ЮБИЛЕЙНЫЙ ГОД
ЮБИЛЕЙНЫЙ ГОД
Первый памятник украинскому писателю. — «Будеш, батьку, панувати, поки живуть люди». — В Галиции. — Встреча с Франко. — Город с австрийскими генералами и славянской душой. — «Рождественская ночь» и… «Золушка».
Наконец мы едем в Полтаву! Позади годы ожидания, хлопоты, тревоги, мышиная возня вокруг памятника Ивану Котляревскому, зачинателю, батьку украинской литературы, автору «Энеиды» и «Наталки-Полтавки».
Чего только не повыдумывали царские держиморды, чиновники-крючкотворы, лишь бы «не допустить», «запретить» первый памятник украинскому писателю на территории империи — тюрьмы народов. Так, например, было объявлено, что сбор общественных средств на памятник можно проводить лишь в «границах Полтавской губернии». Мстили народному певцу и свои «братья-украинцы», паны и полупанки, потомки тех старшин, которых в нарисованном Котляревским пекле «за те там мордували і жарили з усіх боків, що людям льготи не давали і ставили їх за скотів».
— Рад я за своего земляка. Как ни хитрили пьявки-начальники —
Ісправники все ваканцьові[35],
Судді і стряпчі безтолкові,
Повірені, секретарі, —
что ни выдумывали подлые родичи, а пришлось им отступить. Памятник батьку нашему стоит и будет стоять века.
Эту импровизированную речь отца встретили в вагоне дружными аплодисментами.
В нашем вагоне представители чуть ли не всего литературного и артистического Киева: солисты оперы, Карпенко-Карый, Садовский, Саксаганский, хор отца, общественная делегация с большим венком. Отец, на редкость бодрый, оживленный, и в пути не переставал заботиться о праздничном концерте. Устроил две «генеральные» спевки уже «а капелла» и все следил, чтобы кто из хористов, не дай бог, не застудил себе горло.
— Помните, друзья, не одна Полтава — вся Украина будет нас слушать.
В разговорах, пении, декламациях дорога промелькнула незаметно.
Вот и Полтава. Нас встречает делегация местной интеллигенции. На улицах народу — страсть. Только и слышно:
— Вот как! И Садовский с труппой прибыл! Галичане, смотри, тоже тут!
…Настал час открытия памятника. На площади — тысячи людей. У пьедестала — организаторы празднества, члены земства и городской думы, гости. Падает покрывало. С интересом озирает толпу Иван Котляревский. Совсем молодой. Вероятно, таким писал первые части своей вечно живой «Энеиды». Потом, как водится, начались речи: и процедурно-официальные и искренние, сердечные… Рядом с ораторами стояли «неизвестные» в штатском, и все знали: они следят, чтобы, как предупреждалось заранее, не было никаких «крамольных, зажигательных» речей.
После официальной части картина возле памятника резко изменилась. Паны отъехали, и сразу не стало видно фраков, элегантных дамских уборов. Плахты, запаски, вышитые сорочки, чумарки и брыли буквально облепили подножие памятника. То родные братья и сестры Наталки-Полтавки, внуки и правнуки старой Терпилихи пришли в гости к своему певцу.
Начиналось «бабье лето». Стоял теплый августовский день. Освещенный яркими лучами, согретый солнцем и народной любовью, бронзовый Котляревский улыбался людям, которым служил верой и правдой всю свою жизнь. Эта «неофициальная», непредвиденная программой встреча народа с Котляревским больше всего взволновала отца. Какие-то незнакомые люди подходили к нам, поздравляли, целовались, как на пасху.
На следующий день банкет-обед, устроенный городом для почетных гостей. Организаторы его из уважения к Котляревскому решили повторить знаменитый «обед у Дидоны». Чего только не было на длиннейших дубовых столах! Чего только не ели и не пили:
Свинячу голову до хріну,
І локшину на переміну.
Потім з підлевою індик;
На закуску куліш і каша,
Лемішку, зубці, путрю, квашу.
І з маком медовий шулик.
І кубками пили слив’янку,
Мед, пиво, брагу, сирівець,
Горілку просту і калганку,
Куривсь для духу яловець.
За обедом снова, как водится, произносились речи, тосты. Но слишком уж разношерстной была публика. Даже «обед у Дидоны» не помог, не создал непринужденной, дружеской обстановки. Отца, как самого почетного гостя, посадили рядом с головой думы, и видно было по нему, с каким нетерпением ждет он конца обязательной, но малоприятной процедуры.
Его тянуло к «своим». От официальных банкетов, собраний он отдыхал в обществе Панаса Мирного, Нечуя-Левицкого, Старицкого, Самийленко, Коцюбинского, в беседах с Саксаганским, Карпенко-Карым, с галицкими делегатами.
Полтава — в эти дни «столица», центр украинской культуры — праздновала юбилей официально, потому и неофициальные собрания, где частенько-таки произносились «крамольные», не дозволенные на территории Российской империи речи, обошлись без инцидентов.
Помню одно такое «стихийное собрание». Собралось порядочно полтавчан-интеллигентов. Речь зашла о «войне» за памятник Котляревскому, о выкрутасах и подлых маневрах правых членов думы.
— Что и говорить, — не удержался отец, — немало еще у нас людишек, отрекшихся от своего народа, от родного слова. Преклоняются перед криводержавием, пьют горилку, развлекают себя анекдотами «о дурном хохле» и называют себя малороссами. Но, славу богу, есть еще в Полтаве настоящие люди. Им хотел бы я напомнить слово нашего земляка:
Де общее добро в упадку,
Покинь отця, покинь і матку,
Лети повинність ісправлять!
Дело каждому найдется. Возьмемся дружно, и, как говорил Тарас, «незрячі прозрять… німим отверзуться вуста, прорветься слово, як вода, і дебрь-пустиня неполита, зцілющою водою вмита, прокинеться». Прокинеться!
Вечером в зале «Просветительного общества имени Гоголя» — «Наталка-Полтавка». Подобного ансамбля, настоящего созвездия талантов мне не довелось видеть ни до, ни после. Кропивницкий играл Макогоненко-Выборного, Карпенко-Карый — Тетерваковского-Возного, Садовский — Миколу, Тобилевич — Терпилиху. Молодые исполнители Л. П. Линицкая (Наталка) и А. А. Жулинский (Петро) тоже показали себя достойными партнерами своих учителей.
Полтавчан нелегко было удивить «Наталкой-Полтавкой». Они знали на память не то что все песни — каждую реплику. И все же с той минуты, когда на сцене появился Карпенко-Карый — Возный, в зале ни на мгновение не умолкал смех. Карпенко-Карый — Возный, солидный, очень уважающий свою собственную персону, серьезно верил во все то, что делал или говорил на сцене. И свою знаменитую песню «Всякому городу нрав и права» он пропел серьезно, я бы сказал, священнодействуя, как молитву. Запомнился Садовский — Микола, воплощение волелюбства, верности, природного остроумия. Вечный батрак, гонимый нищетой и голодом, он побеждает своим умом и сердцем напыщенного Возного и кулака Выборного.
Ничем внешне не выдавая своего волнения, Николай Витальевич не спускает глаз со сцены. Если Котляревский родной отец «Наталки», то он, Лысенко, как-никак ее крестный.
…Помню второе, «концертное» отделение вечера. На праздничной сцене в национальных костюмах участники хора, вот и отец в своем дирижерском фраке.
Мгновение — и волшебная палочка взлетает вверх… Раздаются первые звуки оркестрового вступления кантаты «На вічну пам’ять Котляревському». Эта кантата на слова Шевченко с особой торжественностью прозвучала в Полтаве.
«Соловейком» назван в кантате Котляревский. Глубокой печалью проникнут голос солиста:
Сонце гріє, вітер віє
З поля на долину.
Над водою гне з вербою
Червону калину;
На калині одиноке
Гніздечко гойдає, —
А де ж дівся соловейко?
Не питай, не знає.
Умолк соловушка, но бессмертны его песни.
Все сумує[36], — тільки слава
Сонцем засіяла.
Не вмре кобзар, бо навіки
Його привітала.
Когда дошло до величественного финала кантаты и весь хор запел: «Будеш, батьку, панувати, поки живуть люди; поки сонце з неба сяє, тебе не забудуть», — словно вихрь пронесся по залу и всех поднял с мест. Долго не утихали аплодисменты, восторженные возгласы. Весь зал стоя чествовал Шевченко, Котляревского и творца кантаты.
Так юбилей Котляревского в августе 1903 года послужил началом празднования тридцатипятилетия творческой деятельности Миколы Лысенко…
Идея всеукраинского юбилея Лысенко тоже родилась в Полтаве. Отец сначала, как мог, противился этому.
— Для чего столько шуму? Да и не заслужил я…
— И не думайте отказываться, — не сдавался Панас Мирный. — Ваш юбилей — праздник всей украинской культуры. Разве годится вам расстраивать такой праздник?
Последний аргумент убедил отца. Он дал свое согласие.
Исключительно широко готовилась отметить юбилей Лысенко украинская общественность Галиции. В юбилейный комитет вошли представители тридцати украинских обществ и редакций.
Возвратившись из Полтавы, отец в скором времени получил письмо-приглашение от «Союза Боянов» (союз певческих обществ в Галиции. — О. Л.).
Николай Витальевич давненько не бывал в Галиции. А снова встретиться с львовскими писателями и композиторами, с которыми переписывался не один год, хотелось. Особенно привлекали предстоящие беседы с давним другом и единомышленником Иваном Франко. Их первое знакомство произошло на страницах львовского журнала «Світ». По просьбе его редактора Лысенко прислал свою автобиографию. Она была напечатана с небольшим предисловием Ивана Франко.
«На этот раз, — писал Франко, — мы подали читателям портрет и жизнеописание одного из симпатичнейших у нас сыновей Украины — музыканта и композитора Миколы Лысенко. Имя его становится у нас все более известным, а его произведения — все более любимыми. Никакой концерт русско-народный[37] не обходится без композиций Лысенко…
Лысенко теперь как раз в силе буйного расцвета своего композиторского таланта. Его горячая любовь к Украине — народу с его пением и музыкой, его глубокое почитание памяти кобзаря Шевченко, наконец его основательные познания в музыке показывают нам, что Лысенко на поле музыки много потрудился во славу Украины».
…В 1885 году Иван Яковлевич впервые приехал в Киев. По рассказам матери, гость вначале поразил всех какой-то сдержанностью в движениях, в разговоре. Николай Витальевич сразу пригласил его в свой кабинет.
Спустя некоторое время оттуда послышалось пение. Голос певца сильный, несколько сипловатый. Было в мелодии что-то и отличное от нашей надднепрянской песни и вместе с тем что-то близкое, родное.
Войдя в кабинет, моя мать увидела Николая Витальевича за роялем с карандашом в руке, а рядом с ним Ивана Яковлевича, но уже иного Ивана Яковлевича. Возбужденный, оживленно жестикулирующий, он пел о ватажке опришков (восставших галицких селян), о славном герое украинского народа Олексе Довбуше. Увлекшись, Франко спел и «Жалі моі, жалі» — песню лирическую, печальную.
Песни, записанные с голоса Ивана Франко, вошли в выпуск Лысенкового сборника украинских народных песен.
В 1886 году Иван Франко посетил Николая Витальевича с особой целью.
— У нас во Львове все только и говорят с вашем «Тарасе»[38]. Вот и пришел знакомиться.
Программа торжественного юбилейного вечера в честь 35-летия творческой деятельности Лысенко (Киев, декабрь 1903 г.).
Хор-гимн «Вечный революционер» Лысенко. Слова И. Я. Франко (1905 г.)
Отец сыграл Ивану Франко весь первый акт оперы (возле Братского монастыря) и второй акт (на хуторе в хате Тараса).
Когда дошло до думы кобзаря «То не чорна хмара над Вкраїною встала», Франко воскликнул:
— Ведь это же сам народ говорит! Как это все точно и выразительно передано в музыке!
Ободренный таким приемом, Николай Витальевич спел гостю плач матери из сцены прощания с Остапом и Андреем. Франко долго молчал, потом, поднявшись, со слезами на глазах подошел к отцу и обнял его.
…С благоговением перебираю старые письма: они хранят тепло рук Ивана Франко и моего отца… Деловые письма без дружеских излияний, но сколько в них взаимного уважения, любви к народу, к музыкальной культуре Украины.
«Позвольте одновременно просить вас о помощи для «Зорі», которая выходит под моей редакцией, — пишет Иван Франко Николаю Витальевичу 13 декабря 1885 года. — Мне очень хотелось бы давать в ней время от времени работы о нашей народной и артистической музыке».
Франко-редактор, не откладывая дела в долгий ящик, тут же предлагает Лысенко две темы: «Характеристика украинской народной музыки в сравнении с русской», «Обозрение художественной украинской музыкальной продукции».
Николай Витальевич не замедлил откликнуться на это письмо.
«…Хотел бы, добродию, очень помочь «Зорі»… но боюсь обещать, ибо так загружен работой, что даже творчеству редко когда отдаюсь. Если случится возможность, то верьте слову — не пущусь на хитрости, напишу и отошлю, а тем часом пусть молодые пишут. Пусть пишут, только бы не спали, пусть работают, авось выработаются; додумаются, если есть талант, способности, желания».
Интересно, что как ни перегружен был работой Николай Витальевич, даже это письмо — вынужденный отказ от сотрудничества с «Зорі» — как-то само собой вылилось (так велико желание Лысенко помочь Франко, братьям галичанам) в законченный труд, программную статью.
Едко высмеивая тех западноукраинских теоретиков, которые призывают избегать народно-песенной тематики, якобы суживающей свободу художника, композитор пишет: «Нет, нет у вас (в Галиции) реальной школы. Без нее и в музыке и в поэзии вы довеку будете не самими собою; все прозябать вам по задворкам самой худшей австрийской продукции… Мы… куда в лучших обстоятельствах находимся. Времена псевдоклассики у нас позади, у вас же она как раз процветает. И тем хуже, что при всем этом у вас такая чудесная песня народная».
Вновь и вновь призывая молодых музыкантов Галиции собирать и изучать народные песни, Николай Витальевич и тут советует «учиться… по великим образцам русского искусства».
«Да пусть бы кроме моих сборников народных песен, присмотрелись, как собраны и обработаны песни великорусские у Балакирева, Корсакова, Чайковского, то, может, и у самих появится желание собрать и так музыкально упорядочить. А то чего же в самом деле бросаться в квартеты салонные… если под ногами нет почвы, на которую можно было бы опереться. Что же нового скажешь, чем удивишь, если из здорового, свежего источника не напился, да и охоты не имеешь».
«Здоровый, свежий источник» Лысенко видит в народной этнографии… «в бесценных жемчугах народной устной музы». «Познакомьте, голубчик, с этими мыслями ваших молодых людей, — просит композитор, — вы уважение, голос, влияние на них имеете».
Долгие годы шли письма из Львова в Киев на Рейтерскую и улицу Саксаганского, а из Киева во Львов на улицу Линдого, дом № 3, где проживала семья Франко. И только на юбилейных празднествах Николай Витальевич снова встретил друга. На этот раз в его родном городе.
Иван Франко, кстати, оставил весьма интересные и ценные воспоминания о «Лысенковых днях» в Галиции.
«6-го и 13 декабря, — писал И. Франко в журнале «Літературно-науковий вістник» за 1904 год (книга 1), — радушно принимала Восточная Галиция и Буковина необычного и дорогого гостя и по необычному случаю. Принимала Н. В. Лысенко по случаю юбилея 35-летней его деятельности, как украинского композитора и организатора певческих хорой. От самого вступления на Галицко-Русскую землю и до отъезда за русскую границу был наш дорогой гость предметом шумных и искренних оваций, речей, угощений и всякого рода почитаний. Специальный же Львовский праздник 7 и 8 декабря и вообще пребывание Лысенко во Львове — это было такое великое и чисто русское празднество, какого еще не видела старая столица Льва. Центром того празднества, тех оваций, речей, похвал и почитания была, разумеется, особа юбиляра.
Ему пришлось, так сказать, с головой окунуться все те дни в туман кадила и энтузиазма, какого он до сих пор никогда не знал. Наш славный композитор, человек очень простой и скромный, занимает в Киеве скромное место частного учителя музыки и, если где чувствует себя господином и властелином широких просторов, то разве в сфере тонов в музыке.
Он привык встречать в той сфере непринужденную искренность и дружескую симпатию; артист всей душой, он не привык обращать внимание на формальности и этикет и чувствует себя против них беззащитным и беспомощным, как ребенок.
Каково же ему было, когда в Галиции сразу же попал он в общество людей во фраках, белых галстуках и перчатках, людей, готовых каждую минуту произносить шумные речи, умеющих отгадывать каждое его намерение и прежде всего успокаивать его, когда здесь сразу комитеты, так сказать, конфисковали его, ограничили и расписали все его время, все выходы, визиты.
«Держат меня, как коронованную особу, — шутил он. — Теперь ко мне кому-нибудь и доступа нет! Вот какой я теперь!» Особенно дивила его искусность мало не каждого галичанина говорить речи.
«Да тут у вас каждый как станет тебе резать речи, то я слушаю, слушаю да и язык во рту забываю. Куда нам сравняться с «вами!» — так говорил он со своим обычным, искренним удивлением. Но приходилось ему выслушивать еще и не такое. Когда-то из уст самого Лысенко слышал я историю о том, как он в 1873 году, еще никому не известный в Галичине, ехал со Львова до Стрия, а оттуда балагулой перебирался через Синевицкое, Скола, Козову, Плавье и Клымец в Венгрию, направляясь через Будапешт к Вене. В Галиции была тогда холера, и нашего композитора во время переезда через подгорные и горные села непрестанно сопровождали причитания по умершим и песни, тоже звучащие как причитания.
«Так они все время и витали надо мной, эти ваши причитания, — рассказывал Николай Витальевич, — и я никогда не знал, высказывают ли у вас этими тонами радость, печаль или плач по покойникам» И когда я пытался спеть ему некоторые наши жалобные песни, он узнал в них те давние звуки, что летали над ним, как вороны, в холерный год во время его поездки. Он очень заинтересовался нашими народными песнями, записал от меня некоторые мелодии и обрадовался немало, услышав от меня, что кое-кто из наших музыкантов собирает те наши мелодии и желает по его примеру обработать и издать их».
Иван Франко был на празднествах не только гостем. Именно ему, как мне стало известно, принадлежит текст приветственного адреса юбиляру, вдохновенного обращения общества имени Ивана Котляревского во Львове к Миколе Лысенко:
«Высокоуважаемый добродию! Как имя Ивана Котляревского, патрона нашего общества, неразрывно связано с возрождением украинской поэзии, так само ваше имя связан о с возрождением украинской песни, украинской музыки. Вы, как никто перед Вами и рядом с Вами, вникли глубоко в душу нашего гения, окрылили нашу народную песню своим талантом и разнесли ее славу широко по Славянщине. Но, кроме того, Вы создали нашу национальную музыку, и имя Ваше, озаренное всеми чарами родных мелодий, вовеки будет стоять высоко в ряду творцов, в ряду тех, что возносят душу своих современников над буднями, в ряду тех мастеров живых тонов, что умеют одинаково понятно говорить со всеми людьми и всеми поколениями, но наиболее понятными бывают своим близким. Примите же в радостный день Вашего юбилея искреннее приветствие от нас, благодарных Вам земляков, членов общества имени Ив. Котляревского во Львове»[39].
Эти прекрасные слова, конечно же, мог написать лишь великий Франко, вдохновенный поэт и мыслитель, больше чем кто-либо понимавший место и значение музыкального искусства в развитии человеческой культуры. Эти слова — знаменательный символ крепкой, идейно-творческой дружбы двух выдающихся деятелей Украины…
Скромный человек, как говорил Иван Франко, «скромный учитель частных лекций музыки», отец не без издевки над «вознесенным до небес юбиляром» рассказал нам о «цесарской встрече», которую ему устроили во Львове.
— Подъезжаю к Львову. Вижу на вокзале огромную толпу. Ну, думаю, сам цесарь Франц-Иосиф решил своей особой осчастливить львовчан. Вот попал в недоброе время! Выхожу из вагона, уже стал на подножку, когда, смотрю, подходит ко мне Н. Вахнянин (известный галицкий композитор. — О. Л.), приветствует. И люди кругом снимают шляпы, поют многолетие, тут я понял, что это меня так встречают, что, выходит, я и являюсь той «цесарской персоной». Не знаю, что чувствуют цари, короли и принцы в таких случаях, а на меня все это так подействовало, что я как во сне вышел из вокзала и отбыл в город.
24 ноября Львов чествовал юбиляра в большом зале филармонии. Около двух часов выступали руководители делегаций, прибывшие во Львов из разных городов и сел Галиции. Объединенный хор из восьми «Боянов» исполнил произведения юбиляра.
Славный подарок «любимому дидусю» подготовили дивчатка Львовской школы имени Шевченко, выступив перед ним в Народном доме с его детской оперой «Коза-дереза». Всюду во Львове отец был желанным гостем. Вместе с Иваном Франко побывал он в «Научном обществе имени Шевченко», в музеях, а в свободное время бродил по живописным площадям и улицам древнего города «золотого Льва».
После Львова — Станислав, Коломия, Черновицы.
И что было дороже всего отцу: не только местная интеллигенция, не только горожане, образованный люд, а тысячи селян встречали его.
И сюда, за стремительный Черемош, залетела его песня. Высокие гуцулы, девчата в узорчатых безрукавках, словно горные маки пламенеющие в толпе, пели «Верховину» и другие песни.
Триумфальное турне Николая Витальевича по Западной Украине и Буковине завершилось в Черновицах, древнем украинском городе с австрийскими генералами, немецким языком и славянской душой.
— Никому той души не вытравить, ни Францу-Иосифу, ни римскому папе, — говорил отец, глубоко взволнованный торжественной встречей, юбилейным концертом в Черновицах.
«Украинского бояна», «Тараса в музыке», как говорилось в приветствиях, встречали представители университета, местные композиторы и поэты, гуцулы из ближайших буковинских сел.
В газете «Буковина» писалось в те дни, что Лысенко «пробудил веру и надежду, придал силу утомленным телом и душой».
На большом народном концерте Лысенко чествовали легени[40] из горных селений, портные и сапожники, мастера-резчики, в чьих пальцах простое полено превращалось то в забавных медвежат, то в горного чабана с трембитой. Несколько художественных изделий подарено юбиляру, и, помнится, они долго стояли в отцовском кабинете на самом почетном месте.
Вечером общественность города организовала в честь Лысенко большой концерт. Особенно понравился отцу квартет для мужского состава композитора О. Нижанковского на слова буковинского поэта Федьковича «Гуляли».
— Лесным духом, горными ветрами и слова и мелодия навеяны, — говорил он. — Даже австрийская муштра не оторвала Федьковича от народной славянской почвы. И песней и судьбой своей похож на нашего Тараса. Была муштра в цесарском войске, были травля, преследования, были попытки онемечить его душу, его музу, но горным орлом взлетел — орлом остался по самую смерть.
Из Галиции юбилейные празднества в честь народного композитора широкой волной прокатились от Черемоша до Днепра.
В Киеве они начались 19 декабря. Первыми чествовали юбиляра украинские актеры. В театре русской драмы «Бергонье» труппа Садовского и Саксаганского поставила оперетту «Черноморцы».
После спектакля хором, солистами и оркестром труппы была исполнена первая кантата юбиляра «Бьют пороги».
Я сидел рядом с отцом. Когда новый шквал аплодисментов прокатился по залу, он, помнится, наклонился ко мне и сказал:
— Не думай, Остап, что это меня, — нет, то нашу песню, взлелеянную, выпестованную народом, чествуют люди. Не умрет, не сгинет она никогда!
Отца пригласили на сцену. При открытом занавесе началось публичное чествование.
Микола Садовский, как был в гриме, зачитал приветствие от имени украинского театра:
«Украинский театр с самого начала своего существования крепко связал себя с музыкальным искусством. Нельзя теперь себе представить наш театр без музыки, песни, — она является органической частью его. И первый, кто начал работать в области театральной музыки, кто поднял музыку в театре до настоящих идейно-художественных высот, — это Микола Лысенко».
По сцене, где стояли артисты, по всему залу прокатилось: «Слава! Слава! Слава!»
Взволнованному, смущенному юбиляру Садовский и Саксаганский подносят серебряный венок, и снова гремит: «Слава, слава, слава!»
На второй день состоялся грандиозный вечер, устроенный Литературно-артистическим обществом.
В переполненном зале Купеческого собрания (теперь зал филармонии) гости со всей Украины искренне и сердечно приветствовали отца.
Кажется, не будет конца адресам, телеграммам из Петербурга, Москвы, Берлина, Праги, Софии, Варшавы, Тифлиса… Кто-то из организаторов вечера читает приветствие, присланное накануне Михаилом Коцюбинским.
«Высокоуважаемый Николай Витальевич! Общее собрание Черниговского музыкально-драматического кружка приносит Вам сегодня и свою лепту признания и благодарности.
Тридцать пять лет Вы наделяли всех богатством своей души и сложили в сердцах наших целые сокровища, с которыми мы теперь, благодарные и богатые, приходим на Ваш праздник.
Песней своей Вы вели нас, куда сами хотели. Вы раскрывали сердце наше для добра, для любви, делали его чувствительным к красоте, гордым за прежнее, крепким надеждой. Вы настраивали струны сердца нашего на высокий лад, и теперь — слышите всенародный аккорд, что звучит на Украине? То для Вас!
Пусть же долго звучит душа Ваша согласно с народной, пусть еще долго живет и после смерти не умрет наш славный Боян — Микола Лысенко!»
На эстраде целая делегация: девчата в венках, живописных национальных костюмах, дядьки и парубки. Это наши давние знакомые из Романовки, той самой, где отец вместе с Тадеем Ростиславовичем Рыльским не одну песню записал. Как-то непривычно им на эстраде, в этом большом зале, переполненном людьми.
Но голос романовца крепнет с каждым словом.
— Благодарим от щирого сердца за ваш труд неустанный, за то, что нас, простых людей, не чураетесь, языка нашего родного, бесталанного не забываете, что нашу песню — тугу о наших обидах и горькой судьбе — на бумаге описали и на всесветный суд выставили. Дай же вам боже еще долго и счастливо прожить. Слава вам, наш соловейко, слава!
Не обошлось на этом торжественном вечере без инцидентов. Некоторые «крамольные» приветствия разгневали блюстителей порядка, а их немало было в зале. Когда после приветствий начался концерт, вызвали в артистическую комнату организаторов вечера.
— От такого юбилея и до тюрьмы недалеко! — раскричался офицер, требуя немедленной передачи всех приветственных адресов. Пришлось, однако, полицейским ищейкам возвратиться ни с чем: «крамольные» адреса по прочтении их на эстраде были сразу надежно упрятаны от «недреманного ока».
А концерт продолжался. Выступил уже знакомый нам селянский хор из Охматова под руководством Порфирия Демуцкого. То бурным потоком, то нежным ручейком лились мужские и женские голоса большого слаженного хора. В его исполнении оживали тончайшие нюансы народной песни.
Общее восхищение вызвала кантата К. Стеценко, посвященная юбиляру и исполненная под руководством автора.
Второй концерт, организованный О. П. Косач, в котором исполнялись уже оригинальные произведения отца, состоялся 21 декабря 1903 года в Киевском оперном театре. Концерт стал еще одним триумфом Миколы Лысенко.
В исполнении известной певицы русских театров Дейши-Сионицкой и лучших оперных певцов самоцветами засияли песни на слова Шевченко, фрагменты из оперы «Тарас Бульба»…
А вечером — «Рождественская ночь».
В последний раз она видала киевскую сцену почти тридцать лет назад, и то в любительской постановке.
Теперь «Рождественская ночь» предстала перед зрителями во всей своей красе. Большой симфонический оркестр, исполнители — выдающиеся оперные певцы, прекрасное декоративное оформление, но…
Отец, сидя в ложе, вспоминал былое… Какую борьбу пришлось вынести, чтобы первая украинская национальная опера, пусть и в скромном уборе музыкальной комедии, увидела сцену. Великая сила была в том «любительстве», сделавшем возможным первую постановку «Рождественской ночи».
Вспомнил отец, как он волновался на сцене перед началом спектакля:
— Я выглянул в щель занавеса и обмер. Зал битком набит. Выдержим ли испытание? А что, если провалим? То-то обрадуются царские подхалимы: дескать, и хохлам оперы захотелось, да не вышло. Я пошел за кулисы, подальше от сцены. Донеслись первые звуки увертюры. Прислушиваюсь, дальше… дальше… конец увертюры — и гробовая тишина. Провал! И вдруг как заплещет, загрохочет… Подбежали ко мне хористы: «Николай Витальевич, дорогой! Вы слышите, что делается в зале?» Сразу отошло. Ну, слава богу, «наша дума, наша пісня не вмре, не загине»! «Є, що показати людям, Є, ще порох в порохівницях, ще не полягла козацька слава»!
— Та, «любительская», — говорил нам отец в антракте, — настоящая «Золушка» против сегодняшней красавицы, а сердцу дороже.
На этом празднества в Киеве закончились. Позже большой юбилейный концерт состоялся в Петербурге. С большим успехом исполнялись артистами Мариинского оперного театра произведения юбиляра. Горячо приветствовали отца во время этого концерта Римский-Корсаков, Глазунов.
Юбилейные концерты прошли и в других городах.
А впереди уже стелились новые нехоженые дороги; звали новые думы и заботы, творческие планы.