КУСОК КОЛОТОГО САХАРА И ДВА СОЛЕНЫХ ОГУРЦА

КУСОК КОЛОТОГО САХАРА И ДВА СОЛЕНЫХ ОГУРЦА

За несколько месяцев до кончины, летом 1919 года, религиозный философ князь Евгений Трубецкой записал: «За все время моих странствий по России у меня была в особенности одна точка опоры, которая спасала меня от отчаяния. В минуты тяжких сомнений и отчаяния мне вспоминался заточенный в Москве патриарх Тихон, и мысль о нем давала душе какое-то неизъяснимое успокоение и легкость духа: достоверность спасения России[30] —вот что чувствовалось мне в эти минуты. Чувство это являлось само собою, интуитивно, мгновенно, упреждая мысли. Потом я размышлял, стараясь понять, в чем дело. Мне вспоминались слова святителя, когда его предупреждали об опасности, грозившей его жизни: «Умереть, ну так что же такое, я на это готов хоть сейчас, вот если мучить начнут — это неприятно, но и на это придется пойти» — и мысль о смерти ни на минуту не нарушала его настроения, всегда светлого и радостного. Из частных бесед с патриархом я неизменно выносил впечатление, что он обрек себя в жертву за Россию. Притом он был неизменно светел и спокоен и всем обликом своим напоминал слова апостола: Всегда радуйтесь (1 Фес. 5, 16)».

Патриарх Тихон, чье первосвятительское служение проходило в самый драматический период русской истории, имел на редкость спокойный, уравновешенный характер. Его считали мягким добродушным человеком и сравнивали с полководцем Кутузовым, каким его изобразил Лев Толстой в романе «Война и мир». Многочисленные письма Святейшего (он ежегодно посылал письмо даже швейцару Петроградской духовной академии, поздравляя его с днем ангела) излучали добрый юмор, терпимость к поступкам ближних, братскую любовь. Многие, кто беседовал с патриархом, отмечали его застенчивую улыбку, безобидные шутки, христианскую простоту общения. И в то же время, как выразился один юноша, «кажется, грусть всего мира смотрит в этих глазах».

На вопрос любопытного чекиста: «Как вы относитесь к патриарху Тихону?» — приведенный на допрос священнослужитель ответил: «Я реально ощутил его святость».

«Отворилась дверь, я вошел в приемную, — вспоминает протоиерей Валентин Свенцицкий. — Трепет прошел по моему сердцу. Я увидел перед собой икону, живого угодника Божия, как изображает их Церковь на иконах. Это был образ слова, жития, любви, духа, веры, чистоты. Никакая клевета и никакая ложь, никакая злоба не могли отнять у верующих этой уверенности в духовном величии патриарха».

Торжественно и величественно, твердой походкой входил Святейший Тихон в храм и возносился духом к высшему, горнему. В быту похожий на провинциального попика, на богослужении он преображался, становился Великим Господином, Молитвенным Светочем, Печальником и Водителем Русской Церкви. Словно Господь в день Своего Преображения.

Как и в 1918 году, в 1919-м патриарх почти ежедневно совершал богослужения в храмах. Если в течение нескольких дней он не появлялся ни в одной из московских церквей, то все уже догадывались — опять Святейшего посадили под арест. Не разрешали ему комиссары отлучаться и в другие города, напуганные торжественными встречами патриарха в июне 1918 года в Петрограде и в сентябре в Ярославле и Ростове Великом.

Новые революционные праздники, хотя и отличались грандиозными денежными тратами, удручали своей искусственностью, так как участвовавшие в них красноармейцы и советские служащие шли в эти дни на принудительные митинги и демонстрации. На фоне безликих коммунистических торжеств радостные верующие в дни церковных праздников, особенно многочисленные на патриарших службах, раздражали большевиков. И они придумали новшество: разрешать служить патриарху лишь в том случае, если на то будет согласие председателя ВЦИК М. И. Калинина. Надеялись, испугаются богомольцы обращаться во всесильную советскую организацию, работающую в тесном контакте с ЧК. Но ошиблись, и не только «недобитые буржуи», но и «пролетарский элемент» желал видеть в своих приходских храмах патриарха. Так, например, под прошением отслужить патриарху литургию 27 декабря 1920 года / 9 января 1921 года в церкви Богоявления Господня в Елохове поставили свои подписи и фабричные печати рабочие фабрик братьев Щаповых, Дюфурмотел, Басманной чулочно-трикотажной и Наркомпрода. Пришлось товарищу Калинину разрешить молиться в храме патриарху Тихону.

Но чаще прихожане получали отказ, их прошения с сотнями подписей попадали в недра карательных органов власти. Вот один из характерных документов эпохи «свободы от совести»:

«В МЧК.

Секретный отдел ВЧК препровождает при сем ходатайство общины при Покровском монастыре о служении патриарху Тихону. Просим[31] произвести расследование и выяснить главных виновников настоящего ходатайства. О результатах информировать.

Приложение: заявление.

Заведующий Секретным отделом ВЧК Самсонов».

Из другого чекистского документа, подписанного в конце сентября — начале октября 1920 года председателем ВЧК, можно узнать, что даже судебные процессы над духовенством ставили своей целью не раскрытие контрреволюционных заговоров, а испуганное желание помешать проведению богослужений.

«Председателю ВЦИК тов. Калинину.

ВЧК, получив от Вас телефонограмму за № 6848/к, уведомляет Вас, что в данное время патриарх Тихон находится под домашним арестом и в VIII отделе Наркомюста ведется следствие по обвинению его в спекуляции, которое в последних числах октября или первых ноября будет передано в народный суд для слушания.

Как создание следствия и судебного процесса, так и факт домашнего ареста над патриархом Тихоном есть просто результат политики, ведущейся ВЧК и Наркомюстом по отношению к духовенству, заключающейся частью в дискредитации духовенства и лишении их возможности устраивать торжественные богослужения, привлекающие массы богомольцев и являющиеся рассадником религиозной и до некоторой степени антисоветской политической агитации.

Те обстоятельства, что ведутся следствия и устраиваются судебные процессы, давали нам возможность следовать своей политике и отказывать в просьбах приходских советов и других групп о разрешении службы патриарху в том или ином месте. Мы были последовательны в этом случае и говорили, что раз он находится под судом и домашним арестом, мы разрешений давать не можем.

Да и, кроме того, все эти ходатайства вовсе не являются голосами рабочих, а делом рук разных шантажистов, буржуа и их приспешников, которые прикрывают подписями рабочих лишь свои гнусные планы.

В связи с часто поступающими подобного рода ходатайствами нами предпринят ряд мер к выяснению будоражащих массы элементов, которые по степени важности преступления будут нами караемы…»

Позади у большевиков три года наслаждения ничем не ограниченной властью. Не страшен больше ни царь, оклеветанный, а потом убитый вместе с женой и детьми; ни белые генералы, терпящие от многомиллионной Красной Армии одно поражение за другим; ни крестьяне, оголодавшие от продразверстки и грабежей; ни анархисты и левые социал-революционеры, частью расстрелянные, а частью покаявшиеся. И все же что-то «мелкое», малопонятное мешает устроителям новой жизни быть уверенными в своей окончательной победе. Что же?..

Из воспоминаний В. М. Мироновой:

«Шел 1920 год. Гражданская война, голод, холод…

На Введение, в день вступления своего на патриаршество, Святейший служил на Троицком подворье литургию, в своей обычной, домашней, скромной обстановке.

Тогда, в голодные годы, было обычаем среди прихожан и некоторых постоянных богомольцев Троицкого подворья приносить иногда от своей скудости что-либо из съестного Святейшему. Святейший, конечно, не голодал, но люди, желая хоть чем-нибудь выразить ему свою любовь, несли, кто что мог. Кто нес домашний пирог с рыбой или вареньем, кто — печенья, кто — еще что-нибудь из несложной гастрономии того времени.

Все принимал патриарх с благодарением и улыбкой.

В этот день, как и всегда после литургии, он вышел на солею благословлять народ, который любил и ценил этот момент личного общения с любимым архипастырем и отцом.

В конце благословения, среди других, подошла к нему одна старая, бедно одетая женщина и, прежде чем принять благословение, подала ему на бумажке кусок колотого сахара и два соленых огурца и сказала:

— Прими, отец, не погребуй…

Святейший принял подарок, передал его стоявшим тут же возле него иподиаконам, а сам, нагнувшись с солеи, обнял старуху и поцеловал ее в лоб».