, а те, что я знал, было не отыскать – ковш Большой Медведицы стоял на ручке, упираясь в линию горизонта, а Кассиопея болталась своим зигзагом где-то в центре.

Я запустил еще пару забитых снарядов в сторону Японии и Израиля, спустя полчаса от них последовали ответные выстрелы, и Кашкет задвинул научный рассказ, удивляя меня своими познаниями в области астрономии. Катя уже битый час слушала Dawid Bowie, как тут, совладав с техникой, у израильского лагеря прорезался звук – Miles Davis – All Blues. Мы лежали и молча смотрели в безумное небо под звуки джаза в пустыне Тар[104].

* * *

Почему бесплодная земля, сотни раскаленных километров и невыносимо голубое небо вызывают восторг, а не тоску и ощущение собственной никчемности…

Собственно, никакой экзотики или романтической прелести – только зной, жажда, шум в голове и нескончаемое зловоние газов от идущего впереди верблюда.

Почему пустыня? Очевидный ответ – ни я, ни Арсений прежде тут не бывали. Но вряд ли мы затеяли все это только из любопытства.

С самого начала у нас не было точных планов, да и не хотелось их придумывать, мы наугад тыкали пальцем в карту Индии, и ехали, не задаваясь вопросами «куда» и «зачем». Все остальное – обстоятельства. Они могли что-то дополнить или изменить, но хозяевами, как нам казалось, всегда оставались мы сами. Сейчас вокруг было только одно обстоятельство – пустыня Тар. И снова главный вопрос – что я тут делаю?

Пустыня, с ее неизбежной тоской и упрямством песчаных бурь, дает больше, чем размеренная жизнь с философским словарем.

Когда, сидя на верблюде, с отекшими ногами, под злым солнцем, спрашиваешь себя – «зачем я тут», пустыня отвечает – «чтобы быть». И это донельзя простое, и, пожалуй, нелепое словосочетание, здесь в пустоте, наполняется огромным смыслом.

Марево от потрескавшейся земли, полукруг горизонта, сливающийся с небом. Гул в голове от тишины. Вода, которая превратилась в кипяток. Все вокруг уходит под мантию Майи. Под покрывалом иллюзий скрывается реальность.

Нельзя сказать, что Тар – красивая пустыня. Красивым может быть силуэт одиноких странников, утопающих в дюнах этой пустыни, но не сама она. Поэтому фраза «красивая пустыня» кажется несколько сомнительной.

В пустынях нет привычной красоты, в них есть что-то другое.

Судьба порой наносит удары, которые человек не в силах понять, и потому принять. Но в пустыне рок показывает себя таким, каков он есть – неумолимым и неподвластным. В этом есть что-то восхищающие и вечное. Тут, в пустыне, проще смириться с судьбой и ее прихотями.

Иов тоже жил в пустыне и после своих несчастий спрашивал Виллада и Софара – «За что мне это?». Иисус, блуждая по Синаю, спрашивал Отца своего – «Зачем Я тут?».

Ночью, когда все вокруг наконец остывает, пустыня открывает небо – мириады звезд и бесконечность – это подарок человеку за его смирение.

* * *

На рассвете, перекусив на скорую руку и выкурив утренний косяк, двинулись дальше. Воздух был прохладным, и ехать было одно удовольствие, на второй день и ноги затекали меньше. По дороге повстречали отару овец с колокольчиками на шеях, их мелодичный перезвон повлиял на Багу, и он затянул какую-то грустную песню.

Мы ехали по новым местам, но ландшафт ничуть не менялся.

Я снова ехал впереди, за мной погонщики. Кашкет, похваляясь полным взаимопониманием со своим Бальбу, все время перемещался в цепочке каравана. Часа четыре ехали без остановок, израильтяне начали ныть и торопить погонщиков, что, мол, неплохо бы уже и чаю попить. В принципе, они бы могли попить воды из своих бутылок, которая по температуре уже приближалась к чаю.

Раза три нам преграждал путь мотороллер с песи-мэном и неизменным мешком холодных напитков. Но все стойко держались и чуваку приходилось нарезать круги, чтобы опять преградить нам дорогу через несколько километров, но никто так и не сдался.

Солнце начало печь не на шутку, и я стал опасаться за собственное здоровье. Погонщики отстали и что-то делили вдали под деревом. Я заметил, что Кеке чего-то совсем сдал и меня постепенно обгоняют все верблюды, и только верный Кашкет нарезал круги вокруг, но спустя пять минут, когда Кеке стал вытягивать шею, а внутри у него что-то забулькало, Кашкет не выдержал и обогнал меня.

Погонщики

Кеке с каждой минутой становилось все хуже, он уже еле плелся, готовый остановиться. Караван маячил далеко впереди, и я не знал что делать. Я немножко приободрился, когда, оглянувшись назад, обнаружил невезучего Кена. Покачиваясь от зноя, он то ли дремал, то ли был в полуобмороке, его замученный верблюд уткнулся носом в зад Кеке и замер. Так мы стояли минут десять, отчаянно призывая погонщиков, которые явно не торопились, и только когда караван превратился в пестрое пятнышко вдали, подъехали к нам. Оказалось, видите ли, Кеке не кашлял и не умирал, а плакал! Так как не обнаружил в караване своего друга – верблюда, на котором отъехал Белял. Верблюд Беляля и Кеке «друзья и друг без друга не могут».

За простой Кеке был наказан пробежкой, но тяжелее от этого было только мне, без стремян я скакал в седле, как Шалтай-Болтай. Японцу тоже досталось, он пару раз чуть было не слетел со своего верблюда, когда тот принялся догонять моего, а когда Кен пришел в себя, голодное животное опять протащило его сквозь колючки.

Наконец, объявили «привал», и все скучились под чахлым деревцем, вокруг которого мы беспрестанно передвигались, чтобы оставаться в тени.

В три часа дня снова расселись по верблюдам. Жара стояла невыносимая. Спустя час израильтяне стали умолять погонщиков вызвать джип или скорую помощь куда-нибудь поближе к нашему теперешнему местоположению. Погонщики при этом ехидно улыбались, а Бага даже не пытался скрыть своего злорадства, пока все не оказались на веранде брошенного дома в захолустной, затерянной в песках, деревушке. Время шло, а джипа все не было. Бага уверял, что все «шанти-шанти», но надежда таяла по мере того, как солнце скрывалось за горизонтом. Наконец Бага раскололся и признался, что джип, скорее всего, прождал нас в другой деревне, куда бы все обязательно доехали, если бы израильтяне не ныли. Роман отправился искать телефон, чтобы выяснить, куда ж девалась машина. Мы остались сидеть на камнях около пустынного шоссе, уходящего вдаль навстречу солнцу.

* * *

В Джайсальмере мы перекусили, купив три бутылки ледяного пива.

Еще по бутылочке пива выпили за Катин отъезд. Завтра в 15:40 у нее поезд до Дели, потом самолет, Москва, март, снег…

Наутро Катя была не в духе, и мы с Кашкетом тайком посматривали на часы. Наконец в три часа пополудни Катерина испарилась из нашей истории. Дав друг другу «пять», мы отправились в wine shop.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.