И СНОВА ССЫЛАЮТ В СИБИРЬ…

И СНОВА ССЫЛАЮТ В СИБИРЬ…

Началось это "другое" с раздавшегося поздним вечером стука в окно. Вообще-то я к таким неурочным визитам привыкла. Дело в том, что трое вокалистов и один пианист совмещали работу у нас с учебой в консерватории. Вернее, учебу совмещали с работой. И когда какой-нибудь концерт, прослушивание или репетиция совпадали с занятиями, они просили кого-то заменить, что-то перенести. Если такая необходимость возникала неожиданно и срочно, они иногда приходили вечером ко мне домой. А чтобы звонком в дверь не разбудить соседских детей (тем более, что соседом был заместитель директора филармонии), стучали в окно. Благо, я жила на первом этаже. Поэтому и на сей раз знакомый стук меня не удивил. Отодвинув занавеску, увидела, что там Митя с Сережей, и только подумала: что опять? Ведь Сережа уже днем попросил заменить "Весенние воды" Рахманинова другим романсом, там очень сложный аккомпанемент, и он не успел выучить. Вошли они непривычно мрачные. Долго молчали. Наконец Митя сказал, что принес мне доверенность на свою зарплату, чтобы в случае чего я ее получила и отдала его матери. Я не поняла, зачем мне доверенность. Он же никуда не уезжает, гастролей нет. Правда, резануло это "в случае чего". И Митя рассказал. Днем к ним явился какой-то тип, и, ничего не объясняя, стал осматривать квартиру. Постоял в первой комнате, обвел взглядом вторую. Спросил, которая из них его, Митина. Был недоволен, что квартира на мансарде, что кухонька маленькая, окошко под самой крышей. И лестница крутая, без перил. Ушел, оставив всех в недоумении — кто он и зачем приходил. Митя уверен, что он — из "органов", и пришел осматривать комнату, которая, видно, ему достанется. А это значит, что его, Митю, сошлют в Сибирь, ведь опять начали ссылать… Маму, может, не тронут, иначе этот тип не спросил бы, которая комната его. Я старалась Митю успокоить, уверяла, что его не за что отправлять в Сибирь, он же только певец. И поет советские песни. Объяснил Сережа. Оказалось, что Митин отец — священник, и его забрали еще в 41-ом году. С тех пор от него нет никаких вестей. Тогда Митю с матерью оставили в покое, а теперь… Теперь это еще и хороший способ освободить жилье для кого-нибудь из своих сотрудников. Из деревень выселяют целыми семьями, считается — за связь с бандитами, которые в окрестных лесах. А поскольку Митин единственный "грех" — что он сын священника, он надеется, что мать не тронут. Поэтому он и принес доверенность на свою зарплату. Будет ей хоть на первое время. Мои уверения, что тому человеку жилье ведь не понравилось, не помогли. Оставив на столе доверенность, Митя с Сережей ушли. После их ухода я не могла лечь спать. Сидела на диване, уставившись в темноту. А ведь могут… Могут забрать не только Митю, но и Володю, нашего солиста-баритона. Одно время его не разрешали занимать в концертах. Сперва я думала — за то, что он спел арию Игоря из оперы "Князь Игорь". Но он же тогда не знал, мы никто не знали, что исполнять ее "не рекомендуют"^*. (*"Не рекомендовали" после того, как в Эстонии, во время исполнения этой арии, когда зазвучало: "О, дайте, дайте мне свободу!" зал зааплодировал. Позже, после смерти Сталина, прежний запрет был снят, и оперу "Князь Игорь" поставили в Государственном театре оперы и балета Литовской ССР.) Потом Федаравичюс намекнул, что дело в чем-то другом — Володя, кажется, до войны был офицером польской армии, и что-то о нем выясняют. Через некоторое время занимать его в концертах разрешили. Правда, только в безафишных — в клубах, концертах-лекциях и на периферии… Значит, теперь его тоже могут выслать? Могут. Любого человека могут… И Йонайтиса?! За то, что отказался вступить в партию. Вначале он согласился. Коллеги сами вызвались дать рекомендации. И действительно дали. Но несколько дней тому назад, когда парторг напомнил, что ждет его заявления, Йонайтис ответил, что в партию, которая отправляет ни в чем неповинных людей в Сибирь, он вступать не будет. Теперь его сошлют! За такие слова наверняка сошлют. Что же делать? Еле дождавшись утра, побежала к папе. Сбивчиво рассказала об отказе Йонайтиса вступить в партию, о своем страхе, что его сошлют. Спросила, что делать, куда пойти? Может, в райком, в горком. Надо же рассказать, какой он человек, как во время оккупации рисковал жизнью, чтобы нам помогать. Приносил нам к гетто хлеб. А однажды, случайно узнав, что ночью в гетто может быть акция, подкупил какого-то полицейского — потому что во время комендантского часа было запрещено находиться на улице — и простоял с ним всю ночь в темной подворотне недалеко от гетто: если нас поведут, может, удастся хоть кого-нибудь спасти. А еще обязательно расскажу, как в первые дни оккупации, когда немцы свозили на окраину города книги, которые должны были сжечь, он уговорил охранника разрешить ему покопаться в этой горе. И принес домой три тома сочинений Карла Маркса. Хорошо, что я об этом узнала только теперь. Тогда бы со страха за него с ума бы сошла. Спросила, зачем он их взял, это же было очень опасно. Йонайтис только пожал плечами: хотел сам разобраться, такое ли оно правильное, учение Маркса. Об этих его словах, конечно, говорить не надо, но о том, что он спас от огня три тома Маркса, обязательно скажу. Все выпалив, я нетерпеливо ждала, чтобы папа посоветовал, куда мне идти, или чтобы предложил, что пойдет сам. Но он сказал, что может получиться как раз наоборот, что мы ему навредим. Я не поняла. И папа объяснил. Он немного знает того коллегу Йонайтиса, который теперь парторг, еще по 16-той литовской дивизии. Он не похож на человека, способного доносить. Поэтому вряд ли куда-то сообщил об отказе Йонайтиса и тем более о мотивах отказа. Кроме того, такой чрезвычайный случай и для него самого чреват последствиями. Наше же неожиданное заступничество за Йонайтиса только привлечет к нему внимание и может навести на мысль, что раз мы его защищаем, значит, он в чем-то виноват. Тогда выплывет и отказ вступить в партию, и то, что его сестра с мужем были депортированы еще в 41-ом году. Поэтому, как это ни трудно, лучше ничего не предпринимать. Хоть я и понимала, что папа прав, но сохранить спокойствие было трудно. Я каждое утро до работы бежала в переулок напротив школы, в которой Йонайтис теперь работал, и стояла там пока он не появлялся. Только после этого отправлялась в филармонию. А чтобы убедиться, что Митю с Володей тоже не вывезли, попросила, чтобы в те дни, когда у них нет репетиции, они обязательно звонили. Сослалась на то, что может "выплыть" неожиданный концерт или замена. К счастью, Йонайтиса не тронули. И Митю с Володей тоже. Митя горько шутил: его спасла плохая квартира, видно, тот энкаведешник подобрал себе получше. Теперь я больше не стояла по утрам в переулке напротив школы, перестала беспокоиться — звонили или не звонили Митя с Володей. Было просто хорошо торопиться на работу, а там быть, как меня называли, "BARB* DEVYNDARB*" — Барбе, которая делает сразу девять работ: согласовывает программы концертов, оповещает исполнителей, сдает тексты афиш, составляет расписания репетиций, печатает на машинке, переводит.