Завершающие удары
Завершающие удары
В ходе операции у меня накопилось немало любопытных дополнительных сведений о противнике. Одни из них интересны с познавательной точки зрения, другие позволяют лучше осмыслить ход событий, понять действия Квантунской армии и поведение японских солдат. Поэтому я позволю себе привести кое-что, заслуживающее внимания.
Большинство японцев очень религиозны. Национальной религией является культ Синто – бога Солнца.
Синто не имеет догматических талмудов и основывается на легенде о том, как богиня Солнца Аматерасу Оомиками спустилась с неба верхом на белой лисице и произвела на свет первого императора. Поэтому все императоры, в том числе и Хирохито, по преданию, являлись прямыми потомками Аматерасу.
С тех отдаленных пор, как зародилась религия Синто, японских солдат воспитывали в духе слепой, фанатичной преданности императору, готовности к самопожертвованию при исполнении воинского долга. Им внушали мысль, что для военного нет более почетной и счастливой судьбы, чем умереть за императора на поле боя, что погибшему на войне обеспечена не только слава у потомков, но и «место в раю».
Вся система боевой подготовки была рассчитана на всестороннее приучение солдат и офицеров к тяготам походно-боевой жизни. В частях, например, практиковались регулярные марш-броски по тревоге, в том числе и ночные. Благодаря систематической тренировке японский пехотинец был способен совершать тридцати – сорокакилометровые переходы при скромном режиме питания. [109]
Повышению физической силы и выносливости способствовал и спорт. Характерно, что в армии особенно культивировали борьбу самбо, штыковой бой, метание гранат, а для офицеров – фехтование на мечах. Все остальное считалось недостойным внимания истинного самурая.
Армию готовили к захватническим войнам. В стране яро пропагандировалась исключительность японской нации, превозносилась ее выдающаяся роль в истории. Делалось это с одной целью: любыми средствами оправдать захват чужой территории и порабощение народов Азии.
Для осуществления планов завоевания «мирового пространства» японским империалистам удалось создать к тому времени хорошо обученную и всесторонне подготовленную армию. К началу второй мировой войны под ружьем в стране находилось 4500 тысяч человек, до 5500 тысяч составляли резервы.
Японское командование распространило воинскую повинность и на территорию оккупированной Маньчжурии, Кореи, острова Тайвань.
В Маньчжурии военная система базировалась вначале на принципе добровольности. Первый обязательный призыв в армию проводился в июле – августе 1941 года. Интересно, что от призываемого требовался определенный имущественный ценз и политическая благонадежность с точки зрения оккупантов. Учитывалась также склонность к наркотикам и азартным играм.
Странно звучит, но маньчжурскую молодежь призывали на защиту интересов японских колонизаторов. Это была преступная, антинародная политика. Невольно встает вопрос: кто же являлся ее проводником?
Сейчас принято классифицировать государственных преступников в зависимости от степени их вины перед своей страной и народом. Если следовать такому принципу, то военным преступником № 1 маньчжурского народа следует назвать императора Генриха Пу-и, второе место по праву принадлежит премьер-министру Чжан Цзиню, третье – военному министру полному генералу Син Ки-ляну.
Видную роль в правительстве Маньчжоу-Го играла японская военщина. Вице-министром был генерал-лейтенант Манаи, главным советником – генерал армии Якияма. [110] В военном министерстве весьма важный отдел – пропаганды и агитации – возглавлял тоже японец, полковник Имаи. Этот отдел, между прочим, тратил много усилий на фальсификацию истории и маскировку агрессивного курса японской политики в Маньчжурии. Делалось это, на мой взгляд, грубо и неуклюже.
В Жэхэ мне довелось ознакомиться с уже известным читателю иллюстрированным журналом «Фронт» за 1942 год, выходившим на японском, монгольском и русском языках. В одной из статей, например, журнал ставил интригующий вопрос: «Она ли (имеется в виду Япония. – И. П.) агрессор Азии?» И тут же делал попытку сбить читателя с толку по принципу: держи вора. Вспомнив «опиумную войну» 1839-1842 годов, когда европейская и американская буржуазия начали борьбу за «открытые двери» в Азии, журнал снова восклицает: «Итак, Япония ли агрессор?» Затем приводится иллюстрированная хронология вооруженного вторжения европейского и американского капитализма в Азию с 1600 по 1905 год. Дойдя до оценки русско-японской воины, «Фронт» пишет: «В Порт-Артуре русские платили за колониальную политику всей Европы». И снова идет лицемерное восклицание: «Еще раз – Япония ли агрессор Азии?»
Совершив столь обстоятельный экскурс в историю, журнал делает неожиданный вывод: «…японская армия бесстрашно и самоотверженно ведет войны… для дачи свежей крови истощенному телу Азии». Вот уж поистине иезуитская логика!
В отношении Советского Союза японская военщина в Маньчжурии использовала более утонченные формы и методы пропаганды. А цель была та же: оправдать захват чужих территорий и колониальные войны мотивами борьбы против зла, за некую абстрактную справедливость и процветание высоких божественных начал.
Много трудились пропагандисты, чтобы заставить маньчжурскую молодежь добровольно проливать кровь за поработителей. АН не вышло! Солдаты императора Пу-и предпочитали сдаваться. Что же касается населения, то всюду, где бы ни проходили советско-монгольские войска, простые люди с восторгом встречали их… [111]
…К 20 августа на обоих наших операционных направлениях подвижные мехгруппы вышли на рубеж гряды гор Иншаня. Взяв этот рубеж, наши войска выполнили ближайшую задачу фронта.
Там, в отрогах Большого Хингана, затаились главные силы японо-маньчжур, имевшиеся в полосе наступления Конно-механизированной группы. Где конкретно находится противник, какова его численность, какие он предпринимает маневры – ответ на эти вопросы должны были дать все виды нашей разведки, а главным образом – авиаразведка.
По моей просьбе генерал армии М. В. Захаров помог нам самолетами, обладавшими достаточным радиусом действий. По его распоряжению в интересах Конно-механизированной группы должен был работать 6-й бомбардировочный авиакорпус генерал-майора И. П. Скока, базировавшийся на аэродромах тамцак-булакского выступа. На авиакорпус возлагалась не только разведка. В случае необходимости он должен был поддерживать нас. Это была серьезная помощь. Авиакорпус прибыл с Западного фронта и имел солидный боевой опыт.
К сожалению, нам недолго пришлось взаимодействовать с генералом Скоком. После выхода войск Группы к Калгану и Жэхэ 6-й корпус получил другую задачу. Но и то, что он успел сделать для нас, было огромным подспорьем.
На долоннорском направлении авиаразведка не обнаружила новых перегруппировок противника. Высокие темпы нашего наступления не дали врагу времени для подтягивания к оперативному рубежу обороны свежих войск. Он был явно сбит с толку и запаздывал.
Значит, мы не ошиблись, вложив в операцию стремительность. Значит, нужно соблюсти этот принцип и в дальнейшем.
Из фронтовых разведсводок нам было известно, что японское командование предпринимает меры, чтобы удержать Ляодунский и Корейский полуострова. Поспешно перегруппировывая войска, оно нацеливало их главным образом против 17-й общевойсковой и 6-й танковой армий, рвавшихся к Ляодунскому заливу. В течение 12-14 августа японцы предприняли множество контратак в районах Линьси, Солунь, Ванемяо, Бухеду. Однако войска Забайкальского фронта нанесли по [112] контратакующему противнику сильные удары и продолжали стремительно двигаться на юго-восток.
Для Конно-механизированной группы дальнейшими объектами наступления являлись города Калган и Жэхэ. После этого ударом по сходящимся направлениям нам предстояло овладеть Пекином, где располагался штаб Северного фронта японской армии в Китае, а затем выйти на побережье Чжилийского залива, в районе города Таньцзин. В ночь на 16 августа к Долоннору вышла 59-я кавалерийская дивизия генерала Коркуца. Мы встретили ее, когда передовые части перевалили через плавный овал холма и взорам солдат открылась панорама города.
Надо было видеть кавалеристов, чтобы понять, чего им стоило победить пустыню. Лица людей почернели от загара, пыли и пота, а гимнастерки, наоборот, выгорели и обрели цвет песка. Последние дни части делали короткие паузы в наступлении лишь для того, чтобы принять пищу.
К сожалению, мы не могли дать передышки войскам и в Долонноре. Центр тяжести борьбы за темпы наступления все больше перекладывался на кавалерию. Это диктовалось условиями горной местности.
Перед выступлением на Жэхэ мы запросили у сотрудников местного метеорологического пункта прогноз погоды. Метеорологи сообщили, что в ближайшие дни ожидаются сезонные ливневые дожди. Это не доставило радости: ливень в горах может вызвать большие бедствия.
Разведчики привели ко мне знатока гор. Старик немного говорил по-русски: когда-то он жил недалеко от Благовещенска.
– Это было давно, – сказал он мне. – Шибыко давно. Двадцатый годы. Моя получил мал-мал рубиль, переехал Долоннур. Япошка рубиль карабчи, корова карабчи, все карабчи. Япошка пушанго. Русский шибыко шанго!
Так выяснились политические симпатии моего собеседника. Я спросил, знает ли он дорогу на Чандэ (так китайцы называли Жэхэ). Он утвердительно закивал головой, приговаривая:
– Шибыко шанго, шибыко шанго. Только сейчас человеку туда нельзя – ливень… [113]
– А сколько перевалов знаете вы на основной магистрали?
Из дальнейшей беседы выяснилось, что дорогу на Чандэ тридцать четыре раза пересекают реки Шандухэ и Луаньхэ. А ливень каждый раз сносит мосты и вызывает обвалы. Старик назвал семь населенных пунктов, за которыми расположены перевалы. Он упорно твердил, что ни местные жители, ни японцы не рискуют подниматься в горы в период ливней. Узнали мы также, что в Жэхэ можно пройти и другими, обходными тропами.
Опросили еще нескольких человек. Все они говорили одно и то же. В основных чертах сведения старожилов совпадали с данными топографической карты.
И все же мы не могли сидеть в Долонноре и ждать улучшения погоды. Интересы фронтовой операции требовали продолжать наступление. Нельзя было терять ни часа с таким трудом завоеванного времени.
Я считал, что немного знаю горы, так как детство провел на Северном Кавказе, а кроме того, имел за плечами опыт боевых действий в Больших и Малых Карпатах. Правда, Большой Хинган нельзя равнять с хребтами Кавказа, но ведь законы гор везде одинаковы. К тому же я исходил и из того, что жители Маньчжурии в соответствии с канонами своей религии не только обожествляют могучие силы природы, но и всячески возвеличивают их власть над человеком. Ведь ламы настойчиво твердили им, что человек раб природы и церкви.
Да, наступление в горах, несомненно, опасно, но оно сулит и большие выгоды в интересах всей операции.
Во-первых, наступление в условиях ненастья позволит нам сохранить элемент внезапности. Я был уверен, что японское командование подойдет к оценке наших действий со своих позиций, а значит, никак не будет ожидать активных наступательных действий советских и монгольских войск.
В дальнейшем выяснилось, что именно так и было. Противник считал, что мы выйдем к Жэхэ не раньше чем через неделю после окончания ливневых дождей. По его расчетам, именно такой срок требовался для ремонта размытых и разрушенных обвалами дорог, а также для восстановления многочисленных мостов.
Во-вторых, мы получали возможность атаковать противника [114] в период, когда у него будет нарушено взаимодействие. Потоки воды, хлынувшие с гор, неизбежно разрушат проводную связь. Использовать подвижные виды связи ему тоже вряд ли удастся. Не вызывая подозрений у противной стороны, природа как бы возьмет на себя часть наших забот.
В-третьих, ненастье лишит противника возможности использовать авиацию. Это было для нас очень важно: как раз накануне, на подступах к Чжанбэю, значительно возросла активность воздушного неприятеля.
Единственно, что меня беспокоило, подвоз горючесмазочных материалов.
Итак, решено наступать без промедления. В общих чертах план рисовался мне в следующем виде. Движемся на Жэхэ по двум дорожным направлениям. Одно из них, правое, вначале отклонялось несколько к югу, а затем поворачивало и выводило войска к городу с юго-запада. Другое, левое, пролегало вдоль горных троп на юго-восток к реке Иматухэ. Здесь дорога спускалась к Жэхэ с севера. Таким образом, оборонявшаяся в районе города группировка попадала в наши клещи.
Наступление должно было возобновиться с утра 16 августа. В передовой подвижный отряд назначались 25-я мотобригада, 43-я танковая и 35-я гвардейская истребительно-противотанковая бригады. Я поехал в артбригаду, чтобы проверить готовность к наступлению.
По пути мы явились свидетелями интересного, о многом говорившего случая. Моим спутником был командир артбригады полковник Диденко. Около огневых позиций одного из дивизионов мы заметили большую возбужденную группу солдат.
– За всю войну не видел такого беспорядка на артиллерийских позициях, – возмутился Диденко.
Не успели мы подъехать, раздалась команда:
– Становись!
Строй образовался быстро, как в ускоренной киносъемке. С рапортом подошел командир полка офицер Петренко.
– О чем столь бурная беседа? – спросил я.
– Солдаты хотят наступать с вами, в составе одного из дивизионов.
– Но у нас не хватает бензина. Машины и без того перегружены. [115]
– Объяснял, товарищ генерал-полковник, не помогает. Солдаты говорят, что согласны на «марафонский вариант»…
– Это еще что за новость?
– Такой способ передвижения придумали. К каждому кузову прикрепят по две веревки. Те, кто попадут в машины, возьмут оружие товарищей, которые будут бежать, держась за веревки. Через каждый час солдаты будут меняться местами. Ведь машины пойдут в горах не быстрее десяти километров в час, а может, и медленнее.
В использовании «марафонского варианта» не было никакой необходимости. Но сама просьба солдат искренне растрогала меня: она исходила от людей, только что закончивших наступление через пустыню Гоби!
Поблагодарив бойцов за инициативу, я сказал, что их благородный порыв заслуживает самой высокой похвалы. Однако на Жэхэ наступают несколько полнокровных соединений, и пятьдесят – семьдесят, хотя и храбрейших, воинов в этой ситуации ничего не решат. И все же мне показалось, что я людей не убедил. Их глаза говорили: «Без нас Жэхэ не возьмут».
Двинувшись дальше, я заметил полковнику Диденко:
– А вы говорите, непорядок… Да ведь это высшая форма боевой целеустремленности!
Польщенный, комбриг довольно улыбнулся. Было видно: он рад за своих солдат.
Нам предстояло наступать в горах Большого Хингана, когда центральная группировка Забайкальского фронта уже вырвалась на оперативные просторы Маньчжурской равнины и устремилась к жизненно важным центрам страны. Навстречу ей медленно, но неодолимо, взламывая долговременную оборону японцев, пробивались войска 1-го Дальневосточного фронта. С севера надвигалась 2-я Краснознаменная армия 2-го Дальневосточного фронта.
Огромный, сверхмощный пресс уже раздавил основные укрепленные районы Квантунской армии. Понимая, что сдержать советские войска на просторах Маньчжурии невозможно, и стремясь сохранить силы, чтобы удержать Ляодунский и Корейский полуострова, японское [116] Командование решило любой ценой выиграть время для проведения стратегической перегруппировки. С этой целью 14 августа оно лицемерно заявило о принятии условий Потсдамской декларации. В тот же день штаб Квантунской армии обратился по радио к советскому командованию с предложением прекратить боевые действия. Но это заявление оказалось голословным. Вражеские войска не получили соответствующего приказа и продолжали активно сопротивляться. На ряде участков они осуществляли сильные контрудары и проводили перегруппировки, стремясь занять выгодные оперативные рубежи на линии Цзинь-Чжоу – Чанчунь – Гирин – Тумынь.
Советское командование разгадало нехитрый прием кабинета Судзуки. 16 августа Генеральный штаб Красной Армии опубликовал разъяснение о капитуляции Японии. В нем говорилось: «Капитуляцию вооруженных сил Японии можно считать только с того момента, когда японским императором будет дан приказ своим вооруженным силам прекратить боевые действия и сложить оружие и когда этот приказ будет практически выполняться»{21}. Исходя из этого, Советское Верховное Главнокомандование потребовало от войск продолжать решительно наращивать темпы наступления.
В свою очередь командующий Забайкальским фронтом приказал Конно-механизированной группе усилить натиск на неприятеля и в самый короткий срок овладеть оперативно-стратегическими пунктами, которые японцы могли использовать как опорные пункты и узлы сопротивления для перегруппировки своих войск.
Таким важным стратегическим пунктом являлся для нас город Жэхэ. Через него проходили важнейшие авиационные пути, главная железнодорожная магистраль и шоссейные дороги, соединяющие Квантунскую армию с Северным фронтом японской армии в Китае, то есть с ближайшей крупной группировкой, способной оказать влияние на ход боевых действий правого крыла Забайкальского фронта.
Боевое распоряжение командующего Забайкальским фронтом предписывало Конно-механизированной группе [117] к исходу дня 20 августа занять Калган и Сюаньхуа, а главным силам конницы овладеть районами Фыннин, Чанпин, Ниюнь, Аньцзятунь, Жэхэ. Иначе говоря, нам предстояло за несколько суток преодолеть с боями около 300 километров в труднопроходимых Хинганах.
***
Наступление возобновилось утром 16 августа. По правому направлению выступила 59-я кавдивизия генерала Коркуца, по левому – 8-я монгольская кавалерийская дивизия полковника Одсурэна. За первым эшелоном двинулся второй: 5-я и 7-я кавалерийские дивизии – по правому направлению и 6-я кавдивизия – по левому.
Штаб Конно-механизированной группы остался пока в Долонноре. Чтобы осуществлять управление войсками, я решил двигаться с оперативной группой офицеров по правому направлению в голове 59-й кавалерийской дивизии.
Не успели тронуться разведотряды, как хлынул ливневый дождь. После изнуряющего зноя это было не так уж плохо. Но хлопот он доставил немало.
Мы уже садились в машины, когда ко мне подошел генерал Никифоров. Доложив «о потерях от дождя», он попросил отсрочить наступление до окончания дождей.
– Ни в коем случае, – решительно возразил я. – Ливень послужит нам средством оперативной маскировки. Преодолев хребет, мы свалимся на противника как снег на голову.
– Товарищ командующий, идти сейчас в горы – форменное безумие. Проводник говорил, дороги часто нависают над пропастью, каждую минуту возможны обвалы. Во всяком случае, предвижу ничем не оправданные жертвы…
– Да, наступление в горах в период ливневых дождей связано с риском. Но на войне, как известно, без риска не обойтись. Что же касается завалов на дорогах и сорванных мостов, то это препятствие устранят передовые отряды, приданные им подразделения саперов. Они располагают необходимой техникой.
И кстати, давайте договоримся на будущее. Я принимаю любые ваши предложения, направленные на повышение темпов наступления и на поддержание в войсках [118] высокой боевой готовности. За них буду благодарен. А излишняя осторожность… что же, она тоже полезна, только не в наших с вами условиях. И это давно пора понять.
***
Мы двигались долинами рек Шандухэ, затем Луаньхэ, между хребтами Майшань и Пукэлин. Поэтому вода обрушивалась на нас и с неба и со склонов гор. Набухшие реки словно взбесились и понеслись могучим потоком, сметая все на своем пути.
Большой опасности подверглись парковое, ремонтное и некоторые другие подразделения 14-го истребительного противотанкового полка, расположившиеся в русле высохшей реки. Когда упали первые капли, никто не придал им значения. Но вскоре появились бурные потоки, несшие с собой глыбы породы, тяжелые камни. Начались обвалы. Только теперь полк был поднят по тревоге. С трудом удалось вывести машины и пушки на более высокие и безопасные места. Но без потерь не обошлось. Течение подхватило и унесло легковую машину «амфибия». Немало было потерь и в других частях.
Уже темнело, когда мы подъехали к населенному пункту Вайгоумыньцзе. Мост здесь оказался сорванным. На берегу скопились машины с противотанковыми орудиями и кавалерийские подразделения. Саперы мужественно боролись со стихией, стягивая сваи, закрепляя их скобами.
По стремительному гладководью я понял, что, хотя вода и прибыла, речка неглубокая и дно ее ровное. Но твердое ли оно? Я уже думал пустить для пробы машины, когда на противоположном берегу появилась многотысячная толпа китайцев с длинными толстыми веревками. Пять человек, держась за руки, потащили концы веревок на наш берег. Началась буксировка автомашин.
Дружно действовали советские солдаты и китайские крестьяне. А когда вся техника была переброшена на противоположный берег, пять китайцев, которые перенесли веревочные канаты через реку, сели рядом с нашими солдатами на танк и доехали до деревни.
– Русско-китайская дружба на колеснице победы! – остроумно заметил кто-то. [119]
Мы двинулись дальше, а саперам было приказано закончить ремонт моста.
Наступила ночь. Дождь усилился. Стрелы молний, сопровождаемые гулкими раскатами грома, то и дело прочерчивали темное небо. Природа разбушевалась не на шутку. На землю будто обрушилась неведомая чудовищная сила. И мне стало как-то понятнее чувство страха религиозных маньчжур перед неукротимой стихией.
Двигались всю ночь. Сильный передовой отряд 59-й кавалерийской дивизии захватил перевал за деревней Даинцзы и, дважды форсировав бурную горную речку, к пяти часам спустился к деревне Гуаньди. Здесь он закрепился в ожидании подхода главных сил.
Пройдены 80 труднейших километров. Нам пришлось преодолевать не только естественные, но и искусственные препятствия, которые создавали наемные банды хунхузов и «кадровые» диверсионные группы. По заданию японской диверсионно-разведывательной службы они разрушали на пути следования советских войск мосты, переправы, устраивали завалы, обстреливали наши подразделения и части в узких дефиле.
Несколько столкновений с диверсантами выдержал передовой отряд, которым командовал заместитель командира 252-го полка майор Р. Г. Кудаков.
После одной из схваток отряд был сменен. Солдатам разрешили привести себя в порядок.
Воспользовавшись этим, я пригласил майора в машину, чтобы расспросить о встречах с противником.
«Виллис» сердито урчал, медленно взбираясь на крутой подъем. Нас мерно покачивало, и только на резких поворотах отжимало то вправо, то влево.
– Ну что там у вас произошло? – громко спросил я Кудакова, чтобы пересилить шум дождя и рокот мотора.
– Ничего особенного, товарищ командующий, – улыбнулся он. – Встретились с одной из террористических банд, которые рыскают в наших тылах. Не думал, что они окажутся на поверку такими жидкими…
Кудаков рассказал, как его бойцы спасли от разрушения каменный мост. Отряд двигался впереди главных сил дивизии. Поднявшись на гребень, солдаты заметили внизу суетившихся у моста людей в необычной [120] одежде, наряд которых состоял из халатов и надетых на голову мешков. Один из них, отойдя на несколько шагов, воткнул в землю металлический штырь с чем-то белевшим на конце. Еще два человека забивали под мостом колья в расщелины между плитами, а третий держал в руках небольшой прямоугольный тючок зеленого цвета. «Тол», – подумал командир отряда. Позади минеров он заметил сидевших на корточках человек двадцать диверсантов. Под оттопырившимися халатами явно было укрыто от дождя оружие.
Майор подозвал командира автоматчиков старшего сержанта Бурова:
– Незаметно обойди мост по лощине и спрячься с той стороны. Жди моего сигнала. Мы обстреляем диверсантов, нагоним на них панику. А как увидишь зеленую ракету, атакуй.
Сверху майор видел, как пробирались, укрываясь за камнями, автоматчики Бурова. К тому времени, когда они обошли диверсантов, Кудаков распределил цели между оставшимися с ним бойцами.
Первые очереди свалили нескольких бандитов. Остальных словно ветром сдуло. Из-за громадных валунов, за которыми укрылись хунхузы из группы прикрытия, послышались ответные выстрелы.
Зеленая ракета подняла в атаку группу Бурова. С криками «ура», стреляя на ходу и бросая гранаты, его автоматчики навалились на диверсантов сзади. Бандиты не ожидали такого оборота. Они поспешно бросили оружие и подняли руки. Выстрелы продолжали щелкать только из-под моста. Трое солдат из группы Бурова получили ранения.
Наши бросили под мост гранату. Когда пленные уже строились на дороге, бойцы вытащили из воды вымокшего главаря банды.
– Вот и все, – закончил рассказ Кудаков. – Да, чуть не забыл. На штыре болтался лист бумаги с какими-то каракулями.
– Где он? – нетерпеливо спросил Чернозубенко.
– У меня. – Майор достал из полевой сумки вчетверо сложенный листок, протянул подполковнику: – Пожалуйста.
Чернозубенко склонился над запиской, с трудом разбирая размытые дождем строки. [121]
– Что, Михаил Дмитриевич, не разберешь?
– Ничего, товарищ командующий, понять можно. Странно, но стиль тот же, что и в записке, которую нашли у колодца в Цзун-Хучит. И подпись та же. Вот послушайте:
«Вы не пройдете! Боги низвергнут вас в ущелья и пропасти Большого Хингана. Вы прошли через мертвую пустыню Шамо только потому, что обманным путем, ночью, захватили наши колодцы. Но через гневные потоки рек вас не перенесет никакая сила. Мосты исчезнут. Пусть погибнут русские, но монгольские воины должны вернуться назад, чтобы жить. Их славные предки видели светлоликого, всепобеждающего Тимучина. Пусть это великое имя хранит их от бед и несчастий. Это говорю вам я, потомок Дудэ, который был стремянным Джучи, сына Тимучина, я – Тимур-Дудэ».
– Обратите внимание, какая железная логика, – рассмеялся Чернозубенко. – Мы, видите ли, обманным путем добывали себе воду, чтобы не погибнуть от жажды, а он, честный бандит, отравлял колодцы стрихнином. Каков прохвост! Как только его земля носит!
– Между прочим, подполковник, земля носит его по твоей милости. Кто обещал мне поймать этого потомка Чингисхана?
– Что и говорить, оплошали мы с этим делом…
– Товарищ командующий, товарищ подполковник, – воскликнул вдруг Кудаков, – а ведь штырь с запиской ставил сам атаман хунхузов. Я отлично запомнил. Может, он и есть Тимур?
– Это мысль, – согласился Чернозубенко. – Если разрешите, товарищ командующий, я догоню пленных и допрошу атамана…
Подполковник Чернозубенко вернулся через несколько часов.
– Вот я и сдержал свое слово, – докладывал возбужденный Михаил Дмитриевич. – Человек, которого мы разыскивали, нашелся. Только оказался он вовсе не тем, за кого себя выдавал. Никакой это не потомок Джучи и даже не монгол, а самый настоящий русский. Сын ротмистра Темирханова, служившего в личной [122] охране царя. После разгрома Колчака укрылся в Маньчжурии. Здесь его и завербовала японская разведка.
…Передовые отряды с боями продвигались в глубь Хинган. На пути все чаще встречались нам группы пленных.
Из докладов офицеров связи было известно, что наступление идет успешно. 8-я монгольская кавалерийская дивизия, наступавшая по левому направлению, форсировала реки Луаньхэ, Шандухэ и захватила перевал Улахалин. Ее части прошли около 60 километров.
Рассвет открыл нам величественную панораму. Сквозь матовую завесу дождя проглядывались крутые стены гор. Прохода нигде не было видно, даже там, куда убегали дорога и бурная Шандухэ.
На вершинах окружающих гор еще ночью закрепились подразделения авангардного 252-го кавалерийского полка под командованием подполковника И. Ф. Осадчука. Теперь их сменили новые передовые части, выдвинутые от главных сил дивизий. Подполковник Осадчук получил задачу продолжать наступление, выйти к городу Фыннину и на рассвете 18 августа внезапным ударом овладеть им. Захватив радиоцентр, телефонный узел и радиостанцию, полк должен был перекрыть выходы из города на юг.
С утра, после кратковременной паузы, войска в труднейшей обстановке возобновили наступление. Десятки километров, пройденные через горные перевалы, и семь переправ через Шандухэ легли тяжелым грузом на плечи солдат. Размытая ливневыми дождями, разбитая танками и машинами, дорога узкой лентой вилась по крутым скатам гор. Она то делала резкие повороты, за которыми ничего не было видно, то нависала над бездонной пропастью.
У деревни Годзятунь долина Шандухэ вдруг стала просторнее: взбудораженная река, вырвавшись из теснины, понесла свои воды в Луаньхэ. Здесь, недалеко от слияния рек, мы остановились, чтобы привести в порядок части и подтянуть технику. Дождь лил не переставая, но повара, пользуясь паузой, уже готовили пищу. Однако конникам было не до еды. Спешившись, они валились прямо на камни и засыпали, не выпуская из рук поводьев. [123]
В тот день нам предстояли еще два трудных испытания: форсировать Луаньхэ в месте ее слияния с Шандухэ и преодолеть перевал Дабэйлян, который, как считают жители, стоит на половине пути от Долоннора к Жэхэ.
Хотя Годзятунь удалось взять с ходу и сохранить мост, перебраться через Луаньхэ оказалось не так-то просто. Разлив рек затруднил подходы к мосту. И снова нам на помощь пришли китайские крестьяне. Их собралось несколько тысяч из окрестных деревень, и каждый предлагал свои услуги.
Я подошел к крестьянину, руководившему работой. Хорошо запомнилось его дубленное солнцем и ветром лицо, сутулые, но могучие плечи, загорелые жилистые руки. Нестарое лицо покрывали глубокие морщинки. Если бы не характерный разрез глаз, этого человека можно было принять за жителя Северного Кавказа.
– Большое вам спасибо за помощь, товарищ! – Я крепко пожал его руку.
Китаец, слегка кланяясь, произнес несколько быстрых фраз. Свою речь он сопровождал энергичными жестами, прикасаясь то к моей, то к своей груди.
– Он говорит, вы помогаете нам снять с Пу-и драконовый халат и одеть в него народ, – объяснил переводчик. – Мы помогаем вам, а это значит – самим себе.
Уже наступили ранние сумерки, сгущенные непогодой, когда передовые части начали подниматься на перевал Дабэйлян. Все круче и круче становился подъем. Надрываясь, ревели машины. А когда не хватало сил у моторов, тогда изнемогающие от усталости солдаты втаскивали машины на руках.
Наступила черная ненастная ночь, а мы все поднимались. Люди шли, с трудом преодолевая сон. А путь опасен: один неверный шаг – и угодишь в пропасть. Солдатам приказано следить друг за другом, действовать по принципу «ты отвечаешь за меня, я – за тебя». Лишь время от времени, когда в горах вдруг вспыхивали схватки с подразделениями противника и его диверсионными группами, люди оживлялись, обретали боевую собранность.
Но всему бывает конец. Остался позади и перевал [124] Дабэйлян. Спуск, хотя он и не менее опасен, все же прошел легче. А внизу нас ожидал город Фыннин.
Он раскинулся на дне огромной чаши, образованной горами. Несколько речек соединяются здесь в поток, несущий свои воды в могучую Луаньхэ. На правом берегу потока – кварталы города, на левом – аэродром, точнее, взлетная площадка.
По нашим данным, в Фыннине располагался крупный гарнизон противника. Разгромить его, не допустить отхода на Жэхэ – такую задачу получил подполковник Осадчук. И он блестяще с ней справился.
На рассвете эскадрон старшего лейтенанта Иванова обошел город и оседлал дорогу на юг. Тем временем в город ворвались три других эскадрона и мехгруппа. Многочисленный гарнизон, застигнутый врасплох, оказал неорганизованное сопротивление и вынужден был сдаться.
– Вам известно было о нашем наступлении? – спросил переводчик пленного офицера.
– Да. Но мы не ждали вас так быстро. Вчера только узнали о захвате Долоннора. Считали, что в ливневый дождь вы не рискнете пойти через горы…
Внезапность и стремительность продолжали оставаться нашим верным союзником.
***
Что ждет нас дальше на перевале Наньболоколян? Если противник не подготовил там организованной обороны, то Жэхэ захватим с ходу. А если в штабе юго-западной группы японо-маньчжурских войск узнают о нашем прыжке через горы в условиях непогоды, то на подступах к городу придется брать с боя каждый гребень, каждую переправу. Значит, надо использовать еще одну грозовую ночь и попытаться выйти к Жэхэ внезапно для неприятеля.
Мы успешно боремся со стихией, но без потерь не обходится. Мне доложили, что на переправе перед Фыннином поток воды унес пулеметную тачанку. Трое цириков, бросившиеся спасать ее, утонули. На моих глазах одна из машин передового отряда рухнула в пропасть. Езда по дороге, петляющей над головокружительной пропастью, опасна даже в хорошую погоду. Теперь она опаснее во сто крат. [125]
На крутом, размокшем спуске неожиданно заскользили солдаты, удерживавшие автомобиль на веревке. Машина покатилась вниз, увлекая их за собой. Но опасность рождает героев.
– Бросай веревку! – крикнул сержант, а сам, ухватив освободившийся конец, бросился за машиной, рискуя сломать себе шею. Он бежал, падал, кувыркался и все же догнал машину. Оттолкнувшись от ее борта, схватился за росшее на склоне дерево, обмотал вокруг его ствола веревку, уперся ногами и замер.
«Если дерево не выдержит, тут и конец сержанту», – мелькнула у меня страшная мысль. Но все обошлось благополучно. Я спустился к смельчаку. Он назвался сержантом Поливановым, командиром «отделения спуска».
– Молодец! Герой! – восторженно воскликнул командир взвода лейтенант Туов и дружески хлопнул сержанта по спине. Лицо Поливанова исказилось от боли.
– Что такое? – удивился я. – Ну-ка покажи спину. Так и есть! Гимнастерка в крови, под нею зияют рваные раны, полученные при падении.
– Сейчас же на санитарной машине отправьте Поливанова в госпиталь! – распорядился я.
– Товарищ командующий, – взмолился сержант, – зачем в госпиталь? Я здоров.
В своей непосредственности и горячности он был прекрасен, этот храбрый воин.
– Раны чистые, и при хорошем уходе ты быстро вернешься в строй, – посоветовал я. – А запустишь – они на жаре загниют, и тогда свалишься надолго.
Товарищи с трудом уговорили Поливанова сесть в санитарную летучку…
На перевале Наньболоколян крупных сил противника не было. Видимо, сказывалась потеря управления, отсутствие ясного представления об обстановке и начавшаяся паника. Что ж, теперь все зависело от нас самих. Возникли благоприятные условия для атаки города. Но удар должен быть предельно дерзким, сильным и согласованным. Иначе более чем десятитысячный гарнизон Жэхэ успеет занять выгодный рубеж по хребту Гуанженьмин, в трех километрах от города, и привести в боевую готовность крепость севернее его. Тогда [126] бои могут принять затяжной и тяжелый характер. Нет, этого допустить нельзя.
Я еще раз уточнил задачи и согласовал по времени и пространству дальнейшие действия конных, танковых, механизированных частей, поддерживающей артиллерии и авиации.
Атаку назначил на рассвете 19 августа одновременно первыми эшелонами обоих направлений. Чтобы сохранить внезапность, мы отказались от артиллерийской подготовки. Артиллерии предстояло наступать в боевых порядках и уничтожать обнаруженные очаги сопротивления противника. Часть сил должна была заранее обойти город и отрезать пути отхода на Пекин и к Ляодунскому заливу.
Обстановка к тому времени сложилась для нас благоприятная. На всем протяжении Забайкальского фронта к 18 августа советско-монгольские войска вышли к железнодорожной магистрали Бэйпин – Чанчунь, а ударная сила главной группировки фронта – 6-я гвардейская танковая армия – вырвалась на подступы к Мукдену и Чанчуню. Левое крыло фронта находилось в районе города Цицикар.
В тот же день 1-й Дальневосточный фронт внезапно для японцев высадил воздушный десант на Харбин. Одновременно в город ворвался сильный подвижный отряд. Позже нам стало известно, что здесь был захвачен в плен начальник штаба Квантунской армии генерал-лейтенант Хата с группой генералов и офицеров.
Успешно развивалось и наступление 2-го Дальневосточного фронта.
Командование Квантунской армии в значительной мере потеряло управление войсками и основательно запуталось в стремительно развивающейся обстановке. Оно выпустило из поля зрения многие элементы оперативного построения своих фронтов. До многих, даже крупных гарнизонов приказы доходили с большим опозданием или не доходили вовсе. Можно было надеяться, что и гарнизон Жэхэ не в курсе конкретной боевой обстановки.
Меня беспокоило главное: смогут ли 59-я советская и 8-я монгольская дивизии за ночь пройти несколько десятков километров труднейшего горного пути и на рассвете внезапно появиться перед Жэхэ. [127]
Непрерывное наступление последних суток крайне измотало солдат. Изнурило оно и коней. Начали сдавать даже неприхотливые и столь выносливые монгольские лошадки. И тем не менее пришлось приказать комдивам еще больше развить наступление.
Генерал Коркуц выслал вперед сильный передовой отряд с задачей захватить перевал Яншулин перед городом Луаньчином. После этого генералу Коркуцу предстояло частью сил обойти город с юга, овладеть железнодорожным мостом и выйти по левому берегу Луаньхэ к переправе у городской пристани. С падением Луаньчина можно было считать, что путь на Жэхэ открыт.
С выходом на ближние подступы к Жэхэ Коркуц имел в виду совершить маневр. На рубеже деревни Саньчахоу, лежащей примерно в восьми километрах восточнее города, 252-й полк подполковника Осадчука должен был свернуть вправо и подойти к объекту атаки с юга, отрезав этим путь отхода противнику на Пекин. 30-му полку подполковника А. А. Ларина надо было провести такой же обход для удара с северо-запада. 129-му полку подполковника Денисова и другим частям следовало двигаться по основной магистрали, будучи готовыми усилить удар с запада.
Сначала все развивалось, как было предусмотрено боевым распоряжением. Передовой отряд захватил пункты переправ и мост. Оставшееся у моста подразделение задержало поезд, шедший из Жэхэ в Пекин. В нем оказались губернатор города и некоторые чиновники, пытавшиеся бежать в Центральный Китай. Это еще раз подтвердило наши предположения о том, что противник хотя и знает о наступлении советско-монгольских войск к Жэхэ, но недостаточно информирован о деталях боевой обстановки. О том же свидетельствовали и показания пленных, взятых у моста, и показания губернатора. Из допроса мы узнали, что вокруг города, и особенно на высотах севернее Жэхэ, ведутся оборонительные работы. Готовятся к эвакуации военные склады и семьи офицеров.
Изучив полученные данные, я пришел к выводу, что основной причиной всех мероприятий, проводимых противником, является отход 44-й японской армии под ударами главных сил Забайкальского фронта. В сложившейся обстановке упорная оборона группировки японских [128] войск в районе Жэхэ, составлявшей резерв 3-го фронта, могла оказать известное влияние на ход боевых действий правого крыла Забайкальского фронта. Наша задача – не дать ей времени на развертывание, стремительным ударом уничтожить ее.
Мне доложили, что передовой отряд, захватив город Луаньчин и переправу через Луаньхэ, двинулся дальше. Оперативная группа последовала за ним.
Вскоре нас догнало артиллерийское подразделение.
– Что за часть? – спросил я, подозвав командира.
– Пятая батарея тысяча двести пятидесятого полка. Докладывает командир батареи капитан Рагулин. С нами батарея гвардейских минометов.
– Хорошо, товарищ Рагулин, будете следовать за нами. Возможно, ваша помощь понадобится передовому отряду во время боя за Жэхэ.
И вот мы поднялись на перевал Яншулин – последний перед Жэхэ. Двигавшаяся впереди машина с автоматчиками по сигналу остановилась.
– Подождем остальных, – сказал я подошедшему командиру.
Минут через пять позади раздался натужный рев моторов. Вслед за тем к нам подъехали радиостанция, телеграфный кросс, артиллерийские орудия и замыкающие «виллисы» с офицерами связи.
Попросив адъютанта найти майора Шведова, я вышел из машины, чтобы размять затекшие ноги. Природа наконец смилостивилась: дождь начал стихать. Наступал рассвет, а главные силы 59-й дивизии все еще не подошли к перевалу.
Больше всего тревожило меня некоторое отставание 8-й монгольской дивизии. Одсурэн докладывал, что в междуречье Иматухэ и ее правого притока дороги размокли и двигаться крайне трудно.
За последние сутки непрерывного наступления полки вышли к городу Лунхуа и с ходу захватили его. До Жэхэ оставалось не так уж много, но люди были крайне утомлены.
Вскоре стало ясно, что 8-я и 59-я кавалерийские дивизии не смогут выйти к Жэхэ одновременно. Но это не вызывало у меня особого беспокойства. Более того, мне представлялось, что разновременность удара по Жэхэ, к тому же с разных направлений, имеет свои [129] преимущества. К примеру, даст возможность наращивать наши усилия, сообразуясь с конкретно сложившейся боевой обстановкой.
Успешно наступали не только две эти дивизии. Не стояли на месте и другие соединения и части группы. Войска рвались вперед, действуя на пределе человеческих возможностей. Но в данный момент надо было скорее подвести к Жэхэ дивизии первого эшелона и с ходу бросить их на штурм города. Успеют ли они быть здесь к утру?
Я понимал: ждать нельзя. Надо атаковать немедленно, имеющимися силами! Риск? Да, и большой, учитывая, что гарнизон города насчитывает свыше десяти тысяч свежих японских войск. Зато на нашей стороне внезапность – союзник, который не раз выручал нас. Сумеем ворваться в город внезапно, заставим гарнизон капитулировать по частям.
Мои размышления прервали подошедшие Семенидо и Шведов.
– Вот что, товарищи, садитесь в машину, догоните передовой отряд и быстрее уточните обстановку.
Через несколько минут после отъезда офицеров тронулась и оперативная группа. Машины спустились в долину, миновали словно вымерший Луаньчин и покатили по дороге между двумя хребтами.
За поворотом мы неожиданно увидели монастырь, за которым раскинулся большой жилой массив.
«Что бы это могло быть? Насколько нам известно, после перевала Яншулин до самого Жэхэ нет крупных населенных пунктов. Или это очередная «шутка» топографических карт?» – Подняв к глазам бинокль, я внимательно осмотрел открывшуюся панораму большого города. Слева его прикрывала крепостная стена. Из-за нее выглядывало несколько типовых строений с куполами – храмы. Да, сомнений не было – перед нами Жэхэ.
В бинокль видно, как ближайшую улицу пересекло подразделение японцев. Куда они спешат? Почему не заметно движения жителей? Складывалось впечатление, что в городе царит тревожная настороженность.
А где же наш передовой отряд? Оглядываю дорогу, но не вижу его. Неужели он уже вошел в город?
Но что это? В поле зрения недалеко от нас попадает [130] группа людей. Из-за кустов плохо видно, но можно разобрать, что одеты они в форму войск Маньчжоу-Го и вооружены. Вроде возбуждены, энергично жестикулируют. Тут же виднеется из-за растительности кузов «виллиса». Неужели Шведов и Семенидо попали в плен?
– Быстрей вперед!
Машины срываются с места. Подъехав, убеждаюсь, что волновался зря. В кругу вооруженных маньчжур действительно наши офицеры. Но беседа идет вполне спокойно, а жестикуляция лишь помогает точнее выразить мысли, когда не хватает нужных слов.
Заметив приближающиеся машины, Семенидо поспешил ко мне.
– В чем дело? Что это за люди?
– Встретились на дороге. Шли из Жэхэ. Говорят: удрали от японцев.
– Вы догнали передовой отряд?
– Не успели. Выехали сюда, а его и след простыл. Разговаривая, мы подошли к маньчжурам.
– По-русски кто-нибудь говорит?
– Мал-мал немного понимай, – слышу в ответ.
– Куда же вы теперь? – обращаюсь к старшему.
– Не знай. Мой не думала. Япониса шибыко плохо.
– Ну а русский полк видели? Он вошел в Жэхэ? – Я тоже усиленно жестикулирую, полагая, что благодаря этому мои вопросы будут понятнее.
Маньчжур пожимает плечами, отрицательно мотает головой:
– Нету, нету. Моя русский войска не смотрел. – Он оборачивается к товарищам, о чем-то спрашивает их по-своему. Те разом энергично лопочут. После этого старший снова подтверждает: – Русский полька нету.
Странно. Когда же проскочил передовой отряд? Может, он уже ворвался в город? Интерес к тому, что происходит в самом городе, возрастал.
Пришлось послать офицера связи в 59-ю советскую дивизию, чтобы генерал Коркуц ускорил наступление. А мы решили отправиться в Жэхэ, вслед за передовым отрядом.
Несколько машин оперативной группы выскочили на кривые, неширокие окраинные улицы города. В сознании, словно быстро сменяющиеся кадры фильма, откладываются [131] отдельные картинки, которые фиксирует зрение. У ворот, при въезде в город, валяются винтовка и ручной пулемет. На них еще не успела осесть пыль, видимо, их только что бросили. Местные жители встречают нас удивленными взглядами. Некоторые спешат скрыться, на лицах других засветилась улыбка. А вот два японских солдата с повязками – патрули. При виде нас лица их исказил ужас, а руки медленно полезли вверх.
Пока мы ехали, я все оглядывался по сторонам, пытаясь увидеть наших воинов, хотя бы одну из машин передового отряда.
Неожиданно со двора выскочил наш солдат.
– Стойте! – крикнул он и, подбежав к нам, доложил: – Товарищ командующий, в городе японские части. Они в крепости на северной окраине. Наши разведчики проникли в центральную часть города. Там расположен штаб японской дивизии.
– Где передовой отряд?
– Мы, товарищ командующий, из дивизионной разведки. О передовом отряде не знаем.
Мозг осенила внезапная догадка: а что, если передовой отряд двинулся в обход города с юга, получив, возможно, новое боевое распоряжение от своего командира дивизии? Постепенно это предположение перешло в уверенность.
Действовать надо было решительно. Отступать все равно уже поздно. Я приказал остановить машину и попросил адъютанта разузнать дорогу в штаб гарнизона.