В. Белобородов „ГОТОВ ДРАТЬСЯ…“
В. Белобородов
„ГОТОВ ДРАТЬСЯ…“
А. Н. Грязнов
Есть в Магнитогорском краеведческом музее небольшая экспозиция: портрет человека с волевым лицом, в форме офицера Советской Армии, рядом — медаль «За оборону Ленинграда» и удостоверение. Есть еще грамота БашЦИКА, которую вручили ему в 1933 году за смелые действия при ликвидации пожара на Белорецком заводе. И запись в анкете, датированной 1938 годом. В графе «награды и поощрения» сказано:
«1929 год. Кронштадт. За примерную службу — внеочередной месячный отпуск».
Свято хранят магнитогорцы память о нем. Они сложили песню:
Горячего сердца, горячего слова
Не старят ни дни, ни года.
Мы слышим, Алеша, шаги твои снова,
Ты рядом, ты с нами всегда!
Смотрит человек в гимнастерке и военной фуражке с музейного стенда. Твердой решимостью полон его взгляд. Таким его знали те, с кем шагал он по дорогам войны. А магнитогорцам он запомнился другим — в брезентовой спецовке и войлочной шляпе, с веселой искоркой в глазах.
Вот он выходит с пульта управления печи. Куртка распахнута, мускулистую грудь плотно облегает тельняшка. «Плавка готова!» — поворачивается к подручным и вместе с ними спешит открыть сталевыпускное отверстие. Хлынула сталь. Он отходит к барьеру и довольный смотрит, как наполняется ковш. Рупором складывает ладони и громко кричит на разливочный пролет:
— Плавку бери!
Подан кран. Ковш проплывает в воздухе через пролет и замирает над составом с изложницами. Поднят стопор, и металл гулко ударяет в поддон. Ровная струя огненно-жидкого металла наполняет изложницу.
— Как масло! — радуется сталевар.
В жизни этого человека не было ничего исключительного. Жил, как многие. Но чем-то выделялся. Чистым пламенем горело его сердце. Был беспредельно верен партии, Родине, делу, которое вершит советский народ. К людям был внимателен и добр. Свои же действия мерил по самой строгой партийной мерке. В заветной тетради записывал:
«Вернулся с работы в первом часу ночи. Не хотелось идти домой. Хотелось сидеть у печи и горевать. Я сегодня поджег свод. Болит сердце. Стыдно».
И в радости был искренен и прост.
«В три часа, перед концом смены, я увидел большую группу рабочих, идущих к моей печи. В руках у одного — Красное знамя.
— Грязнов, тебе знамя!
Я хотел что-то сказать и не мог. Снял фуражку, низко поклонился народу».
Он остался таким и тогда, когда коммунисты избрали его секретарем райкома партии. И на фронте был душой батальона. Из осажденного Ленинграда, где встретил свое сорокалетие, писал в Магнитогорск.
«Мне кажется, я неплохо прожил. По крайней мере, честно. Совесть меня не мучает. Никогда я не оставался на задворках, не искал легкого хлеба, легкой жизни. Всегда был в тех местах, которые партия, мой народ считали главными…
Я не жалел себя и не жалею. Я люблю рабочих людей, люблю бойцов, готов отдать им всего себя без остатка. В этом вижу радость и счастье».
Он отдал жизнь за счастье людей, которых так горячо любил. В Магнитогорске есть улица, носящая имя Алексея Грязнова. Просторная, светлая, как та жизненная дорога, которой широко, уверенно шагал сталевар-новатор, воин-герой. В песне об Алексее Грязнове есть такие слова:
Открытой души, добрых дел запевала,
Страна тебе крылья дала.
Взрастила Магнитка орла-сталевара,
Своим вожаком назвала.
Запевала, вожак… А поначалу не всем была понятна его беспокойная, ищущая натура. Иные в Белорецке удивлялись: есть у человека уважение товарищей, высокая зарплата, хорошая квартира, а он вдруг решил все оставить и уехать на стройку в уральскую степь.
Многие в родном городе искренне сожалели, что расстаются с Грязновым. Тянулись к нему люди, верили ему, умел он зажечь их и повести за собой. Любили его за прямоту и честность, общительный нрав.
И теперь еще вспоминают: стоит, бывало, в матросской тельняшке на узкой балке под самыми сводами строящегося цеха и «дирижирует» установкой новых ферм.
— Вот бедовый! — ахали вокруг.
Заводилой был всюду — и на работе, и на отдыхе. Подбил людей построить водную станцию на заводском пруду. Соорудили даже вышку для прыжков. На митинге по случаю открытия спортивной базы говорит председателю завкома:
— Объяви в рупор, что первым с вышки будет прыгать секретарь парткома Грязнов.
И не успел тот сообразить, шутит парторг или говорит серьезно, как Алексей ласточкой слетел в воду.
То было в родном Белорецке. А теперь вот Магнитка. Не приехать сюда Алексей не мог: недавно Серго Орджоникидзе в одной из своих речей сказал, что быть на Магнитке, строить ее — значит находиться в первых рядах лучших людей страны.
В отделе кадров Грязнов потребовал:
— Прошу направить рабочим в мартеновский цех.
В ответ на удивленный вопрос сказал коротко:
— Мечта есть. Хочу магнитогорскую сталь варить!
Начинал с заправщика. Трудная это была работа — вручную. Душно, угарно — тяжело до изнеможения, вот-вот лопату из рук выпустит. И вдруг — песня. Это Грязнов запевает, чтобы подбодрить товарищей.
К труду Алексей привык в детстве. Не сладким оно было. В школу ходил только три зимы. А потом отец, волочильщик сталепроволочного завода, вынужден был отдать десятилетнего мальчонку купцам, на поденщину.
Позже Грязнов хорошую закалку получил на боевых кораблях Балтийского флота. Там в июне 1926 года он стал коммунистом и дал боевым товарищам слово: так служить народу, чтобы совесть всегда была чиста.
Словно желая наверстать упущенное, жадно тянется Алексей к знаниям. Курсы сталеваров, работа подручного освоена успешно. Но покоя от него не жди. Наступает на своего сталевара Григория Боброва:
— Пора объявить печь ударной!
— Ты это всерьез? — удивился Бобров. — Ведь мартеновская печь — не отбойный молоток или станок токарный. Это там люди могут в одиночку рекорды ставить. А здесь плавку передают от смены к смене. Начал один, а заканчивает другой. Отношение к работе у людей разное: ты вот горячишься, а другой на все с холодком посматривает.
Но Алексей не унимался. Доказывал, что не в полную силу работают сталевары, по заниженным нормам, что можно снимать с квадратного метра пода печи гораздо больше металла.
— Надо варить скоростные плавки, — наступал подручный. — У тебя опыт большой, а я могу помочь график составить, рассчитать, на какой операции сколько времени можно выиграть. И со сменщиками договоримся.
И убедил Боброва. Но и здесь не успокоился. Хотелось, чтобы и на других печах сталевары действовали так же дружно. Пошел посоветоваться к секретарю партбюро…
Старания коммунистов не прошли бесследно. За стахановские сутки в один из январских дней 1936 года удалось дать стране 4200 тонн стали. Такого количества стали в одни сутки прежде не выплавляли.
1936 год стал по-настоящему счастливым для Алексея. В один из июльских дней вышел он на работу, как всегда, с лопатой в руках. Не успел принять смену от первого подручного, как подходит мастер:
— Принимай седьмую печь. Сталеваром будешь.
Смотрит на него Алексей и не верит: шутит, может быть?
— Поторапливайся, знай! — подтолкнул его мастер.
Тут он поверил. От волнения и радости не сошел, а слетел вниз. Осмотрел насадки, перекидные устройства, обошел и облазил весь агрегат и расписался в журнале:
«Принял печь № 7. Сталевар Грязнов».
Сбылась заветная мечта! С первых самостоятельных плавок работал старательно. Вопреки сомнениям некоторых управился. И не только на седьмой печи. Всюду получалось — на любом агрегате.
На комбинате одна за другой вступали в строй новые мартеновские печи. Хозяйство сталеплавильщиков разрасталось. Решили разделить его на два самостоятельных цеха. В одном партийным организатором избрали Грязнова. Доверие радовало. Но понимал, что ответственность легла на плечи большая. Теперь двойной спрос — и за людей, и за работу у себя на печи.
В соревновании сталеваров парторг удерживает первенство. Но товарищи вот-вот нагонят и знамя отберут. Правда, и бригада Грязнова не стоит на месте. Дело идет к рекорду. Обычно своды на мартенах в то время выдерживали без ремонта 80—100 плавок. А тут уже за стопятидесятую перевалило.
Газеты сообщают, что в Мариуполе сталевар Макар Мазай снимает 9—13 тонн стали с квадратного метра пода печи. Пишет он в «Правду», что готов помериться силами с лучшими сталеварами страны.
Пошел парторг Алексей Грязнов к инженерам:
— Давайте увеличим вес плавки до трехсот тонн!
— Возможно ли это? Ведь печи рассчитаны на стопятидесятитонную плавку.
— Но варим же мы на этих печах по двести тонн! — наступал парторг. — Только подину надо углубить да сделать раздвоенный желоб, чтобы плавку выпускать в два ковша. Почти вдвое больше стали дадим! Мазая догоним!
И добился своего. Взялись инженеры за чертежи и расчеты. А парторг тем временем собрал людей, чтобы составить ответ Макару Мазаю…
Продолжает расти партийная организация. Решено избрать в цехе партком. Работа парторганизатора признана удовлетворительной. Коммунисты единодушно заявили:
— Тебе, Грязнов, и парткомом руководить.
Хлопот с каждым днем прибавляется. Перед металлургами страны поставлена задача: давать в сутки не менее 60 тысяч тонн стали. Серго прислал телеграмму, спрашивает, сколько в счет этого количества дадут магнитогорцы. Решили бороться за пять тысяч тонн в сутки. Добились этой рекордной цифры. Теперь надо на таком уровне работать каждый день. Лозунг «За пять тысяч тонн стали в сутки!» Грязнов предложил сделать световым, поднять его на миксер и зажигать буквы каждый раз, когда заветная цифра будет достигнута. Все чаще и чаще вспыхивала по вечерам цифра «5 000», а потом и вовсе не гасла…
Но пришлось Грязнову на время расстаться с мартеновской печью. Его избрали секретарем райкома партии. Когда удавалось выкроить из райкомовских будней часок-другой, шел в цех, надевал спецовку и становился к печи. Говорил:
— Тянет к мартену, здесь новых сил набираюсь.
Свою главную профессию очень ценил, гордился ею.
В автобиографии, написанной в 1938 году, отметил:
«Имею свой рекорд — дал плавку за 6 часов 30 минут. Из сталеваров на работу в райком выдвинут пленумом осенью 1937 года. Я страшно полюбил профессию сталевара и хотел работать у печи, у огня».
К огню тянуло и теперь. На комбинате готовили к пуску первую печь, оснащенную автоматикой. Убедил всех — отпустили с партийной работы осваивать первую в стране автоматизированную мартеновскую печь. Он был словно создан для огневой работы металлурга.
Дело было новое, непривычное. Автоматика облегчала труд сталеваров, но требовала новых знаний, иного отношения к работе. И, как всегда, Грязнов первым горячо взялся за изучение сложной техники.
Узнав, что подобный агрегат осваивается на Кузнецком комбинате, Алексей пишет письмо сибирякам, предлагает начать соревнование за скорейшее освоение новых методов управления мартеновскими печами.
Грязнов не довольствуется привычным для сталевара кругом обязанностей. Он зорко присматривается к работе мастеров, расспрашивает их о технологии доводки плавки. Часто засиживается в цеховой технической библиотеке, знакомится с новыми книгами по сталеплавильному производству.
— Предложение у меня есть, — сказал он как-то на сменном рапорте. — Надо сталеваров самих учить вести плавку с начала до конца. Пусть обходятся без няньки-мастера.
Видел он: шагнула вперед техника, выросли люди, пора сталеварам переходить в более высокий класс. Рассчитывал, что новый метод ускорит технический и культурный рост рабочих.
Вскоре по примеру Грязнова многие сталевары начали овладевать наукой управления тепловым режимом печей, самостоятельно производить расчет шихтовки, вникать в тонкости сложного процесса плавки. Сам инициатор нового метода работает отлично. Но на каждом шагу проверяет себя. Звонит в лабораторию, советуется с инженерами.
А вскоре состоялось решение Наркомата черной металлургии СССР:
«Поддержать инициативу сталевара Магнитогорского комбината товарища Грязнова о совмещении профессий сталевара и мастера и о переходе на новую систему работы «сталевар-мастер».
Пришел грозный 1941 год.
Неспроста говорили уральцы, что огневой рубеж у мартена тот же фронт. Каждый второй снаряд, тысячи танков в дни войны были изготовлены из магнитогорского металла. По первой тревоге мартеновцы перешли на выплавку броневой и бронебойной стали. Сутками несли вахту.
Знал Алексей, что сталевар в этот грозный час — тот же боец. Но сердце подсказывало: его место там, на боевой линии огня.
И вот уже снята брезентовая спецовка сталевара. Плечи туго обтянула шинель бойца. Передана друзьям заветная тетрадь, которую когда-то начинал словами:
«Попытаюсь отчитываться перед самим собой, где моя плавка в жизни по анализу вышла, а где я брак дал. Было всякое. Но совесть чиста, пусть знают друзья».
Военная дорога не сразу привела его на фронт. Сначала ему, бывшему моряку, пришлось отправиться на Тихоокеанский флот. С морем Алексей сроднился давно, полюбил его еще в молодости, когда проходил срочную службу в Кронштадте. Он и теперь с песней выходит навстречу шторму. Он всегда был немножечко поэт. И в стихах рассказывает землякам о своей службе:
Бушует шторм и море злобно воет,
Бурун шершавый плещет за кормой.
Навстречу мчится с бомбами «на полный»
Морских охотников дивизион.
Тихоокеанцы день и ночь начеку. Но сегодня все-таки главный рубеж пролег не здесь. Судьба страны решается на земле Подмосковья, у стен Ленинграда. Рапорт за рапортом пишет Грязнов, прося командование о переводе его в Действующую армию.
Его земляки-магнитогорцы успешно освоили выплавку броневой стали. С огромной радостью прочитал Алексей в газетах Указ о награждении магнитогорцев. Среди отличившихся и его сменщик Александр Поздняков. Взволнованный написал открытку друзьям. «Привет вам, орденоносцы!» А что он сам сделал для того, чтобы приблизить победу?
Наконец, ходатайство удовлетворено. Он — комиссар батальона в частях, которым вверена судьба героического города на Неве. Стойко держатся ленинградцы. Неимоверные усилия прилагают бойцы, чтобы прорвать блокаду.
Узнал из газет, что в Магнитогорске пущена новая мощная доменная печь. Знает: это не меньше, чем выигранное сражение. Теперь и он может отчитаться перед магнитогорцами: в боях не дрогнул.
Как клятва, звучит его письмо, отправленное жене 7 января 1943 года:
«Я рад, что не впустую живу в такой опасный для страны период, что придется отчаянно драться.
Ты знаешь, Клавдия, я никогда не держался тихой заводи, всегда находился на стремнине. Так было в нелегкие годы восстановления Белорецкого завода, когда меня избрали секретарем парткома, так было в Магнитке у мартеновской печи, так было на морском флоте. Выходит, к боям я готовился всю жизнь. И вот пришел час испытаний… За дело важное, народное каплю за каплей отдам свою кровь».
Перед батальоном поставлена задача: овладеть противоположным берегом Невы в районе 8-й ГЭС, занятой немцами. Вся местность простреливается, лес повален снарядами, трудно сгруппироваться для решительного штурма. Многие полегли под шквальным огнем на льду реки. Комиссар первым выскочил к берегу, крикнул: «За мной!» Бойцы с винтовками наперевес — вслед за ним.
Только укрылись под берегом — новый приказ: занять траншеи, что ведут к ГЭС. Над головой — крутизна. Одной рукой уцепился за куст, другую поднял вверх: «Батальон, вперед!» Первым перелез через проволочное заграждение. Вот и траншея. Но откуда-то — автоматные очереди. Присмотрелся, выстрелил два раза из карабина, — и немецкий автоматчик замолк. Путь по траншее открыт.
В том бою Грязнов был ранен. Потерял сознание…
В госпитале врач сказал:
— Вы счастливый. Чуть бы левее прошла пуля — задела бы сердце.
Было обидно, что увезли из батальона. Нашел он свое место в боевом строю. По-настоящему сроднился с солдатами. Они уважали его. Даже усы отращивали по-грязновски. Он учил их любить Родину, Советскую власть. Жалко, погибли многие…
Дело на поправку шло медленно. Только летом вызвали на комиссию. Но рука действовала плохо: сгибались лишь два пальца. А как похолодает на улице — рука словно чужая.
Грязнов попросил комиссию отправить его на фронт.
— Послушайте, товарищ Грязнов! — сказал председатель комиссии. — Возвращайтесь на комбинат. Правда, с больной рукой работать сталеваром трудно, но мастером в цехе можете быть.
Алексей промолчал, задетый за живое. Молчали и члены комиссии. Они его поняли, и он им за это благодарен. И вот с радостью сообщил домой, что рекомендовали на краткосрочные фронтовые курсы, готовящие командиров батальонов. Это решение ему по сердцу. Уверен, что сможет он командовать батальоном. Солдаты будут характером в него — стойкие, яростные.
По письму из дома понял: жена догадалась, что предлагали ему вернуться на Урал. Но как можно думать сейчас о возвращении домой? Жене написал:
«Будь гордой, Клава. Нам ли плакать? Мы все выдержим, мы выстоим, мы победим».
Часто вспоминал дочку Галочку. Взяли ее из детдома совсем маленькой. Теперь подросла. Хочется ее видеть настоящим человеком. Писал ей:
«Впитывай сердцем все, что есть лучшее в жизни, а главное — знания».
Напутствовал ее при вступлении в комсомол:
«Быть комсомольцем — значит быть идейно выше других, учиться лучше, работать лучше. Уж быть, так быть!»
Говорил с дочерью как старший товарищ, друг, единомышленник. Не поучал, а советовал, звал жить и работать достойно. Писал ей из осажденного Ленинграда:
«Послезавтра двадцать шестая годовщина Красной Армии. Ее день рождения мы будем праздновать в разных местах: ты в Магнитогорске, я на Ленинградском фронте. Ты — член Ленинского комсомола, я, твой старший брат, — член большевистской партии, в которую вступил за три года до твоего рождения. Возраст наш различный, но мысли, чувства, цели у нас едины. Мы с тобой советские люди. И я верю: ты никогда не уронишь чести дочери сталевара и воина».
Сам он всегда высоко нес честь советского рабочего, а теперь так же беспредельно верен воинскому долгу. Он грудью прикрывает город — колыбель революции, страну, которая ему бесконечно дорога…
Дома получили письмо, лаконичное, как телеграмма:
«Ленинград. Балтийский вокзал. 1 августа 1944 г.
Здравствуйте, Клава и Галочка! Еще раз крепко вас целую и обнимаю. Ну, пожелайте мне еще раз удачного боя. Готов опять драться. Будьте здоровы, мои дорогие.
Ваш Алексей».
Это были последние слова Алексея Грязнова, дошедшие до Магнитогорска…
По первой тревоге, открыто и честно
Ты шел, не сгибаясь, вперед.
Так поется в песне об Алексее Грязнове. Так, не сгибаясь, стоял насмерть батальон Грязнова у деревни Пикасилла Эстонской ССР в сентябре 1944 года. Пикасилла — по-русски значит «большой мост». Течет под мостом река. Растут на ее берегах гигантские лиственницы, дубы. Поднимешь голову — верхушек не видно. И дорогу с обеих сторон обступили леса. Тяжело было нашим вести наступление. Целый месяц гремели бои. Фашисты решили задержать здесь стремительное продвижение войск Ленинградского фронта.
Батальон Грязнова — в самом пекле. Он должен отвлечь внимание противника и сосредоточить на себе всю ярость вражеских контратак. В сотый, тысячный раз рвануло где-то рядом. Удар осколком в грудь оказался роковым…
На братской могиле в эстонской деревне Пикасилла, где похоронены Алексей Грязнов и его боевые друзья, сооружен обелиск и установлена мемориальная доска.
Воздает должное герою и трудовая Магнитка.
И в наших победах, и в песнях ты с нами,
Твой подвиг сыны повторят.
Недаром над нами, как Родины знамя,
Зарницы Магнитки горят!
Память о нем хранится в песне, в названии улицы. Память о нем — в достойных делах нового поколения магнитогорцев.