Вдоль древнего тракта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вдоль древнего тракта

Старый Калганский тракт – кратчайшим у путь от границы Монгольской Народной Республики к морскому побережью. Здесь войска калганского направления наступали по степному плоскогорью, пересеченному небольшими высотами. И чем ближе к Чансыру, расположенному в 250 километрах от границы, тем больше высот.

Восточнее начинались горы Иншаня, где в районе городов Чжанбэя и Калгана раскинулся вдоль Великой Китайской стены мощный укрепленный район. Перед укрепрайоном, прикрывая его, располагались основные силы князя Дэвана.

На долоннорском направлении такого прикрытия не оказалось: японское командование считало, что через пустыню Гоби трудно пройти даже хорошо подготовленному каравану. С этим соглашался и военный министр Маньчжурии генерал Син Жи-лян. «Много лет там не ступала нога человека, – говорил он, – так много, что караванный путь исчез под толщей песков. И какой полководец осмелится на погибель себе повести через страшные сыпучие пески армию?..» Словом, долоннорское направление фактически прикрывала пустыня Гоби, а калганское – князь Дэван. Но боевые действия показала, что войска князя не более надежное прикрытие, чем пустыня Гоби.

Сохранившиеся у меня записи и некоторые документы позволяют в самых общих чертах восстановить ход событий на калганском направлении в первые дни операции.

Я уже упоминал, что передовая механизированная группа достигла за сутки Цаган-Обо-Сумэ, где находились японский оперативный пункт и до роты солдат Дэвана. В ночь на 10 августа японцы на машинах отошли к югу, а дэвановцы подались в горы. [81]

Следующим на пути опорным пунктом противника был город Эрлянь. К нему вышел 3-й мотострелковый полк 27-й отдельной бригады под командованием офицера Финогенова, стремительным ударом с ходу разбивший противника. Когда в город вступили наши войска, он казался вымершим. И это не удивительно: жителей угнали японцы.

Во второй половине дня 11 августа мне доложили, что мотомехгруппа выступила на Чжанбэй. По пути туда, в стороне от Калганского тракта, находился дворец Дэвана Барун-Сунитван, где размещалась ставка князя. Приказываю после овладения Холтыйн-Сумэ свернуть с тракта на юг и внезапным ударом захватить дворец.

Вечером мы связались по радио с Дорожинским.

– Холтыйн-Сумэ взят, – доложил он. – Это небольшой населенный пункт. В нем добротный монастырь, порядочно кирпичных и саманных домов, множество юрт. По показаниям жителей, здесь размещались военная школа, насчитывавшая несколько сот человек, и подразделение из охраны князя Дэвана. В соответствии с вашим приказанием мотомеханизированная группа развернулась и наступает в направлении Барун-Сунитвана.

Примерно через сутки наши передовые части захватили Барун-Сунитван и почти одновременно – Панцзян. Живописный дворец Дэвана окружали кирпичные здания, предназначенные для многочисленной свиты и слуг. Поблизости находились казармы, в которых размещался кавалерийский полк личной охраны князя.

К моменту подхода наших частей в резиденции не было достаточно войск, способных оказать серьезное сопротивление. Разведотряд под командованием майора Слаутского с ходу ворвался в населенный пункт. Но князю с семьей в сопровождении охранного полка удалось скрыться. Бежали и японские подразделения, около 100 сотрудников оперативного пункта, школа юнкеров и другие. Причем так поспешно, что оставили почти все вооружение и боеприпасы. Пленные показали, что Дэван направился в сторону Гуйсуй, а японцы – на Калган. Странно, но в трудную минуту союзникам оказалось не по пути. [82]

В бывшей ставке князя остались наши мотоциклетные подразделения. Наряду с обороной им вменялась в обязанность охрана исторических ценностей и предметов искусства, собранных во дворце.

За Барун-Сунитваном начинались горы. И первый населенный пункт в горах – Чансыр, очень напоминающий город: девять кварталов, центральная улица с кирпичными зданиями, несколько тысяч жителей. Чансыр обнесен высокой стеной с огромными башнями и множеством бойниц. Когда-то это была неприступная крепость. Расположенная в цепи скалистых отрогов, она и теперь могла оказать серьезное сопротивление передовому отряду, во всяком случае, на время задержать его наступление. К тому же, по нашим сведениям, здесь дислоцировалась 7-я дэвановская кавалерийская дивизия под командованием генерал-лейтенанта Дамрин-Суруна.

Дорога до Чансыра тянулась по предгорью. На пути лежало пять выгодных для обороны перевалов. Открытые подходы к ним просматривались примерно на десять километров. Поэтому элемент внезапности днем исключался. Организуй противник оборону на перевалах, он мог бы основательно измотать наши войска еще на подходах к Чансыру. К счастью, этого не успели сделать.

Встреча с японцами произошла возле второго перевала, когда их автоколонна пыталась занять выгодный рубеж.

Наш бронеотряд в составе бронероты, артбатареи, мотоциклетной роты и подразделения автоматчиков, возглавляемый капитаном Д. Г. Пылевым, первым заметил противника. Прибавив скорость, на японцев устремилось мотоциклетное подразделение. Остальные свернули с дороги для обхода.

Вражеские машины начали разворачиваться, но было поздно. 20 мотоциклистов начали обстреливать их из ручных пулеметов. А вскоре с фланга противника атаковали бронерота и автоматчики. Выброси японцы белый флаг, они могли бы увидеть родные берега Ниппона…

Путь на Чансыр был открыт. Днем 13 августа разведотряд достиг городских стен и, не останавливаясь, ворвался в Чансыр. Кавалерийская дивизия генерала Дамрин-Суруна отошла в результате небольших, скоротечных [83] боев. «Мы видели, – донес Пылев, – как до полка конницы уходило в горы Иншаня».

Итак, на калганском направлении наши войска достигли района дислокации основной группировки князя Дэвана: Дабэйгунсы, Чансыр, Шанду. Но противник не оказывал достаточно серьезного сопротивления. После коротких схваток он предпочитал отходить в глубь страны.

Перед нашими войсками – Чжанбэй, непосредственно прикрывающий укрепрайон. После овладения Чансыром можно было рассчитывать, что судьба Чжанбэя будет решена к утру 14 августа. Но авиаразведка донесла, что 7-я дэвановская кавдивизия не дошла до Калганского укрепрайона и заняла оборону Канбао.

– Как дела, полковник? Каково настроение? – запросил я по радио Дорожинского.

– Неважные дела, товарищ командующий…

– Что такое?

– Горючее опять на исходе. Боюсь, что главные силы в ожидании подвоза геэсэм вынуждены будут временно остановиться.

– Горючее будет. К вечеру ждите бензовозы.

Я сообщил Дорожинскому обстановку, рассказал о 7-й дэвановской дивизии и приказал: сразу же после заправки ночью атаковать отборными силами передовых частей дэвановскую кавалерию в районе Канбао.

После боя мне доложили, что наши танковые и механизированные части действовали умно и дерзко. Ошеломленные внезапной атакой, неся потери, дэвановцы оказались смятыми и в беспорядке начали отходить по тракту в сторону Калгана. Под ударами преследовавшей их мотомехгруппы дэвановцы вынуждены были свернуть на бездорожье и поспешили к Шанду. Туда же устремились и деморализованные, плохо управляемые уцелевшие части из 3-й кавдивизии князя Дэвана, после того как ее застигла и основательно потрепала на марше наша штурмовая авиация.

Новое донесение заставило меня призадуматься, хотя оно и сообщало об успехе соединений калганского направления. [84]

В ходе стремительного наступления наша мотомехгруппа оторвалась от главных сил калганского направления более чем на 50 километров. До Чжанбэя оставалось 120 километров, до Шанду, куда свернули дэвановские дивизии, напрямую около 60. Что делать, куда направить главные усилия?

Сразу напрашивалось решение: прежде всего разгромить вражеские войска в районе Шанду и этим развязать себе руки для действий против Калганского укрепрайона (иначе эта группа оставалась висеть у нас на фланге).

Но ведь оценивать противника только по формальному соотношению сил неправильно. Необходимо учитывать морально-психическое состояние его войск. У 7-й и 3-й дэвановских дивизий оно было явно невысоким. Вражеские соединения с самого начала не сумели подстроиться к нашему стремительному наступлению и метались в поисках выхода из сложившейся для них тяжелой ситуации. И теперь, когда мы пойдем вперед, их командование будет думать, конечно, не о том, чтобы атаковать наш фланг, а о том, как уберечь от ударов свой собственный фланг.

Эти рассуждения привели меня к выводу, что не следует терять время на разгром неприятеля в Шанду, а надо решительно наступать вдоль Калганского тракта.

Я потребовал, чтобы части калганского направления к утру 15 августа взяли Чжанбэй и произвели разведку боем Калганского укрепрайона. Продолжая решительно развивать наступление на Калган, они должны были предъявить шандунской группировке ультиматум о сдаче в плен. Для наступления на Шанду из полков второго эшелона выделялся один усиленный мотострелковый батальон, которому предстояло смело развивать наступление с запада по маршруту Панцзян – Губчилин-Сумэ – Циньдай – Шанду и своими активными действиями в горах создать впечатление, что в тыл противника вышли крупные силы советско-монгольских войск.

Предъявление ультиматума, по моему расчету, должно было сразу выяснить отношения с дэвановцами. Если они ответят «нет», то, может быть, придется отвлечь часть сил для удара на Шанду.

Нельзя было не учитывать, что Чжанбэй – важный опорный пункт, крупный узел дорог, центр провинции [85] Чахар. Неподалеку расположено несколько военных городков и аэродромов. Близость Калганского укрепрайона дополняла оперативную важность Чжанбэя. Но все это не исключало, а именно определяло необходимость стремительного удара с ходу. Тем более что разведка не обнаружила перед Чжанбэем заблаговременно подготовленной обороны.

Противник заметно активизировался. Недалеко от деревни Мяотань дэвановская кавалерия неожиданно атаковала подразделение офицера Юдина. Вражеских конников было во много раз больше. Они, видимо, ожидали, что их первый же воинственный клич внесет в ряды нашего подразделения панику и обратит его в бегство. Но советские воины быстро развернулись в боевой порядок и застыли в ожидании приближающейся орды. Это хладнокровие смутило атакующих. Хотя они и продолжали надвигаться, воинственный пыл вражеской конницы начал ослабевать.

Юдин подпустил конную лавину поближе и скомандовал:

– По атакующей коннице длинными очередями – огонь!

Слишком поздно поняли дэвановцы свою оплошность. Кинжальный огонь десятков автоматов и пулеметов начал опустошать их ряды.

Рано утром 15 августа юго-восточнее Алаймяо над нашими войсками на бреющем полете появились четыре японских «хелена». Сделав несколько заходов, они сбросили бомбы и обстреляли нас из пулеметов.

Необходимо было повысить темпы наступления и предъявить гарнизону Чжанбэя ультиматум о сдаче в плен. В случае отказа нам предстояло, совершив обходный маневр, с ходу атаковать город.

К 10 часам передовая мотомехгруппа подошла к Чжанбэю. От имени командования советско-монгольских войск каждой дивизии Внутренней Монголии был предъявлен ультиматум.

Командованию 1-й кавдивизии предложено сложить оружие и сдаться в плен вместе со всеми японскими и маньчжурскими советниками. В семи пунктах ультиматума излагались условия капитуляции, в целом достаточно почетные.

Но на ультиматум нам не ответили. [86]

На следующий день, пополнившись горючим, мотомехгруппа решительно атаковала противника и ворвалась в город. Завязались напряженные уличные бои. Войска и полицейские отряды противника, численно превосходившие нас, оказали довольно упорное сопротивление. Только после того как бронеподразделения офицера Сорокина и рота автоматчиков офицера Чирко захватили штаб дэвановской дивизии и полицейское управление, оборона врага стала терять устойчивость. К вечеру город удалось в основном очистить. Развивая наступление, части мотомехгруппы вышли к Калганскому укрепрайону и закрепились там.

Ночью мне доложили, что генерал-лейтенант Дамрин-Сурун согласен принять условия ультиматума.

– Очень приятно слышать добрые вести, – ответил я. – Обяжите генерала разоружить в городе Шанду и в прилегающих к нему районах все японские и маньчжурские подразделения и комендатуры, не входящие в его дивизию.

Забегая вперед, скажу, что Дамрин-Сурун выполнил это условие, чем спас жизнь многим своим цирикам.

Примерно в это же время к нам обратилось командование 3-й кавалерийской дивизии дэвановцев. Оно заявило, что сложит оружие при условии, если всем рядовым и офицерам будет дарована жизнь.

Сдавшиеся в плен части и соединения были малочисленны: они понесли значительные потери в боях. Оставшиеся в живых выглядели физически измотанными и деморализованными. В полках началось разложение: процветали пьянство, курение наркотиков, азартные игры на деньги, лошадей и оружие, грабеж мирного населения и монастырей.

Мне рассказывали потом об одном любопытном эпизоде. После капитуляции 3-й дивизии неизвестно куда запропастился ее отдельный пулеметный эскадрон, носивший грозное название «Самум». Группа наших офицеров обнаружила его в лощине, около небольшого монастыря. Представители советского командования невольно стали очевидцами весьма странного зрелища: под дикие крики и вой раздетые до пояса солдаты избивали друг друга плетьми. Оказалось, цирики одного из взводов проиграли в кости цирикам другого взвода дорогой [87] дэли{18} командира эскадрона. Когда выигравшие начали стаскивать халат с хозяина, преданные солдаты встали на защиту командира. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы советские офицеры не пресекли драку.

Массовой сдаче в плен дэвановских солдат в немалой мере способствовала деятельность политаппарата Ю. Цеденбала. Политуправление Конно-механизированной группы проводило большую работу по дезорганизации войск противника. Над занятой врагом территорией наша авиация разбрасывала множество листовок, раскрывающих освободительную миссию советских и монгольских войск. Авторами некоторых листовок выступали даже военнопленные. Они рассказывали о гуманном обращении с ними и призывали однополчан последовать их примеру и этим спасти свою жизнь.

Убедившись, что, вопреки японской пропаганде, жизнь пленных, захваченных советскими и монгольскими войсками, находится в полной безопасности, солдаты и офицеры Дэвана начали охотнее сдаваться на милость победителя.

В делах Архива Советской Армии сохранился интересный документ: письмо командира 9-й вражеской кавдивизии генерал-майора Буяндогтеха. Он обращался к командованию монгольской Народно-революционной армии с оригинальной просьбой: «Выделить партийного работника для проведения митинга и бесед с моими солдатами»{19}.

Жители Чжанбэя с ликованием встретили советско-монгольских воинов. Они торжественно отпраздновали день освобождения от тирании японских захватчиков. Специально выбранная населением делегация преподнесла освободителям знамя. Делегацию сопровождали толпы жителей с красными флагами, с красными повязками на руках и букетами цветов. И всюду – барабанный бой, звуки гонга, возгласы благодарности.

Многие жители просили принять их добровольцами в советские части или дать оружие для борьбы с японцами.

Чувства этих людей можно было понять: ведь они избавились от страшного ада японской оккупации. Вот [88] что писал в монгольской газете «Улан-Од» ее корреспондент Мятов, побывавший в те дни в освобожденном Чжанбэе: «Я всюду видел, что у жителей Маньчжурии в большинстве своем одежда была очень бедной. На голове – самотканые шляпы с огромными полями, на голое тело накинут чапан.

Они почти голыми руками с рассвета до заката вспахивали землю (часть горожан также занята в сельском хозяйстве) и получали за это крохотное количество зерна. «Нам трудно, – говорили они, – выразить словами ту огромную радость, которую мы переживаем сейчас, избавленные от кошмаров гнета японских поработителей».

Японское командование отводило существенную роль своим укрепленным районам в Маньчжурии. Начальник штаба Квантунской армии генерал Сикосабуро Хата утверждал, например, что система укрепрайонов способна задержать наступающие войска по крайней мере на длительное время. Поэтому на ее сооружение не жалели ни сил, ни средств, ни времени. (Калганский укрепрайон возводился в течение пяти лет рабским трудом китайцев и монголов.)

Чуть заметные, поросшие гобийским ковылем пологие курганы, груды камней, темные юрты, полоска выжженной солнцем лебеды – шарильчжи, еле виднеющаяся сквозь марево зноя лента древней стены, а впереди – равнина. Так выглядел укрепрайон, если смотреть на него в бинокль с северной стороны. Но первое впечатление обманчиво. Курганы на поверку оказываются толстостенными железобетонными дотами, а юрты дзотами. Все эти, оборудованные по последнему слову техники, мощные сооружения имели подземные ходы, жилье, склады с запасами, необходимыми для жизни и боя. Из темных глазниц амбразур смотрели жерла орудий и стволы пулеметов разных калибров. Да и рыжая полоска вовсе не лебеда, это – проволочные заграждения.

Пирамиды из камней служили препятствием для танков и бронемашин. За камнями находились противотанковый ров, управляемые минные поля. В промежутках между дотами и дзотами протянулись траншеи полного профиля и ходы сообщения. [89]

Своими флангами Калганский укрепленный район упирался в Великую Китайскую стену, или Ваньличанчэн, что значит «Стена длиной десять тысяч ли».

Образуя огромную дугу, укрепрайон господствовал над окружающей местностью и, по мнению его защитников, представлял собой неприступную крепость.

Великая Китайская стена, возведенная из больших гранитных глыб, также являлась грандиозным оборонительным сооружением. Общая протяженность ее почти четыре тысячи километров. По всей длине стены через определенные промежутки сооружены сторожевые башни с бойницами, а там, где она пересекает важнейшие горные переходы и дорожные коммуникации, воздвигнуты целые крепости. Высота стены около десяти метров, а местами и больше, ширина кое-где такова, что по ней свободно может проехать автомашина. Даже время оказалось бессильным разрушить это уникальное творение многих миллионов людей.

В полосе наступления Конно-механизированной группы Великая Китайская стена проходила по линии Тяньчжень – Калган – Дунпэнцзы – Ханцзы – Гоукоу – Губэйкоу – Каошаньцзи – Сафынкоу и далее на восток.

Молчаливую равнину, что раскинулась на подступах к оборонительным узлам укрепрайона, японцы называли «равниной смерти». Зловещее название, да еще и с двойным смыслом. То ли они имели в виду, что равнина окажется роковой для наступающих советских войск? То ли назвали ее так потому, что на ней уже приняли смерть строители? Ведь широко известно, что, стремясь сохранить тайну оборонительных сооружений, японское командование истребляло тех, кто возводил укрепрайон. Тысячи китайцев и жителей Внутренней Монголии были уничтожены и погребены во рвах, вырытых самими обреченными. Такова страшная правда «равнины смерти».

Одного не предполагали японские захватчики, что придет возмездие – доты и дзоты превратятся в склепы для них самих и в прах обратится легенда о чудодейственной мощи самурайского меча.

Мы знали, гарнизон укрепрайона полон решимости сдерживать натиск советско-монгольских войск, драться до тех пор, пока главнокомандующий Квантунской армией [90] генерал Ямадо не подведет на помощь свежие силы. Дух самурайского фанатизма не был еще поколеблен, Рядовые защитники калганских укреплений не ведали о том, что накануне взятия Чжанбэя пал кабинет Судзуки. Что в тот же день покончили с собой военный министр Анами, бывший премьер принц Коноэ Фумимаро, член высшего военного совета генерал Иосидо Синодзука, министры Кондзуми и Хасида, генерал Тейицы Хасимото и многие другие деятели империи.

Командование старательно скрывало от солдат и младших офицеров истинное положение дел на фронтах и в стране. Квантунская армия по-прежнему активно сопротивлялась. Поэтому мы очень тщательно готовились к решающим боям.

Воспользовавшись несколькими часами затишья, пока пополнялось горючее и боеприпасы, командиры провели в частях частный разбор прошедших боев. При этом подчеркивалось коварство противника и указывалось на необходимость повысить бдительность.

Во время недавнего наступления в 3-м мотострелковом полку 27-й бригады произошел такой случай. Успешной атакой наши сбили японскую часть, и она начала отступать. В захваченной траншее бойцы увидели лежавшего ничком вражеского пулеметчика. Приняв его за мертвого, они устремились дальше. Бежавший вместе с другими ефрейтор Чистяков, к счастью, инстинктивно почувствовал опасность. Оглянувшись, он увидел, как «мертвец» повернул пулемет и приник к прицелу. Один прыжок – и Чистяков оказался у пулеметчика, приколол его штыком.

Чтобы вредить нам, враг пользовался нашими трудностями в связи с огромной растянутостью коммуникаций. В тылу наступающих советско-монгольских войск японцы оставляли диверсионные отряды, нападавшие на автоколонны подвоза и даже на подразделения.

На необходимость усилить бдительность нацеливали бойцов политработники, агитаторы. Ю. Цеденбал все это время находился в частях. Он успевал и проинструктировать коммунистов, и провести короткое деловое совещание, и побеседовать с цириками и даргами.

Мой приказ о наступлении на укрепрайон войска калганского направления получили поздно вечером. В подразделениях немедленно состоялись партийно-комсомольские, [91] а где позволяла обстановка, и общие собрания. От бойцов не скрывали трудностей, которые их ожидают. Да они и не боялись трудностей. Цеденбал рассказывал мне потом, что на собраниях, где ему довелось присутствовать, люди просили об одном: назначить их на самый опасный участок. Многие из них тут же подавали заявления с просьбой о приеме в партию.

***

18 августа в передовые части подвезли горючее. Выполняя приказ, подвижная мотомехгруппа выдвинулась километров на 15 южнее Джанбэя, непосредственно к «равнине смерти».

Ночью, накануне, поисковые партии произвели разведку и установили, что обходных путей на Калган нет. Слабых мест в обороне противника не обнаружили. Вдоль всего Калганского тракта вплоть до города Шеньвэйтайкоу тянулась цепь дотов и дзотов, усиленных инженерными заграждениями. Местность вне тракта оказалась труднопроходимой для транспорта. Разведка установила также, что противник подбрасывает на автомашинах из Калгана пехоту, артиллерийские и минометные подразделения.

Чтобы выявить вражескую систему обороны, мы провели разведку боем. Утром 18 августа укрепрайон атаковали два полка 27-й механизированной бригады: 1-й мотострелковый полк – вдоль тракта, а 3-й – левее, прямо по бездорожью.

Наступление затруднил проливной дождь. Тем не менее к исходу дня штурмовые группы преодолели противотанковый ров и вплотную приблизились к дотам.

Командир правофланговой роты 1-го полка капитан Сузанский направил один взвод в обход дота и блокировал его. После того как огонь приданных ему орудий разрушил амбразуры, дот был взят. Этот случай показал, что маневренные штурмовые группы успешно могут бороться против дотов и дзотов и разрушать систему обороны укрепрайона.

В ходе боя удалось вскрыть характер обороны противника. По существу, Калганский укрепрайон представлял собой систему трех взаимосвязанных узлов сопротивления, огневая мощь которых была направлена на северо-запад. Центральный узел, прикрывавший Калганский тракт, занимал участок в шесть километров по [92] фронту и три километра в глубину, а с флангов прикрывался огнем соседних узлов.

Разделив укрепрайон на участки наблюдения, разведчики нанесли на карту его огневую систему. Были выявлены все артиллерийские и пулеметные дзоты и доты и в основном все оборонительные заграждения и препятствия.

В полдень, в самый разгар боя, монгольские разведчики, укрывшиеся со стереотрубой за пирамидой из камней, заметили человека, ползущего в нашу сторону. Время от времени из дзота раздавались короткие очереди, и тогда человек прижимался к земле. Улучив момент, когда пулемет замолчал, человек вскочил и опрометью пробежал несколько десятков метров, отделявших его от каменной пирамиды.

Тут он и попал прямо в руки монгольских наблюдателей.

– Моя ваша есть… – лепетал японский солдат на ломаном русском языке. – Японии офисер сепная пса, парапойца…

Цирики ничего не поняли и повели промокшего до нитки перебежчика к командиру роты. Затем японца доставили к начальнику разведки 27-й бригады В. И. Салаурову.

Фудзикава, так звали перебежчика, рассказал, что когда-то жил на Сахалине, и поэтому кое-что понимает по-русски. В последнее время он служил денщиком у начальника опорного пункта – известного самодура и пьяницы. Офицер издевался над своим денщиком и часто без всякой причины избивал, называя его не иначе как старой собакой.

Фудзикава показал нашим солдатам два прохода между минными полями и более безопасный путь к траншее, которая вела к трем дотам с тыла.

Перебежчику предложили мяса и хлеба. От мяса он решительно отказался, но, когда увидел связку сушеной рыбы и котелок рисовой каши, сразу просиял.

Итак, если верить перебежчику, ключ к центральному узлу сопротивления был в наших руках. Штурмовые группы имели возможность ворваться в траншею и захватить два-три дота. А затем, словно пройдя главный шлюз, поток штурмующих воинов хлынет во все каналы укрепрайона. [93]

Несмотря на проливной дождь, весь следующий день штурмовые группы продолжали энергичные бои. Они смело атаковали дзоты, блокировали и уничтожали их, брали пленных.

7-я бронебригада с приданным ей 3-м артполком МНА находились у развилки дорог, в районе Сяогунгоу, на левом фланге главных сил калганского направления, и действовали против центрального узла обороны укрепрайона.

Надо сразу сказать, что 7-я бронебригада Нянтайсурэна и 27-я мехбригада Дорожинского стремительно ввели в бой все свои силы и средства при двухэшелонном построении боевого порядка. В условиях, когда общая оперативная обстановка предвещала неизбежное поражение противника в самые короткие сроки, это решение было правильным. Правильным было и то, что бригады не бросались на штурм очертя голову. Проникая в укрепрайон, они блокировали и уничтожали один за другим доты или дзоты, разрушая таким образом систему обороны. Вот некоторые тактические эпизоды боевых действий за Калганский укрепрайон.

Часов в девять японцы обстреляли боевые порядки бригады пулеметным и артиллерийским огнем. На помощь монгольским друзьям пришли советские артиллеристы и минометчики. Завязалась сильная артиллерийская перестрелка. Через два часа на левом открытом фланге монгольских частей началось передвижение небольших групп японцев из числа полевого заполнения. Они пытались окружить подразделение офицера Даминжава. Командир батальона майор Сосор направил на выручку Даминжаве роту старшего лейтенанта Жигжтда. Совершив обходный маневр, цирики под прикрытием огня советской артиллерии смело атаковали японцев во фланг. Те бросились в свои укрытия, но спастись удалось далеко не всем. Много вражеских солдат полегло в «равнине смерти».

Связной Уртнасан, задумав подобрать оружие убитых, пополз к японским позициям. По нему открыли огонь. И тут пулеметчик Дампил, старший лейтенант Уланху и старшина Дудэ, наблюдавшие за Уртнасаном, заметили в противотанковом рву японца, стрелявшего из маузера. Они подползли ко рву и захватили японца. [94]

Пленный, оказался офицером и дал потом важные показания.

Поступили данные о потерях. Ранен майор Гойкдон, смертью героя пал связист боец Жанчив, убит водитель броневика Чулубат.

В Монгольской Народной Армии существует традиция – весть о гибели товарищей передавать по боевым порядкам.

Узнав о смерти боевых друзей, цирики бросили клич: «Отомстить врагу!» Поддержанные огнем артиллерии советских частей, они стремительно ринулись вперед, и, преодолев противотанковый ров, закрепились перед оборонительными позициями врага.

Цирики ждали сигнала в атаку. Верили: еще бросок – и траншея будет взята.

Но тут японцы выбросили белый флаг. Начались витиеватые переговоры. Огонь был прекращен.

Ошеломляющие налеты штурмовых групп на опорные пункты во многом предопределили исход боя за укрепрайон. Противник был морально подавлен, его заставили задуматься о бесполезности дальнейшего сопротивления. И тем не менее японцы всячески оттягивали капитуляцию…

В тот день поисковая группа 3-го мотострелкового полка подобрала вымпел – короткую палку, обмотанную листом пергамента. На пергаменте по-русски было написано:

«Взявшие этот листок, немедленно передайте вашему командованию.

По приказу нашего верховного командования японские армии прекратят военные действия. Если ваши войска насильно будут наступать на нас, то мы, против нашего истинного желания, окажем сопротивление для самозащиты.

Японские армии пошлют своего парламентера – представителя с белым флагом – около 12 километров на юг от Чжанбэя, то есть перед нашим укрепленным районом.

Просим послать с вашей стороны парламентера (военного ответственного представителя) и вести переговоры с нами». [95]

Не прошло и получаса, как вымпел доставили Салаурову, а затем командиру бригады.

Комбриг немедленно доложил о письме мне.

– Парламентер не появлялся? – поинтересовался я.

– Пока нет.

– А вы заметили, что в записке не указано время высылки японского парламентера?

– Да, час не указан, – подтвердил Дорожинский.

– По-моему, это плохо скрытая уловка, – предположил я. – Начальство укрепрайона пытается выиграть время, чтобы подбросить резервы из Калгана… Вот что, полковник. Вызовите японского парламентера на нейтральную зону и вручите ультиматум. Пусть немедленно складывают оружие.

Для вызова парламентера было решено использовать перебежчика Фудзикава. Тот охотно согласился доставить записку в японскую траншею. На всякий случай его одели в форму цирика Монгольской Народной Армии.

Надо сказать, Фудзикава честно выполнил поручение. Вскоре после его возвращения в нейтральную зону вышел невысокий сутулый юноша, младший офицер. Получив ультиматум, он, не читая его, тут же вручил нашему парламентеру заранее подготовленный ответ.

Это было послание некоего майора Накагава. Вот что написал переводчик под диктовку предприимчивого офицера.

«Господину начальнику.

Покорнейшая просьба начальнику еще раз!

Наш господин майор просит подождать еще два дня, минимум. После двух дней мы будем слушать Вас, что Вы сейчас сказали. Японская армия никогда и нигде не будет сопротивляться против Вас, если Вы не наступите.

Господин майор еще просит, чтобы Ваши солдаты не вступали в наш укрепленный район, потому что наши солдаты будут стрелять по ошибке для самозащиты.

Японский воинский дух очень высок. Японцы всегда честны, мы не будем сказать ложности.

В конце еще раз покорнейше прошу подождать два дня.

Слова майора 1-го фронта.

Подпись господина майора – Накагава». [96]

Итак, все сомнения отпали. Командование укрепрайона действительно стремилось выиграть время, чтобы подбросить свежие силы из бэйпинской группировки.

А у нас не было ни времени, ни желания заниматься полной лукавства «восточной дипломатией». Получив боевое донесение от калганской группы, я отдал приказ: «С рассветом начать решительный штурм!»

День штурма Калганского укрепленного района оказался как бы на стыке двух этапов операции на забайкальско-маньчжурском стратегическом направлении. 18 августа Квантунская армия была отрезана от ее крупнейших резервов в Северном Китае. Войска Забайкальского фронта выполнили свою ближайшую задачу.

Стремительный рейд советско-монгольских войск по суровой пустыне Гоби и переход через труднодоступные горы Большого Хингана привели в изумление стратегов Запада. Ведь они пророчили, что борьба Советской Армии с Японией будет носить затяжной характер. Американский военный обозреватель Хэнсон Болдуин заявлял, например, что «такие трудности и расстояние быстро преодолеть невозможно». То же самое утверждал и английский обозреватель генерал-лейтенант Мартин: «Менее чем за шесть месяцев на серьезный успех Советской Армии рассчитывать не приходится». А бывший тогда премьер-министром Англии Уинстон Черчилль вообще считал, что для разгрома Квантунской армии советским войскам понадобится не менее года.

Несмотря на поучительные уроки войны с гитлеровской Германией, эти «прорицатели» так и не поняли природы Советской Армии, источников ее силы и могущества…

Но вернемся к конкретным событиям.

На рассвете 19 августа после мощной артиллерийской и авиационной подготовки войска двинулись на штурм укрепрайона. Завязался ожесточенный бой. Обогащенные опытом боев на западе, наши воины действовали смело, но осмотрительно и тактически грамотно. Никаких атак в лоб и напролом. Наступление только через «мертвые зоны», стыки и фланги. Блокировка дотов [97] и дзотов и уничтожение их огнем прямой наводки. Обходы и охваты опорных пунктов с флангов и с тыла. И все это решительно и стремительно. Гарнизон укрепрайона был явно не подготовлен к такому мощному натиску.

Остановлюсь на некоторых подробностях этого штурма, потому что в подобных боях нет мелочей. Порой успех атаки зависит от инициативы одного бойца, и, наоборот, скажем, нерасторопный наводчик орудия или растерявшийся пулеметчик может поставить в невыгодные условия все подразделение.

На правом фланге наступающих частей действовал советский стрелковый полк. Его батальон, выделенный в первый эшелон, уничтожил пять пулеметных дзотов и выдвинулся к переднему краю укрепрайона. Рота старшего лейтенанта Числяева вышла в тыл батальонному узлу сопротивления противника, продвинулась на несколько километров юго-восточнее Ланвогоу к Калганскому тракту и оседлала его. Противник предпринял несколько контратак, но, встреченный плотным, хорошо управляемым огнем, вынужден был отойти. Больше того, рота Числяева овладела двумя дотами.

Падение двух дотов и пяти дзотов нарушило всю систему огня вражеского узла сопротивления. Полк получил возможность ввести в бой батальон второго эшелона и овладеть двумя ротными опорными пунктами.

Японцы двинули в решительные атаки подразделения полевого заполнения. Однако из этого ничего не вышло. Коммунист старший сержант Ковалев сумел пробраться с пулеметом в тыл узла сопротивления и начал посылать оттуда короткие очереди. Оставляя на поле боя убитых, цепи контратакующих отхлынули к своим траншеям.

К вечеру на участке полка наши бойцы вклинились в оборону укрепрайона на два с половиной километра.

Успешно действовала и 7-я бригада полковника Нянтайсурэна. Но на его участке противник вновь выкинул белый флаг. В нейтральной зоне появился японский офицер. Он «нижайше» просил один день отсрочки, после чего, мол, командование готово «начать переговоры о сдаче в плен».

Мы уже знали цену таким хитростям. Японцы отказались немедленно капитулировать, и наступление возобновилось. [98] Поддержанные двумя советскими противотанковыми батареями, сопровождаемые бронемашинами, цирики выбили врага из первой линии обороны и отбросили на склоны гор.

Вдоль тракта Чжанбэй – Ваньнуань действовали подразделения 30-го мотоциклетного полка, прикрывавшие мотострелковые полки от возможных контратак. Танковые и артиллерийские подразделения вели обстрел дотов и дзотов, что обезопасило цириков от фланкирующего огня.

Всю ночь и весь следующий день шли напряженные бои. К вечеру центральный узел обороны укрепрайона был в основном очищен.

В результате этой операции советские и монгольские войска открыли себе путь на Калган и Пекин, то есть в глубь Центрального Китая, простиравшегося южнее Великой Китайской стены.

Правда, в некоторых опорных пунктах западного узла еще сидели подразделения японцев, но это уже не имело существенного значения. Участь их была предрешена.

Мотомехгруппа устремилась по Калганскому тракту. А примерно через шестнадцать часов войска с боем овладели Калганом – столицей Внутренней Монголии. Уцелевшие, но явно деморализованные части противника продолжали отходить на Пекин.

В подземных складах укрепрайона японцы оставили значительные запасы тола и других взрывчатых веществ.

«Это единственное полезное дело, которое они сделали для нас», – подумалось мне, и я приказал взорвать Калганский укрепленный район.

Так, коротко говоря, закончилась операция «Калганская стрела».

Прервав рассказ о событиях и нарушив хронологию, я хочу поведать о некоторых советских и монгольских воинах, которые своим мужеством и самоотверженностью внесли серьезный вклад в разгром Калганского укрепленного района. К сожалению, я не смогу рассказать обо всех героях – их были тысячи. Но имена [99] трех баторов Народной Армии Монголии, которых араты сравнивают с покорителями девяностопятиголового огнедышащего чудовища – мангаса Индрэмэ, должны знать советские люди.

***

Пулеметчик Сангийн Дампил попросил лейтенанта Догсома, чтобы его взяли в разведку. Лейтенант знал, что и отец Дампила, Дамьянгарав, был охотником, и сам он табунщик и охотник.

– Доброе дело. Возьмем, – согласился лейтенант.

Многие цирики добивались тогда чести идти на разведку укрепрайона. Но отбирали самых лучших.

…Невеселым было детство Дампила. Много лет пришлось провести мальчику в юрте скотовода Санги, куда его отдали «на воспитание» бедняки родители. А когда возвратился «из учения», умерла его мать, ласковая, добрая Дулмаа, и отец женился вторично. Мачеха невзлюбила Дампила. Юношу отдали в монастырь ламе Онхуза, старшему брату покойной матери.

Новый банди{20} прилежно изучал тибетский язык и церковные книги. Все премудрости давались ему легко, но это не избавляло от наказаний: юных послушников пороли за малейшую провинность. О них даже принято было говорить: «Как днем не видно звезд, так не было дня, чтобы по их спине не прошелся посох ламы». Онхуза успокаивал племянника поговоркой, смысл которой на всех языках понимается одинаково: «За одного битого двух небитых дают».

Однажды Дампил раздобыл малокалиберную винтовку и пошел с товарищами охотиться на тарбаганов. За это его жестоко наказали святые отцы. Раздетого догола юношу подвесили за руки на воротах монастыря. Затем началось «показательное» истязание плетьми, чтобы другим было неповадно. Потерявшего сознание Дампила сняли и отнесли в юрту. Промерзнув на холодном весеннем ветру, Дампил заболел воспалением легких и долго находился между жизнью и смертью.

Едва оправившись, юноша сбежал из монастыря. Реку ему пришлось переходить во время ледохода. Льдина под ним треснула, и Дампил упал в ледяную воду. [100]

Мокрый, продрогший, выбрался из реки и прибежал домой.

И снова болезнь. Но организм оказался сильным, и Дампил выздоровел.

Потом умер отец. Шестнадцатилетний паренек начал самостоятельную жизнь. Он поселился у дяди Сандага и стал ухаживать за скотом.

Быстроглазый чубатый паренек унаследовал от отца охотничьи повадки, ловкость и трудолюбие. Глядя на него, соседи говорили: – Человека видно от ребенка, как коня от жеребенка. Славным джигитом будет Дампил.

И действительно, он стал опытным табунщиком и смелым наездником, а при случае успешно укрощал и объезжал полудиких табунных жеребцов. Брал призы на конных состязаниях и скачках, охотился на диких зверей. Все это сделало молодого парня закаленным, стройным, ловким, сильным.

Когда Дампилу исполнилось восемнадцать, вернулся из армии его брат Улзий. В армии его научили грамоте, дали специальность. В душе Дампила вспыхнуло желание стать таким же, как брат.

Осенью 1940 года Дампил пришел в военкомат. Ему отказали: восемнадцатилетних в МНР не брали в армию. Тогда он проник на медицинскую комиссию «с черного хода». Парня приняли за призывника и зачислили в кавалерию. Здесь он стал пулеметчиком.

Когда создавались моторизованные войска, в 7-ю бронебригаду были направлены отличные пулеметчики из конницы. Среди них оказался и Дампил – дисциплинированный, [101] выносливый, всесторонне подготовленный к бою цирик-отличник, член Народно-революционной партии.

И вот август 1945 года. Разведгруппа ведет бой, Дампил прикрывал пулеметным огнем наступавших товарищей. Выполняя приказ капитана Тудэ, он подавил два пулемета противника. По Дампилу ударило противотанковое орудие. Под сильным обстрелом пулеметчик и его помощник Жамба успели сменить огневую позицию.

Из-за зарослей густой травы Дампил заметил невдалеке от себя японского офицера и, не раздумывая, решил захватить его живым. Подкравшись к окопу, цирик прыгнул на японца. Завязалась борьба. Уже на дне окопа пулеметчик одолел сильного и верткого врага.

Под самым носом у японца Дампил уничтожил четыре пулеметных расчета. Был, правда, момент, когда японский снайпер прижал Дампила и его помощника к земле. Но на помощь друзьям пришли пулеметчики Аюуш и Дашдондог. Они выследили снайпера, обошли его и уничтожили.

Находясь у самых дверей центрального узла самурайской твердыни, ликвидируя огневые точки укрепрайона и контратакующие группы противника, отважный пулеметчик предотвратил немалые потери в своем подразделении. Прославился он и в других боях. Имя героя с гордостью произносили все цирики бригады и воины соседних частей Советской Армии.

Дашийн Данзанванчиг из Дэлгэрхэт-Сомона, Восточно-Гобийского аймака, тоже был сыном охотника. В 1939 году пришел по призыву в ряды Монгольской Народной Армии. Упорно учился цирик, и пришел день, когда он своей рукой написал письмо родителям и невесте Цэгмэд.

Прежде Данзанванчиг видел лишь необозримую степь да в детстве слушал легенды доброго соседа старика Дэлгера о бесстрашных баторах и их быстрых как ветер конях. Теперь он увидел мир. Оказалось, всемогущие люди существуют не только в преданиях. Они могут летать на волшебной птице Хангарид, именуемой самолетом, создавать чудо-города; они укрощают буйные реки и заставляют их рождать тысячи солнц, чтобы море света разлилось над землей. Эти сильные [102] люди пришли в Монголию из великой Страны Советов. Они хотят, чтобы в юртах аратов навсегда поселилось счастье…

Когда командир минометного расчета Данзанванчиг пошел в поход на восток, он видел советских людей рядом. Из их рук он получил оружие…

В боях по прорыву Калганского укрепрайона минометное подразделение поддерживало огнем батальон майора Осора и прикрывало фланг соседей – подразделение Советской Армии. К рассвету 20 августа цирики вышли к сопке Чжан-Зя-Коу. Но как только передовая рота попыталась подняться на высоту, заговорили огневые точки противника.

Командир подразделения Санжаа получил приказ уничтожить наблюдательный пункт и дзот врага в 300 метрах впереди.

Настала минута показать свое искусство не на учебном поле, а в бою. Вторая мина, посланная Данзанванчигом, угодила точно в цель.

Цирики пошли в атаку, но противник усилил огонь. Были засечены три дзота; в каждом из них – тяжелый и легкий пулеметы.

– Подавить дзоты! – передали с командно-наблюдательного пункта.

Для выполнения приказа понадобились считанные минуты. Точный огневой налет – и дзоты умолкли.

– Отлично! – крикнул комбат, как это бывало на учениях. [103]

– Служу Родине! – весело ответил командир расчета, подмигнув товарищам.

Лил дождь. Окоп, в котором стоял миномет, затопило водой. Нужно было менять огневую позицию. Дви~ нулись вперед. На пути, под огнем японских автоматчиков, уничтожили еще один пулемет противника. Но минометчиков накрыла артиллерия. Снаряды стали рваться совсем рядом. Осколок зацепил Данзанванчига. Тот схватился за бок, но, превозмогая боль, двинулся вперед.

Еще один разрыв, и осколок пробивает Данзанванчигу кисть правой руки.

Подполз командир взвода.

– Ранен? – с тревогой спросил он. – Отправляйся в санпункт!

– Нет! Я еще в силах бить врага!

Руку перевязали. После этого взводный поставил расчетам задачу обстрелять два дота так, чтобы мины рвались перед амбразурами и дым вместе с пылью мешал врагу вести наблюдение.

«Ослепив» огневые точки противника, минометчики заставили их замолчать.

Наступление продолжалось. Минометный расчет продвигался вслед за боевыми порядками подразделений. Стиснув от боли зубы, наводчик, не слушая советов товарищей, полз на боку. И снова – рядом взрыв. Данзанванчига ранило в левую ногу. Собрав последние силы, он поднялся и сделал несколько шагов. Но глаза заволокло туманом, ноги подкосились. Воины бросились к командиру. Хотели отправить в санчасть.

– Оставьте меня здесь, – сказал он решительно. – А сами идите вперед. Отомстите за меня!..

Цирики знали, что спорить с командиром бесполезно. Его положили на здоровый бок, оставили запас воды.

Данзанванчиг лежал недалеко от траншеи. Вдруг до него донеслись шорох и тяжелое, прерывистое дыхание. С трудом подняв голову, он увидел вражеского солдата. Тот был тоже ранен: одной рукой он держал винтовку, другая беспомощно висела вдоль туловища. Скрестились непримиримые взгляды. Грянул выстрел. Пуля обожгла плечо Данзанванчига. Вытащив из мокрой кобуры пистолет, он разрядил обойму в сторону стрелявшего. [104]

Герой калганского боя очнулся в полевом госпитале. Советские врачи сделали все возможное, чтобы спасти жизнь тому, кто не щадил ее ради общей победы. И спасли…

***

Он был другом Дампила и Данзанванчига – молодой цирик Лувсанцэрэнгийн Аюуш из Тугрик-Сомона. Малограмотным пришел он в ряды Монгольской Народной Армии, а через три года свободно читал, писал, отлично изучил боевую технику, вырос духовно и физически. Большую роль в этом сыграли братская поддержка сослуживцев, крепкое войсковое товарищество.

Только в армии Аюуш понял по-настоящему всю глубину народной пословицы: «В юрте опора – центральный шест, в жизни – друг».

А может, у перевала Чугулатхалга сам Аюуш впервые почувствовал и себя опорой батальона в решающую минуту боя?

Нужно было заставить японский дот замолчать. Сделать это мог только один человек – разведчик, притаившийся возле черной амбразуры, из которой летела смерть…