Наша первая встреча

Наша первая встреча

I

Первый раз мы встретились с Бирсом весной 1901 года в моей конторе в Вашингтоне. Он пришёл, чтобы заклеймить одного поэта, книгу которого недавно напечатало «Издательство Нила».

«Этот ваш поэт, – сказал он, – вчера вечером вломился ко мне и, не обращая внимания на мои возражения, начал читать книгу, которую вы издали. Я не мог его остановить. Он прочитал всю книгу – от первого до последнего слова. Его стихи невыносимы, они ещё более нескладные, чем их автор. Этот парень, видимо, хочет плыть на хлипком судёнышке Джека Лондона или на чём-то похожем. Но он не может даже спустить на воду свои гнилые брёвна».

Кажется, этот поэт молитвенно и слёзно просил Бирса написать рецензию на его книгу. Бирс наконец согласился. «И я напишу рецензию», – сказал он сквозь зубы. Он сдержал слово, а после выхода рецензии пришёл ко мне, чтобы прочитать её. Я больше не слышал, чтобы этот поэт что-то писал. Но стихи были не такие уж плохие. Бирс нарочно подчеркнул их недостатки, чтобы наказать автора за вторжение и настойчивость. Было выпущено шесть тысяч экземпляров. Лондон был упомянут потому, что в то время он был в моде как автор рассказов о Севере. Неудачливый стихотворец пытался сделать в стихах то, что получилось у Лондона в прозе. Насмешку над Лондоном можно объяснить тем, что Бирсу не нравилась личность этого юноши – его безнравственность, приверженность к коммунизму, бродяжья жизнь, пребывание в тюрьме и его склонность плакать над чумазым народом, чтобы омыть его своими слезами. На самом деле, Бирс считал, и у меня в этом нет никаких сомнений, что Лондон – великолепный прозаик. Позднее Бирс сам это признал.

В нашей первой беседе раскрылась черта Бирса критиковать (с помощью ругани) автора, который ему лично не нравился. Но проходило время, он встречался лицом к лицу с тем автором, которого он немилосердно ругал как писателя и как человека, и менял своё мнение. Он хвалил ту самую работу, которую недавно осуждал. Так случилось и с Лондоном. Однажды они оба напились и, обнявшись, прошли несколько миль. Тогда я узнал от Бирса, что Лондон вовсе не такой отвратительный человек и что своими сочинениями он навсегда вошёл в мировую литературу.

II

Я был рад встрече с Бирсом. Много лет я читал всё, что он писал. Я считал его не только великим писателем, но и великим человеком – по-настоящему великим. До нашей первой беседы у меня уже сложилось мнение о нём, полученное от его работ, от того, что я знал о другой его деятельности. И это мнение подтвердилось. Он произвёл на меня самое лучшее впечатление. Несмотря на его ругань, предрассудки, злобу, нетерпимость к другому мнению, я видел перед собой воплощение Железного герцога, о котором писал Теннисон:

Та надёжная опора,

Которая стояла на семи ветрах[34].

Это был как будто человек из стали. Кто-то сказал, что он вызывает желание проткнуть его насквозь и понаблюдать, что с ним произойдёт. Никто не мог плакать над Бирсом. Слёзы отказывались течь. Никто не мог связать представление о слабости с этим могучим воином пера и меча. У него была жалость, но наблюдатель её не замечал. Хотя непонимание не было виной наблюдателя. Мягкость Бирса была погружена в море мужественности. Как перископ, торчащий из воды, она помогала ему плыть по жизни. Кроме того, мягкость озаряет многие из его сочинений. На ней основан рассказ «Малютка-скиталец», которому нет равных в описании любви матери и ребёнка.

III

С нашей первой беседы с Бирсом до его последнего дня мы встречались почти каждый день, когда я был в Вашингтоне. Это было шесть-восемь дней в месяц, утром, после полудня или вечером. Мы вместе много путешествовали – на лодке, на автомобиле, на поезде. Мы долго гуляли пешком вдоль какой-нибудь реки, по лесу или по лугу. Иногда мы ходили на поле битвы. В течение многих лет наша дружба всё усиливалась. Она продолжалась, пока Амброз Бирс в одиночку не отправился в своё последнее долгое путешествие.