Рассказчик анекдотов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Рассказчик анекдотов

I

Хотя Бирс был блестящим собеседником, он был плохим рассказчиком. Возможно, он не придавал этому значения. Но он действительно плохо рассказывал устные истории. Он не был скор и на устный остроумный ответ. Всё же каждый, кто знаком с его напечатанными эпиграммами и афоризмами, с его каламбурами и жалящей иронией, знает, что как писателю-юмористу ему не было равных. Если бы я попросил его объяснить, почему блестящий писатель почти никогда не блистал устными ответами, он возмутился бы (он увидел бы в этом скрытую насмешку). Поэтому у меня нет его объяснения, и я вообще никогда не слышал, чтобы он обсуждал эту тему. Я знал, что он мог отвечать блестяще, но это бывало нечасто. Несколько раз я сам наблюдал, как он упускал такую возможность. Временами он проклинал себя за «лестничное остроумие» – термин, который он часто использовал вместо соответствующего французского выражения[155].

Запас его забавных историй был не велик. Он постоянно обращался к ним, пока не износил до лохмотьев. К тому же когда он рассказывал эти байки первый раз, они звучали не очень хорошо. Но в них почти не было ничего фривольного и вообще не было ничего непристойного. Я изложу некоторые.

II

Историю, помещённую ниже, Бирс рассказывал с притворным нежеланием, и дамы долго его уговаривали, особенно если он был в «изысканном» обществе. К развязке он становился так нетороплив, как будто подбирал слова и избегал неизящных терминов. Эта история всегда смущала собрание. Дамы оживлялись, как бы стараясь смягчить бестактность своим смехом.

«Это случилось не так давно. Некий священник со своей женой и маленькими детьми жил на окраине деревни. О названии деревни я умолчу. Это не важно для повествования, к тому же миссис Бланк ещё жива. Кроме того, я не хочу незаслуженно прославлять столь скромное поселение. Так вот, это была небольшая набожная семья. Добрая жена не обращала внимание ни на кого, кроме своего любящего мужа, а это так необычно для супружеских отношений.

Однажды преподобный мистер Бланк пошёл на рынок (он освобождал свою верную жену от этой утомительной обязанности), и его жена сказала:

«Мистер Бланк, не забудьте, пожалуйста, я сегодня делаю колбаски. Купите немного…»

Э-э-э… Пожалуй, я не стану произносить точное слово миссис Бланк. Скажем так, она имела в виду нечто внутреннее. Она продолжала:

«Вы знаете, мистер Бланк, мясо уже готово. Пусть сын мясника принесёт мне их».

Преподобный мистер Бланк пошёл к мяснику и попросил, чтобы к нему домой доставили то, что пожелала его жена. К сожалению, после этого с ним произошёл несчастный случай. Когда он переходил железную дорогу, он был сбит поездом. Его останки были широко разбросаны по земле – нога здесь, рука там, а голова скатилась с насыпи. Скажем прямо, он разлетелся вдребезги. Соседи тщательно собрали все части тела в корзину и отнесли эти разрозненные члены к жене, которая в один миг стала вдовой. Там они с большой нежностью сложили части в физиологическом порядке, насколько это было возможно.

Наконец появился сын мясника с большой корзиной. Он ничего не слышал о катастрофе. Он с трудом поставил корзину на кухонный стол и выпалил, задыхаясь:

«Вот, миссис Бланк! Здесь… кишки вашего мужа!»

III

Амброз Бирс считал, что врачи – это, в основном, невежественные людишки, шарлатаны и вымогатели. Доктор Уильям Ослер, бывший профессор Клиники Джонса Хопкинса, позднее получивший рыцарский титул от Британии[156], разозлил Бирса, когда сказал, что все люди по достижении шестидесяти лет должны быть умерщвлены с помощью хлороформа. Но то, что Бирс не мог долго злиться на хорошего человека, доказывает следующий анекдот.

«Однажды, когда доктор Ослер был в Лондоне, его пригласили осмотреть довольно знаменитую больницу в старом городе. Ему с гордостью представили врачей и хирургов. Наконец ему показали графики заболеваний. Он внимательно посмотрел на них и заметил, что в них используются аббревиатуры: Д – дифтерит, БГ – белая горячка, СК – скарлатина, ТБ – туберкулёз и так далее. Все заболевания, казалось, находятся под контролем. Это свидетельствовало о здоровье лондонцев, но было одно исключение: некое ужасное заболевание, отмеченное буквами ОБИ. Знаменитый доктор не хотел показывать своего невежества, хотя его можно простить. Он ведь не обязан знать терминологию лондонских больниц.

«Я заметил, – сказал он, – что город захватила эпидемия ОБИ. Кстати, в американских медицинских кругах эта аббревиатура не очень распространена. Что она означает?»

«Так мы пишем, когда не можем поставить диагноз, – небрежно отозвался один из хозяев. – Это значит "одному богу известно"».

IV

Эту историю Бирс рассказывал, чтобы проиллюстрировать крайне абсурдные способы улучшения памяти, которым обучали «профессора мнемоники», как он их называл.

«Однажды последователь мнемоники пришёл к фармацевту (заметьте, я не стану высмеивать эту почтенную профессию за то, что её представители привержены к наркотикам[157]). Он хотел приобрести какое-то лекарство, но забыл его название. После долгого молчания, в течение которого аптекарь терпеливо ждал, клиент как будто бы не к месту спросил:

«Вы можете перечислить пять Великих озёр?»

Повелитель пилюль и ядов удивился, но ответил, что может.

«Ну, попробуйте», – с сомнением сказал клиент.

«Охотно, – согласился аптекарь. – Мичиган, Верхнее, Гурон, Эри…»

«Стойте, хватит! – перебил клиент. – Это мне и нужно! Озеро Эри! А не было ли на этом озере какого-нибудь великого сражения?»

«Да, было, – последовал удивлённый ответ. – Самое великое сражение, в котором американский флот одерживал победу».

«А как звали человека, который командовал американским флотом?»

Удивление аптекаря всё возрастало.

«Его звали коммодор Перри», – ответил он[158].

«Вот и всё! Дайте мне, пожалуйста, парегорик»[159].

V

Если кто-то (когда рядом не было дам) был столь неразумен, что упоминал о какой-нибудь «обесчещенной» девушке, Амброз Бирс немедленно рассказывал следующую историю. Он хотел показать, что с мужской помощью девушка может достичь денежного благополучия и величайшего счастья, а не только бесчестия[160]. Мало-помалу, рискуя заслужить репутацию второго Лотарио, Бирс стал представлять себя в качестве участника этой истории. Он думал, что это придаст ей силу и правдоподобность. Вот она.

«Одним хмурым декабрём, в 13-й день этого месяца, когда я жил в 13-й комнате на 13-м этаже отеля (нет, я не стану рекламировать отель и освещать его лучами славы этого повествования), я слонялся у входа в «Метрополитен-опера». Я безучастно осматривал выходящую публику, и тут моё внимание привлекла некая фигура, которая показалась мне странно знакомой. Это была изящно одетая молодая женщина, шагавшая к роскошному лимузину. Она была укутана в накидку из русского соболя. Были видны только её ножки в туфлях и милая головка. Щёки с ямочками она прятала в нежном, мягком меху. На её голове сверкала великолепная диадема с сапфирами и бриллиантами. Когда в моей голове сверкнуло некое воспоминание, её взгляд встретился с моим, и она отошла от открытой двери лимузина.

«Да это же мистер Бирс, ей-богу!» – радостно воскликнула она.

До меня наконец дошло, кто она.

«Будь я проклят, если это не Мэгги! Мэгги! Дитя моё, я думал ты в Олимпии в Вашингтоне. Неплохо мы проводили там время год назад. Как ты сумела разбогатеть?»

«Боже мой, мистер Бирс, – объяснила она, – неужели вы не слышали? Меня обесчестили!»

VI

Однажды вечером Сэм Дэвис и Амброз Бирс встретились в баре нью-йоркского отеля «Наварра». Они не видели друг друга много лет. Вот как Бирс рассказывал об этом.

«Конечно, мы собирались выпить и стали по-дружески спорить, кто из нас должен платить за выпивку. Каждый настаивал, что платить должен именно он. Мы пререкались, пока жажду стало невозможно терпеть.

«Слушай, – сказал Сэм, – давай бросим монету».

Так мы и сделали. Сэм выиграл.

«Ну, что ты будешь пить?» – спросил я.

Когда пришло время расплачиваться по счёту, я бесцеремонно напомнил:

«Кажется, ты платишь, да, Сэм?»

«Нет! – возразил он. – Ведь я выиграл в подбрасывании монетки».

«Да, ты, – подтвердил я. – Ты и платишь».

«Как это? – спросил Сэм, прибавив ругательство (его словарный запас был сильно ограничен тяжёлой жизнью на Западе). – Ты, чёрт возьми, за кого меня принимаешь?»

«Та-а-а-ак! – отозвался я. – Скажи, почему мы бросали монетку?»

«Чтобы решить, кто будет платить за выпивку», – ответил Сэм.

«Вот именно! Мы решали, кто будет иметь удовольствие платить за выпивку. И ты выиграл».

VII

Бирс обычно настаивал (и преуспевал в этом), что самый безнравственный человек может писать, как ангел.

«Никогда не оценивайте того, что вышло из-под пера человека, как бы вы оценивали самого человека, – говорил он. – Бесполезно отрицать, что Мильтон был великим учителем нравственности и что он написал проповедь против битья жён просто потому, что сам бил свою жену. Предписания человека не теряют силу от того, что сам человек их нарушает. Чтобы доказать это, расскажу о случае, которому я был свидетелем в лондонском доке однажды вечером.

Местность выглядела ужасно. В воздухе пахло дешёвым одеколоном. Несколько пьяниц валялись в собственной блевотине, а другие хватались за любую доступную точку опоры в тщетной попытке восстановить равновесие. Возвышенная молодая женщина, полная любви к ближнему и стремления исправить его, шла по доку. Она несла пачку листовок о вреде пьянства для бесплатного распространения. Путь спасения привёл её к грязному забулдыге, который изысканно пошатнулся в её сторону, выражая самые почтительные чувства.

«Бедняга! – сказала она и протянула ему одну листовку. – Возьмите».

Забулдыга уставился на листовку. Когда он увидел название, в его осоловелых глазах мелькнул проблеск разума.

«Нет, мэм! – сказал он. – С-с-спасибо, мэм, но я её читать не буду. Это я её написал!»

VIII

Однажды после обеда несколько старых друзей Амброза Бирса, включая меня, собрались в «гробовой комнате» вашингтонского отеля «Рэли», где мы обычно встречались. Зашла речь о предродовых влияниях.

Бирс предпочитал эту небольшую подвальную комнату другим из-за того, что она была ближе к бару. Вся вентиляция в комнате состояла из двери, которая никогда не закрывалась. Чтобы попасть в неё, надо было одолеть один тускло освещённый лестничный пролёт. Вы спускались всё ниже, ниже, ниже… как будто в подземную гробницу. Вход был такого размера, чтобы мог пройти один человек. Стены были украшены высокохудожественными фресками, которые иллюстрировали четверостишия из «Рубайята» Омара Хайяма. Сами цитаты располагались ниже фресок. Наверное, надо добавить, что прозвище «гробовая комната», которое напоминало об обители мёртвецов, было присвоено из-за того, что архитектор неумышленно придал неиспользуемому помещению форму гроба. После перестройки старинного здания этой комнаты больше не существует.

Но вернёмся к дородовым влияниям. Обсуждение этой темы вызвало следующую историю Бирса.

«Кто-то из вас, может быть знает (я сам в этом убеждён, несмотря на обратные заявления самодовольных врачей), что человеческий плод до рождения физически и психически страдает от серьёзных эмоциональных переживаний матери. Мой рассказ «Глаза пантеры» основан на этой теории, но несколько дней назад она подверглась суровой встряске. Дело было так.

Когда я шёл по Фотин-стрит в свою квартиру, я остановился и увидел, как столкнулись два молодых негра. Один был чёрный, как Эреб[161], а у другого были рыжие волосы, голубые глаза, бледные щёки, но всё же он был очевидно африканского происхождения, и в Вашингтоне он считался негром.

«Эй, ниггер, – сказал Эреб, – ты чего толкаешься?»

«Ниггер? – возмутился Альбус[162]. – Ты кого назвал ниггером, чернокожий? Я не ниггер, я белый».

Его собеседник хмыкнул.

«Белый! Значит, ты белый? А чего это у тебя такой плоский нос? А чего это у тебя такие толстые губы? А чего это ты говоришь, как ниггер? Нет, ты ниггер, конечно, ниггер!»

Нарядно одетый мистер Альбус надменно выпрямился, опираясь на свою тонкую трость, и медленно произнёс:

«Вот в чём дело. Перед тем, как я родился, моя мать шла по лесу поздно вечером. И тут из кустов выпрыгнул чёрный человек и побежал за ней. Да, сэр! Он бежал за ней, бежал, бежал…»

«А, я понял! Он её всё-таки догнал!»

IX

Амброза Бирса забавляли мошенники. Он считал, что отъявленные мошенники и шарлатаны, очевидно, не заслуживают серьёзного обсуждения. Кроме того, глупые жертвы обычно принимались обманывать остальных, поэтому заслуживали своего наказания. Особенно много материала для его острот и увеличивающегося запаса анекдотов доставляли медицинские шарлатаны. Вот один из таких анекдотов.

«У моего друга Персивала Полларда на макушке нет ни одного волоска (кстати, он очень чувствителен к этому обстоятельству). Он признался мне, что однажды тайно пошёл к специалисту по косметике, чтобы купить укрепляющее средство. Как говорили, это средство было настолько эффективным, что от него волосы выросли бы и у летучей мыши. Специалист сказал Полларду, что за пять долларов тот будет иметь над своим мозгом пышный растительный покров.

Тридцать дней подряд Поллард прикладывал примочки в соответствии с инструкциями, и в конце этого срока снова не нашёл на макушке ни одного волоска. Более того, он с тревогой заметил, что по обе стороны его черепа выросли две шишки, которые напоминали рога на голове князя тьмы. Поллард и вправду сущий дьявол. Он попросил моего совета, и я сказал, что его тревога не напрасна: если он не примет мер, то скоро он приобретёт копьеподобный отросток сзади и будет оставлять следы раздвоенных копыт. Мы с ним нашли поставщика для искателей красоты, и Поллард с возмущением выставил ему свою лысую голову с набухшими на ней выступами.

Мошенник по-настоящему испугался. Он сел, задумчиво поглаживая свою бородку клинышком. Неожиданно его глаза засияли.

"Я всё понял, – объяснил он. – Это полностью моя вина, сэр. Я дал вам не то средство. Вы прикладывали к своей голове мой надёжный увеличитель груди!"»

Какую бы славу не заслужил Амброз Бирс в качестве рассказчика, но она была достигнута такими же историями, как те, которые я сейчас повторил. Я пытался повторить их в том виде, в каком их запомнил, с тем умением, которого он достиг. Я скажу, что его рассказы всегда были правдоподобны – казалось, что они происходили на самом деле. Более того, обычно он наполнял их своей личностью и той потрясающей жизненностью, о которой я уже писал ранее. Но он всё равно не был первоклассным рассказчиком устных историй.

X

В личном общении Бирс никогда не был игрив, как бывают игривы, например, молодые человеческие животные. Он никогда не заводил возни. Он всегда был убийственно серьёзен, или производил такое впечатление, даже если очевидно шутил. Многие люди стали его врагами по той причине, что они просто не поняли, что он шутил, когда отпускал остроты в их сторону. Он не всегда хотел оскорбить. Я сомневаюсь, что он когда-нибудь был игрив, даже в детстве.

Если человек вообще может достичь счастья, то жизнь Бирса, вероятно, была счастливой. Возможно, он был более счастлив, чем обычные люди. И всё же в этой жизни не было радости, той радости, которую временами испытывает любой нормальный человек. Он всегда был серьёзен. Никакой весёлости. Только особого рода улыбка – сардоническая, макабрическая, заставлявшая наблюдателя слегка вздрогнуть – указывала на какую-то весёлость. Пожалуйста, учтите, что я не имею в виду улыбку нежности или любви, а только ту улыбку, которая отражает веселье. За годы нашего знакомства я ни разу не слышал, как он смеётся!

Кое-где преобладает мнение, что Бирс в общении был болтлив. Вовсе нет. Он никогда не делал попыток оказаться в центре внимания. Иногда он говорил больше остальных. Но это происходило потому, что вопросы воодушевляли его, и он принимал участие в спорах больше, чем остальные.

XI

Бирс считал, что высший сорт остроумия – это несообразность, похожая на пулемётную очередь, когда снаряды бьют в одну и ту же цель.

Однажды вечером несколько человек встретились с Бирсом, и одна девушка произнесла избитую шутку Джо Миллера[163] Все над ней засмеялись, но Бирс встал на её защиту.

«Джо Миллер, – сказал он, – собрал несколько неплохих шуток. Хотя я не слишком ценю его юмор, я постоянно их читаю. Некоторые из них остроумны, а другие останутся на века. Послушайте: «Неправда, что жизнь женатых мужчин длится дольше. Она кажется им дольше».

Бирс иногда обращался к такому типу шуток.

Говоря о совершенном остроумии, он в качестве лучшего примера называл своего старого врага Марка Твена. Он часто повторял, как Твен в ответ на слухи о его смерти телеграфировал, что это сообщение слишком преувеличено.

XII

Прежде, чем закрыть тему Бирса-рассказчика, я упомяну о его отношении к тому типу историй, которые можно назвать сомнительными. Некоторые говорят, что ни одна хорошая история в курительной комнате не может обойтись без непристойности, без какой-то грязи. Мнение Бирса заключалось в том, что не нужно прибавлять ничего к анекдоту, в котором имеется достаточно остроумия, или юмора, или того и другого.

«История будет довольно жалкой, – говорил он, – если ей нужен костыль, который нельзя взять с собой в приличную гостиную».