ДРУЗЬЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ДРУЗЬЯ

Друзей было немного, поклонников же сколько угодно. В их кругу изобразил художник Неврев Мочалова в минуты его загула. Они любили своего трагика, но любовь выражали только одним — веселой пирушкой, за которой рекой лилось вино. Не их общества искал Мочалов в светлые свои полосы. Среди многих, его окружавших, среди товарищей-актеров, восторженных купеческих сыновей, молодых чиновников ценил он немногих, но, однажды полюбив, оставался им верен до гроба.

О нем говорили в театре, что он горд, необщителен. Это верно. Он был горд и потому никогда не дружил с первыми актерами. Водил дружбу только с маленькими — «ничтожествами», как назвали бы их господа из Английского клуба. Впрочем, он даже избегал общения с театральными людьми. Он никогда не лгал, свидетельствуют единогласно все, его знавшие, никому не льстил, не низкопоклонничал, следовательно, был чужд закулисным интригам и сплетням. С начальством вел себя независимо. Его гонителем был директор императорских театров Гедеонов, по приказу которого Мочалов был однажды отстранен от службы, — за загулы. Загулы же были сочтены за неблагонадежное поведение. Так и было написано в официальном рапорте об отстранении артиста Мочалова от службы.

Рассказывали, что однажды Гедеонов приехал к нему на квартиру усовещевать и застал артиста в припадке его болезни. Гедеонов — с выговором, с наставлениями. Мочалов не выдержал — указал его превосходительству на дверь, сказав:

— Как вы смели явиться к Мочалову, когда знали, что он в таком виде!

Нет, ни он, ни начальство друг друга не жаловали. Никто из начальства никогда не был в числе его друзей.

Друзья же истинные, нелицемерные составляли тесный круг. В этом кругу особым расположением Мочалова пользовался Н. В. Беклемишев, автор двух довольно плохеньких драм: «Майко» и «Жизнь за жизнь», которые некоторое время держались на сцене благодаря участию в них Павла Степановича.

Беклемишев принадлежал к типичным представителям того русского прогорающего барства, которое тянулось к искусству, к актерам — не интереса ради, а по любви. Он был в молодости гусаром, потом вышел в отставку, написал статью о Каратыгине, свидетельствующую о довольно тонком вкусе. Беклемишев имел на Мочалова неотразимое влияние. В минуты самых бесшабашных загулов только он один мог успокоить великого артиста. Мочалов слушался его, как ребенок.

Беклемишеву Мочалов посвятил очень задушевное стихотворение. В нем есть прелестные по своей искренности строки:

Полюбил я тебя добра молодца

Чистым сердцем, речью сладкою.

Мы ответами поменялися,

Не бокалами, не стаканами,

А сердцами крепко чокнулись.

И душа душе аукнулась.

Страстно был привязан к Мочалову и учитель чистописания Дьяков — существо чудаковатое, но доброе. Он, как тень, следовал за Мочаловым всюду. Дьяков писал стихи. Одно из них посвящено Мочалову.

О, ты, наш дивный чародей,

Таинственный, волшебный гений,

Светильник пламенных страстей,

Среди душевных потрясений

В твоей душе, твоих чудес

Непостижимые мгновенья

Понятны только для небес

Души святые впечатленья! —

обращался он к Мочалову. Заканчивалось это длинное послание так:

И кто твои услышав стоны,

Скажи, Мейнау, не рыдал.

Когда с Луизой, с Дездемоной

Ты сам, как Прометей, страдал.

Твои высокие созданья,

Мой Гамлет, Нино, Ляпунов,

Не потемнеют порицанья

Толпе бездушных крикунов.

Тебя некупленная слава

В свои объятья приняла,

И заклеймила свое право

Венком лавровым вкруг чела.

Стихи слабые, но они, хотя и примитивно, выражают отношение современников к гению Мочалова.

В начале сороковых годов завязалась у Мочалова дружба с московским чиновником И. Ф. Жуковым, который аттестовал самого себя в одном из писем к Мочалову так: «Русский, москвич, окрещенный у Троицы в Зубове. Студент, офицер, наконец, гражданский чиновник, в душе студент Московского университета по отделу изящных наук. Любовь милого, прекрасного существа, и на двадцатом году осиротелый супруг, отец четырех сирот. Вновь женитьба 36 лет. Отец четырех сыновей и двух дочерей».

Настоящая биографическая справка! С этим «в душе студентом Московского университета по отделу изящных наук» Мочалов в течение двух лет вел оживленную переписку, хотя оба жили в Москве и друг с другом виделись чуть не ежедневно. Их переписка хранится в остатках мочаловского архива, в Театральном музее им. Бахрушина.

В этих письмах нет ничего особенно значительного. Но они очень хорошо рисуют душевный строй Мочалова — во всей его непосредственности, восторженности, иногда детской обидчивости и такой же детской готовности просить извинения. В своих письмах Мочалов делится с другом разными мелочами из обыденной жизни, сообщает о своих посещениях бани, о пиявках, поставленных по совету доктора, о вкусном меде, полученном из провинции, о денежных затруднениях. И никогда ни слова о театре, разве пожалуется на начальство, приславшее новую длинную роль в стихах.

Он пишет Жукову и в припадке своего страшного недуга. Вот записка, самый тон которой говорит о болезненном состоянии потрясенной души.

«Ради бога, ради бога, ради бога, приезжай поскорее и увидишь и узнаешь, что Мочалов — человек — и человек, любимый богом. Он дал мне крест, и я несу его [подчеркнуто Мочаловым — Ю. С.]. Хоть через час. Я жду. Если я спать буду, так разбуди. Любящий тебя» [9]

Автограф П. С. Мочалова — отрывок из письма к И. Ф. Жукову. Воспроизводится впервые.

Государственный театральный музей им. Бахрушина.

Поистине чем-то трагическим веет от этих строк, и какой зловещий смысл раскрываем мы в в тих словах о кресте, который несет на себе Мочалов!

В свою очередь, Жуков пишет письма откровенные и сердечные. Они наполнены заботами о здоровье Мочалова. Его, видимо, печалит, что Павел Степанович не имеет достаточно воли бороться со своим недугом. Вот очень выразительное в этом отношении письмо:

«Неужели тот, кто так глубоко, так сердечно усваивает себе чувствования — и высокие и нежные, доставляет бесценные минуты истинным любителям прекрасного, — неужели он способен отчуждать от своего сердца прошлые чувства чистой, искренней приязни? Нет! Не говорив ни разу с вами, я за вас отвечаю утвердительно. Призвав благоговейно имя бога, один, при свечах, перед рассветом, я пишу это письмо. Не обманите же моего сердечного ожидания! Вы дали слово лечиться. Человек с благородной душой, человек честный предан невозвратно данному слову. Обдумайте, чем могу я побуждаться, как не искренним желанием вам добра, как не сердечной жалостью!..

Добрый Павел Степанович, сосредоточьтесь в душе, вооружитесь всею силой воли и свергните то ненавистное, вражеское. Прошла уже пора молодости кипучей, бурной, минул период страстей и настало владычество Царя-Ума. Вспомните жизнь, потому и благо нам, что ею можно приобрести вечность».

И был еще круг друзей. Круг литературный. Конечно, не такой значительный и славный, в котором вращался Щепкин, водивший дружбу с Гоголем, Шевченко, Герценом, Аксаковым, — Щепкин, которому Пушкин собственной рукой вывел заголовок первую фразу его «Записок». Нет, этот литературный круг Мочалова образовался из писателей, не оставивших по себе памяти в потомстве. В 1842 году вышел в Москве альманах «Литературный кабинет», в котором помещены стихи водевилиста Ленского, актера Малого театра Цыганова, молодого поэта Иеронима Южного и самого Мочалова.

Ленский — ловкий версификатор, остроумный куплетист, хорошо переведший и некоторые стихи Беранже. Как поэт самостоятельный, ничем решительно не выделяется. Иеронима Южного (настоящая фамилия Меркли) почему-то очень ценил Ап. Григорьев. Белинский отозвался о нем как о таланте второстепенном, может быть, и не без дарования, но ничем решительно не выделяющемся… Только один Цыганов принадлежит к явлениям исключительным в русской поэзии. Его песни стали народными песнями, они получили распространение не меньшее, чем песни Кольцова.

К сожалению, его жизнь никем не описана. Родился он в 1797 и умер в 1831 году, был второстепенным актером Малого театра.

Театр, видимо, интересовал его мало. У него была другая страсть: он исходил почти всю Россию, чтобы «послушать родные звуки у русского человека в скорбный и веселый час. Он записывал песни, подмечая оригинальные выражения», — так отзывается о нем известный литератор Ф. Кони. Новейший исследователь Ив. Н. Розанов, редактировавший сборник «Песни русских поэтов», говорит, что «наибольшие. достижения в области русской песни принадлежат Кольцову и Цыганову».

Но судьба Цыганова была иной. Кольцова поддержали авторитетные критики, друзья помогали ему издавать книги стихов, его рукописи теперь зарегистрированы и изучены. Стихи же Цыганова вышли после его смерти, сведения о нем крайне скудны, библиографы путают год смерти и отчество Цыганова. А между тем такие его стихи, как «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», «Не сиди, мой друг» поздно вечером», «Не тучей и не мглой» и другие и теперь поются народом.

П. С. Мочалов был его другом и способствовал первому изданию его стихотворений.

В антологию «Песен русских поэтов» современный исследователь помещает и имя Мочалова — сейчас же после Кольцова и Цыганова.

Кстати заметить, что Мочалов являлся страстным поклонником Кольцова и, по преданию, вел с ним оживленную переписку. Она исчезла бесследно, как, впрочем, и весь его очень большой архив. При каких обстоятельствах он погиб, нам неизвестно. Но мы достоверно знаем, что обширную библиотеку Мочалова распродал его тесть И. А. Бажанов. Вместе с книгами мог разойтись по рукам и архив.

Великий артист, первый трагик-реалист, Мочалов оставил по себе двойную славу — и как великий художник сцены и как поэт, песни которого и поныне поет его родной народ [10].