Наконец-то писатель
Наконец-то писатель
Кристиания, Самсё, Флоренция.
То был год всенародного ликования — норвежцы праздновали выход из унии со Швецией. И хотя, как правило, Сигрид Унсет чувствовала себя чужой среди фланирующей по Драмменсвейен и улице Карла Юхана молодежи, но тогда, летним вечером 7 июня 1905 года, настроение толпы захватило и ее. В кои-то веки и Кристиания казалась прекрасной, и Сигрид ощущала причастность ко всеобщему торжеству. «Боже правый, свершилось, свершилось, старый норвежский тролль поднялся и взял судьбу в свои руки»[78], — ликовала она.
Менее чем за год, в порыве какого-то яростного вдохновения Унсет пишет новую книгу, взяв за основу старый набросок. Роман, где она продемонстрировала все свое знание и понимание человеческой природы. Роман, в котором смело озвучила свои воззрения на различия между брачными и внебрачными связями. Название — «Фру Марта Оули» — не вызывало подозрений, зато первая фраза звучала откровенно дерзко: «Я была неверна своему мужу». Так с самого начала Унсет наметила характерную для нового времени тему разрушения моральных устоев — тему супружеской измены. Рассказ Марты Оули о своем грехопадении начинается с ее признания. С той роковой минуты путь назад для нее отрезан, а возмездие за один неверный шаг оказывается столь же неминуемым, как и в сагах.
Исповедь Марты Оули в жанре дневника за 1902–1903 годы выдержана в реалистическом ключе. Марта и Отто поженились по любви, но через некоторое время молодая жена начинает скучать и придираться ко всем недостаткам мужа или просто к особенностям его характера. Тут рядом с ней оказывается другой мужчина, который выказывает ей свое восхищение и любовь. Это приключение скрашивает будничную жизнь Марты и укрепляет ее веру в себя. Но потом она понимает, что ее любовная авантюра — супружеская измена — оказалась еще более пресной, чем сам брак, но уже поздно. Неверная жена очутилась в безвыходном положении и ничем не может искупить свою вину.
Близкие молодой писательницы еще могли догадаться, откуда взялась эта тема. Запретная любовь с ее роковыми последствиями — неизменный сюжет народных баллад и прочей столь занимавшей Сигрид литературы. Большинство восприняло роман как смелое повествование из современной жизни, как откровенный рассказ о внутреннем мире женщины, написанный на основе собственного опыта. Только те, кто близко знал Сигрид Унсет, понимали, что роман от первого лица не автобиографический. Просто она таким образом выступила против характерного заблуждения современности — неправильно понятого стремления к свободе. Рассказ Марты призван был не столько шокировать общественность, сколько вызвать дискомфорт. Ведь и раньше писательница демонстрировала свою склонность тормошить добропорядочных людей, этих «кошек, усевшихся на куске сала».
На сей раз она понесла рукопись в «Аскехауг». С Петером Нансеном и его «Гюльдендалом» было покончено. Но и тут ее не встретили с распростертыми объятиями. Рукопись возвратили автору с рецензией, свидетельствующей о смешанных чувствах рецензента: «В тоне повествования нередко проскальзывают циничные нотки. При этом нет ни одной сцены, которую можно было бы назвать слишком откровенной, и ни при каких обстоятельствах автор не переходит границы приличий. Тем не менее по своей природе и тема, и сюжет таковы, что определенной части публики книга может показаться пикантной»[79].
Рецензент признает Сигрид Унсет «хорошим психологом», однако ее книга, «несмотря на то что умно написана, несколько суховата». Он приходит к выводу, что вряд ли за описанными событиями стоит личный опыт автора; на его взгляд, роман чересчур обременен деталями: «Повествование по большей части держится на описании мелочей, затеняющих более существенные моменты. <…> Повседневные банальности всегда остаются только банальностями». Поэтому, пожелав писательнице дальнейших успехов, рецензент все же не счел возможным рекомендовать книгу к печати. Основных причин было три. Во-первых, роман принадлежит к весьма распространенному жанру; во-вторых, автору явно не хватает личного опыта, чтобы убедительно раскрыть выбранную тему; и наконец, психологическим мотивировкам недостает глубины.
Значит, опять она зря недосыпала. Опять ее книгу не приняли. Сигрид совсем уже была готова впасть в отчаяние, хотя близкие и уговаривали ее не сдаваться. Может, это рецензент ошибся, может, он просто не понял всей глубины книги? Сигрид ведь в свое время сама говорила, что Петер Нансен не увидел главного в «Оге, сыне Нильса из Ульвхольма». Меньше всего ее задевал упрек в чрезмерном внимании к повседневным банальностям. Она как раз намеревалась обнажить изнанку повседневности. Близкие поддерживали ее и убеждали продолжать борьбу. Но она изнемогала от усталости. И тогда вмешалась младшая сестра Сигне. Она решила обратиться за советом к специалисту по современным романам, с которым как раз недавно познакомилась на одном из своих культурных вечеров. Это был не кто иной, как Гуннар Хейберг, популярный писатель, находившийся тогда в зените славы. Те, кто хоть немного разбирался в современной литературе, с легкостью признавали Хейберга своим верховным арбитром[80].
Время тянулось ужасающе медленно. И все-таки — свершилось! По настоянию Хейберга издательство «Аскехауг» передумало и решилось-таки напечатать книгу. Осенний сезон уже прошел, зимний тоже, а публиковать дебютное произведение весной было слишком рискованно. 14 февраля 1907 года Сигрид Унсет пишет Вильяму Нюгору письмо, в котором почтеннейше благодарит издателя и соглашается на публикацию своего первого романа осенью 1907 года. «Уточняю для контракта — я фрёкен», — добавляет она[81].
Она — писательница. Наконец-то. Странное это было ощущение — видеть собственное имя напечатанным на обложке книги в магазине. В октябре 1907 года роман поступил в продажу. В честь дебюта мать подарила Сигрид свой любимый стихотворный цикл «Перелетные птицы» датчанина Стена Стенсена Бликера с таким посвящением: «Бери пример с Бликера, будь такой же безукоризненно честной, так же бесстрашно смотри в глаза жизни и правдиво описывай то, что видишь»[82]. И подарок, и посвящение были совершенно в духе несентиментальной Шарлотты и свидетельствовали о том, что она отлично знает свою дочь. Хотя, возможно, ее и шокировали быстрота, с которой Сигрид написала свой дебютный роман, и смелость выбранной темы — по сравнению с более обстоятельной и глубоко разработанной первой книгой. Но «кристианийский реализм» дочери наверняка понравился матери. На свой первый гонорар Сигрид купила книги, которые мать в свое время была вынуждена продать, и, конечно же, обзавелась собственным экземпляром «Книги Книг» — «Датскими балладами» Грундтвига, а также собранием сочинений Шекспира.
Дебюту сопутствовал успех. Роман широко обсуждался в прессе и принес молодой писательнице почти единодушное признание. Она же чувствовала себя усталой, да и нервы давали о себе знать. Дея уже была в курсе, о чем сейчас больше всего мечтает подруга: уехать на какое-то время за границу, в Италию или же на юг Германии. Но вряд ли это удастся осуществить так скоро. Может быть, в следующем году? Нужно накопить достаточно денег, возможно, написать еще одну книгу, добиться государственной стипендии. Идей у нее хватает. Новообретенный статус придал ей уверенности. Писательница вполне могла позволить себе путешествовать в одиночку — например, отправиться в горы, в этом не было ничего странного. Так она нашла себе новое место для отпуска — сетер{9} Лаургорд в Хёврингене.
Лучше всего там было в конце лета — начале осени, когда почти не оставалось туристов. Можно было поваляться на травке с книгой в руке, покуривая сигарету. Или забросить на спину рюкзак и отправиться бродить по горам. «Так что я гуляла в одиночестве по горам, вечерами играла в карты со здешними девчонками и их парнями, приходившими из деревни навестить их, или сидела одна у очага, курила и била баклуши»[83]. Сигрид занимали также и образ жизни людей на сетере, местные старинные обычаи. Она научилась доить корову, сбивать масло, рыбачила на озере Смюкшёен.
Здесь, в Хёврингене, она встретила родственную душу — шведа Йосту аф Гейерстама, сына писателя Густава аф Гейерстама. Йоста круглый год жил в Гудбрандсдале и совершенно онорвежился. Будучи на шесть лет младше Сигрид, он любил поддразнивать ее, называя «тетей». Рисовал он даже лучше ее, а вот в осуществлении своих литературных амбиций ему еще не удалось продвинуться так далеко. Их дружба началась с походов по Рондским горам и долгих дискуссий о литературе и жизни художника. Так Сигрид обнаружила, что помимо просто «мужчин» встречаются и братья по духу, с которыми ей интересно проводить время. К тому же Поста был симпатичным молодым человеком, высоким, хорошо сложенным, на которого было приятно посмотреть. Он ничуть не уступал ей по красоте. С Йостой она чувствовала себя свободно, он поддразнивал ее, умел рассмешить. С ним можно было говорить на философские темы, попыхивая сигаретой, или просто сидеть рядом и молчать, наслаждаясь видом. Они вместе веселились, слушая цветистые повествования, на которые местный люд был мастак, а по вечерам наслаждались страшными историями о привидениях и скрытом народце.
Сигрид обожала мистику и утверждала, что кто-то «коснулся» ее, когда она приняла вызов Йосты и согласилась пересечь пастбище одна в непроглядную ночь: «Внезапно что-то холодное и бесформенное толкнуло меня по руке. Я развернулась; бежать я не смела, но прибавила ходу насколько возможно, и с каждым шагом меня все больше охватывал страх. На спину мне легла бесплотная тяжесть, это был страх, он был тяжелее воздуха, невидимой стужей он обволок мне лицо. Чем дальше, тем хуже — спотыкаясь и заплетаясь, я изо всех сил спешила вперед, а по телу струился холодный пот»[84]. При воспоминании об этом происшествии у нее мурашки бегали по коже — прямо как когда она слушала страшные истории, что рассказывали няня или отец!
Сигрид лежала на траве с дешевым изданием Байрона в руке и курила. Она отдохнула, набралась сил. Пришла пора возвращаться в контору. Книга продавалась неплохо, количество рецензий било все рекорды. Критики по большей части отнеслись к ней благосклонно, признавали роман вполне зрелым дебютом, а особой похвалы она удостоилась за свою для женщины-писателя «довольно нехарактерную честность». Было так странно видеть свое имя в прессе с титулом «писательница», превратиться в известную широкой публике «фрёкен Сигрид Унсет, молодую даму двадцати пяти лет, дочь покойного Унсета, известного археолога, стипендиата университета, и фру Унсет, урожденной Гют, из Калуннборга». Кое-какие замечания задели Сигрид за живое. В частности, некоторые критики порицали ее за употребление выражений из подросткового жаргона, а сам роман, по их мнению, был лишь одним в ряду дамских романов, результатов труда целой школы женщин-писательниц.
Среди немногих негативных отзывов была и статья анонимного рецензента в газете «Социал-демократ». Он утверждал: книга свидетельствует о том, что женщины неспособны понять сущность любви: «Фру Марта понимает эротику, но не любовь, что характерно для большинства женщин, и автор романа здесь не исключение»[85]. Подобная критика могла вызвать у нее только улыбку. Но еще больше ее рассмешила статья датского обозревателя из «Даннеброг», где он не скупился на похвалы, правда несколько по ложному адресу: «…ему присущи некая обаятельная дерзость, проникновение в суть явлений. Временами его стиль кажется грубоватым, но в любом случае оставляет впечатление истинно норвежской свежести»[86]. Ее приняли за мужчину. Должно быть, Сигрид смеялась до слез.
Для первого произведения книга расходилась весьма неплохо, за год было продано 513 экземпляров. Гонорар Унсет составил 600 крон — на сто крон больше, чем все ее годовое жалование секретарши. Сигрид оказалась единственной женщиной в компании трех успешных дебютантов: Юхана Фалкбергета, Улава Дуна и Хермана Вильденвея. Правда, первая книга Фалкбергета вышла еще в 1902 году в Рёросе, но в столице официально признавали только напечатанное в столице. Унсет приняли в Союз писателей, и там она снова повстречалась с Петером Эгге, тем самым, кому так и не осмелилась довериться, когда мучилась над «Оге, сыном Нильса из Ульвхольма».
Юхан Фалкбергет, дальний родственник Сигрид, приветствовал ее вступление в ряды «собратьев по перу и предупреждал, что каждый начинающий писатель должен быть готов к жестокой борьбе за существование»[87].
Совершенно неожиданно для себя она оказалась в центре внимания и осознала, что является весьма заметной женщиной. Ее дебютная книга удостоилась похвалы за серьезность подхода к актуальной теме современности, да и мало кто мог похвастаться столь же запоминающейся начальной фразой. Появление Сигрид Унсет в писательской среде вызвало настоящую бурю. Мужчины-писатели толпились вокруг новой красивой коллеги. Вот какой увидел ее Херман Вильденвей, тоже дебютант того года, но гораздо более известный и искушенный литератор. Дело было 4 декабря 1907 года на писательском обеде в кафе «Энгебрет»: «За столом сидела статная женщина лет двадцати пяти, крупная, с роскошной фигурой, и курила тонкие сигареты. Первое, что мне пришло в голову, — передо мной прогрессивная молодая дама, сама воплощенная независимость. Ее большие темные глаза изучали лица присутствующих. Складывалось впечатление, будто она делает про себя критические заметки, оставаясь при этом равнодушной ко всему происходящему вокруг. „Это Сигрид Унсет, — сказала мне Барбра Ринг, — ее ожидает большое будущее“. „Аскехауг“ напечатал ее первый роман по рекомендации Гуннара Хейберга»[88].
В то время Унсет размышляла сразу над тремя литературными проектами одновременно. «Вообще-то теперь мне бы следовало отдохнуть, — пишет она Дее, усталая, но довольная поднятой шумихой, — однако боюсь, что времени осталось не так уж много. Во всяком случае, в моей голове еще по крайней мере три книги, рвущиеся на бумагу, и временами начинает казаться, что нужно поторопиться. А еще врач говорит, что сердце у меня не в порядке и вряд ли станет крепче, если не откажусь от спорта и табака. Ну а я, знаешь ли, неспособна отказаться ни от того, ни от другого»[89].
Очевидно, что Сигрид очень даже по душе и ее новообретенный писательский имидж, и забота врача о ее здоровье. Возможно, она слегка бравировала? Она, так много прочитавшая и еще такая юная? Ведь по большому счету она продолжала жить размеренной и скромной жизнью секретарши, дни проводила в конторе, вечера коротала в кругу семьи. Единственным доступным ей излишеством оставалась только работа над книгами по ночам. Веселые писательские посиделки были скорее исключением в череде серых будней. До следующего отпуска в горах надо было ждать почти год. Тем чаще в письмах к Дее она напускала на себя эдакую небрежность, принимая позу свободного художника, что гуляет по окрестностям, курит и пишет по ночам. Ей куда больше нравилось рассказывать об этом, чем о другой стороне своей жизни — монашеской: незамужняя сестра шьет для младшей приданое. Рагнхильд обручилась с почтмейстером из Швеции Эйнаром Вибергом, с которым познакомилась, навещая Сигрид и Йосту в горах. А еще Сигрид вышивала детский воротничок — Дея уже давно вышла замуж за своего Леонарда Форсберга, а теперь у нее родилась девочка. Пока Сигрид радовалась своему первому роману, подруга радовалась первенцу. Так что счастливая писательница сидела и вышивала для женщин, добившихся победы на других фронтах.
Ее не оставляло чувство «усталости и перенапряжения», казалось бы, успех должен был придать ей новые силы, но она их в себе не ощущала. Зато чаще, чем когда-либо раньше, бывала на людях. Теперь ее «непохожесть» из недостатка превратилась в достоинство, привлекающее, а не отталкивающее других, и она с радостью откликалась на приглашения в писательские дома или на прогулку по Нурмарке в компании ровесников. Конечно, ничто не могло сравниться с Хёврингеном, но он был далеко, так что Нурмарка с успехом заменяла его в течение года. Закончилось время ее одиноких прогулок; она стала более открытой и начала делиться своими впечатлениями с другими. «Прекраснейшее место, которое я когда-либо видела, — это буковая рощица на склоне горы Шеннугсосен», — писала она своему новому другу и коллеге по цеху Нильсу Коллетту Фогту[90]. Их дружба началась с того, что этот знаменитый писатель прислал ей письмо со словами похвалы — чего она никак не могла ожидать. Возможно, отчасти благодаря таким нечаянным радостям, плодам ее нового статуса, Сигрид и стала более открытой, перестала держать все в себе. Кто бы мог себе представить еще несколько лет назад, что такой известный писатель, мужчина намного старше ее, станет ей близким другом?
А почему бы ей не написать о жене, верной своему мужу, спросила как-то Дея. С этим можно подождать. Для начала Сигрид напишет сборник рассказов. Рассказов о молоденьких девушках в поисках настоящего чувства, их мечтах о счастье, стремлении обрести истинные ценности, в том числе в любви. Мир чувств и мир эроса. Она уже давно изучала его, и не только по народным балладам, книгам и пьесам. Она живо помнила все, даже свои самые ранние встречи с этими опасными чувствами.
«Во сне я знала обо всем», — писала она в посвященном эросу рассказе «Сон» из сборника «Счастливый возраст». Наверняка не все здесь взято из жизни самой писательницы, как могло бы показаться, — возможно, она вплела сюда фрагменты историй «попавших в беду» девушек. Однако большинство читателей ощутили в рассказе «тревожащую ясность чувств, какую дает только личный опыт»[91]. Повествование ведется от первого лица, двенадцатилетней героине снится сон. Она идет, ожидая кого-то, но не знает кого. И вот он появляется: «Он подходит сзади, кладет руки мне на плечи и притягивает к себе. <…> Помню, как всю меня захлестнуло небывало яркое чувство собственного существования». В следующем сне ей уже шестнадцать, действие опять происходит в «маленьком датском городке», и на этот раз она отлично знает, кого ждет. У него лицо как у прокаженного из ее детских страхов. Узкий рот, напоминающий кровавую щель. Он поднимает руку, ловит птиц и раздавливает их, так что слышен хруст птичьих косточек. Она видит кровь, текущую по худой белой руке. Он беззвучно смеется. И она знает, что его так развеселило — «та же рука расплющила бы меня, как только что раздавила испуганных воробьев». Обдумывая потом этот страшный сон, героиня объясняет его себе так: она увидела лицо, «которое я назвала лицом смерти, и лицом любви, и лицом жизни». Не впервые Унсет пишет об обоюдоострой природе любви — о лице смерти, которое эрос показывает бессильному против его власти человеку. Тема одного из ее стихотворений — горе, повсюду следующее за счастьем. Горе обращается к невесте:
Этой ночью приду я к тебе, как жених,
Чтоб с тобой разделить твое ложе{10}.
Сигрид часто признавалась Дее, что тоскует по иной жизни, непохожей на ее теперешнюю «монашескую» — как она называла совместное существование с матерью и сестрами. Она мечтала влюбиться, мечтала, чтобы ее захватил ураган чувств и она сдалась бы без боя. Но какого рода любовь, помимо «плотского желания», могла предложить ей жизнь? А есть ли они на самом деле, эти чувства, что были превыше всех законов, чувства, описанные в книгах и прославленные в песнях? Вот какую любовь она искала, объясняя Дее: «Таков эрос. Мощное желание. Неудовлетворенное, оно делает жизнь невыносимой, а разделенное — составляет для двоих все счастье на земле. Доброта и нежность — или свирепая буря, оставляющая за собой пустыню»[92]. Судя по всему, она знала также, что к источнику этих чувств не бывает легких путей. Когда ей стало ясно, что мимолетные встречи в гостиничном номере не имеют ничего общего с великими чувствами, какими она их себе представляла? Мир интрижек не являлся для нее загадкой, она слишком хорошо была знакома с опытом других молодых девушек, чтобы попасться в эту ловушку. Хотя иногда ей и хотелось быть более искушенной в светской жизни, уметь вести забавные разговоры, но ее никогда не оставляла тоска по чему-то большему, чему-то совсем иному, нежели простой «опыт». Чему-то, что способно потрясти ее до глубины души. Временами ей казалось, что виной всему излишнее увлечение рыцарскими романами. А из пьес она чаще всего перечитывала шекспировских «Ромео и Джульетту», хотя любила и «Юлия Цезаря». Нередко Сигрид шутила, что лучше бы ей родиться сто лет назад — тогда бы ее уже выдали за «набожного и работящего парня, порядочного человека и уважаемого гражданина, который честно выполняет свой долг, а по воскресеньям гуляет в лесу в знак поклонения Руссо»[93]. С другой стороны, ей вовсе не хотелось пасть жертвой коварного женского недуга под названием «мечтательное ожидание принца», пока она тут сидит и вышивает.
Возможно, шуткой она пыталась скрыть свои подозрения, что исполнение желаний влечет за собой кару. И откуда у нее такая уверенность, что за одну ночь, за легкомысленную прихоть одной ночи можно расплачиваться всю жизнь? На этой идее она строит свои ранние «средневековые» романы. Да и «Фру Марте Оули» тоже — роковая ошибка; измена, которую ничем не искупишь; утраченное доверие вернуть невозможно. Правда, адюльтер писательница изобразила столь же пресным и банальным, как и сам брак. Таким образом, первый роман Унсет далек от идеализации любви. А сама она — могла бы согласиться на нечто меньшее, нежели «великая любовь»?
В ее записных книжках есть неопубликованное ироничное стихотворение под названием «Вечная любовь». Девушка, рыдая, приходит к хранителю райских врат Святому Петру в поисках возлюбленного, но оказывается, что тот попал в ад: «Нет, царство небесное не для тех, / кто на земле друг друга любил». Судя по всему, они неустанно мучили и терзали друг друга, но последняя строфа стихотворения поражает своей бесшабашной жизненной мудростью: «И она потянулась друга обнять: / „Ну что ж, к жару нам с тобой не привыкать“.
Неизвестно, чем навеяны эти строки — книгами, которые она читала со свойственной ей способностью вживаться в мир за печатной страницей, или же это был некий личный опыт, во всяком случае такой, что мог стать источником вдохновения. Об этом может свидетельствовать и еще одно неопубликованное стихотворение из записной книжки — „О любви“, где Унсет пишет: „Четырнадцатой была я, и я молчала“. Автор потешается над болтовней подруг о „своей пылкой любви“. Однако ее лирическая героиня молчит, потому что „он поцелуем запечатал мне рот“.
„Чересчур смелый“ — так сама Унсет отзывалась о своем сборнике рассказов. По ее мнению, „Счастливый возраст“ „по тематике намного интереснее „Фру Марты“; наверно, хотя нельзя сказать, что он лучше написан, зато сюжеты здесь намного занимательнее“[94].
Все же по ее воле у рассказа „Чужак“ счастливая концовка, тем самым она позволяет надеяться, что и в браке возможна настоящая любовь. Правда, для этого потребовалась попытка самоубийства. Только перед лицом смерти главной героине Эдель Хаммер удалось узнать, что она на самом деле любима. Тема самоубийства как выхода из невыносимой ситуации красной нитью проходит через весь сборник, словно в насмешку над его оптимистичным названием. Возможно, юной Сигрид Унсет казалось, что уж лучше самоубийство, чем „едва тлеющая любовь“.
Уже много лет назад Сигрид писала Дее, что она не доверяет институту брака: „Вступить в брак — плохо, не вступать — тоже плохо, и даже радуясь детям, нельзя не признать, что жизнь — в высшей степени сомнительный дар, и дети рано или поздно это поймут. Любовь успевает наскучить задолго до того, как человек вкусит ее, ведь вечно ее ищут, описывают, изображают и обсуждают“[95].
Возможно, в не меньшей мере она опасалась образа жизни свободной художницы — с ним как раз и ассоциировался столь презираемый ею современный, так называемый свободный, брачный союз, в котором он и она равноправны. Она не верила в эту „невообразимую чепуху про полное, абсолютное взаимопонимание. Не дай Боже, чтобы мужчина и женщина знали друг друга как облупленных. Знать другого настолько, чтобы видеть в его недостатках продолжение его достоинств, — вот идеал, причем для многих недостижимый. Чрезмерная близость только портит дело. Мне кажется, большинство браков терпят неудачу как раз потому, что люди хотят узнать друг друга раз и навсегда, хотят добиться абсолютной искренности, а по мере узнавания умирает любовь: <…> юбки и трусы, корсеты и пояса для чулок, весь этот ужас, эта проза жизни, которую люди, к сожалению, привыкли называть реальностью“[96].
Возможно, она боялась близости, вторжения другого человека в свою повседневную жизнь? Предостерегая Дею, она заходит настолько далеко, что умоляет подругу не выходить замуж — „разве только любишь так сильно, что лучше останешься в аду с любимым, чем будешь одна в раю“. Сигрид, очевидно, верила, что за счастье в браке, если оно вообще существует, человек расплачивается самым дорогим, что у него есть. Вообще же она признавалась: ей еще не доводилось видеть по-настоящему счастливый брак. Возможно, за исключением брака родителей, но тогда она была слишком мала и неспособна анализировать, как она умеет, будучи взрослой. По мнению Сигрид Унсет, брак оглупляет большинство женщин: „или они почти совсем перестают предъявлять какие-либо требования к жизни, себе и мужу, так что их и людьми-то больше назвать нельзя, или делаются непонятыми, неприятными, грубыми или несчастными“. Откуда у нее этот пессимизм?
„Любовь, что заставила их презреть все остальное, не может найти себе места в браке“, — так объясняла она отношения между Свеном Трёстом и Агнетой[97], героями первого романного наброска. Эти двое любят друг друга, но не могут жить вместе, как не могут и друг без друга. Пожертвовав всем, гордая йомфру превращается в покорную жену. Вопреки молодости и собственной неопытности в делах любовных, Сигрид Унсет довольно много пишет о том, как любовь со временем истощается, — это видно на примере Оге, сына Нильса, и Алхед. К тому же Бог беспощадно карает их за легкомыслие одной ночи. Судя по книгам Унсет, любовь видится ей деструктивным фактором в человеческой жизни; рано или поздно любовь приводит всех к пропасти — женщин делает покорными и униженными, мужчин толкает на убийство и насилие. Но в письмах молодой женщины, которая так уничижительно отзывается в своих книгах о силе любви, — другая интонация: Унсет тоскует по всем этим невзгодам. Для себя она просит бури.
Модные в то время в обществе идеи, например горячо обсуждаемая эмансипация женщин, ее совсем не привлекали: „Нет ничего хуже, чем соглашаться со, всеми“», — заявляла она[98]. Повторение «правильных» общепринятых истин всегда заставляло ее выпустить иголки. Это касалось и появившегося тогда мнения о необходимости сексуального раскрепощения женщин. Сигрид Унсет видела в нем только проявление глупости и двойной морали. Потому-то она и приводит Марту Оули к краху, в то время как Эдель Хаммер спасает настоящая любовь. Героиня рассказа «Счастливый возраст», во многом напоминающая саму писательницу, уходит одна в лес и кончает там жизнь самоубийством.
Неужели она совсем не верила в существование брака без двойной морали? Возможны ли вообще такие отношения, при которых и женщина может рассчитывать на уважение? Или женщина «создана только для того, чтобы быть матерью и женой»? Неужели Унсет неспособна описать счастливую любовь? Разве опыт родителей, пусть и недолгий, не подсказывал ей, что счастливые браки возможны, и любовь — это не только безумие чувств, когда человек в полном забвении готов все поставить на кон? Да и Дея тоже запросила чего-то более поучительного. Но к этому Сигрид Унсет была еще не готова: «Ты просила меня написать о жене, оставшейся верной своему мужу, — есть у меня и такая задумка, но сначала я закончу два романа о Средних веках и один современный, он будет называться „Вне брака“. Для разнообразия я обратилась к истории мужчины, который не находит понимания у жены и ищет утешения у другой женщины. В итоге все заканчивается тем, что он убивает любовницу, а потом стреляется сам. И опять же для разнообразия я выбрала для роли супруги тип женщины, который с превеликим удовольствием собираюсь изничтожить. Это так называемая „честная“ женщина, бесчувственная и бессердечная, всё, чем она может похвастаться, — это эгоизм и тщеславие»[99].
Ее по-прежнему переполняют творческие идеи, из-под пера выходят все новые работы. В это время появилась чрезвычайно обрадовавшая ее большая и глубокая статья, посвященная ее творчеству. Автор статьи — один из самых уважаемых критиков литературного журнала «Самтиден»{11} Андерс Крогвиг — писал, что Унсет зарекомендовала себя как отличный знаток Кристиании и современной молодежи, а также острый аналитик нищеты и серых будней. Он сравнивал ее с одним из лучших художников Кристиании, Андерсом Кастусом Сварстадом. Для нее, несколько лет назад купившей картину Сварстада, это сравнение было ценнее любой похвалы. Дее Унсет написала, что Крогвиг, «молодой и очень строгий критик», провозгласил ее «самым значительным и оригинальным явлением литературной сцены последних лет»[100]. Еще раньше она напечатала в «Самтиден» три стихотворения: «Кредо», «Майский вечер» и «Примета осени». Тогда же была написана одноактная пьеса «Перед рассветом». Писательница отправила ее в Национальный театр, но никакого ответа не получила. В пьесе опять звучит тема супружеской измены со всеми вытекающими последствиями. Устами своих героев Лидии и Като Бринкманнов Сигрид Унсет призывает отказаться от легких решений. Она старается примирить супругов у постели больного ребенка, где они встречаются впервые после многолетнего разрыва. Решительнее всего писательница выступает против столь модного требования свободной любви. В литературном универсуме Сигрид Унсет неверность и предательство непременно наказуемы. Человек обязан нести ответственность за свои поступки. Эта же идея еще более отчетливо звучала в новой драме, которая лежала в тот момент на рабочем столе писательницы. Действие ее разворачивается в раннее Средневековье в Кристианийской долине и частично в Исландии.
Как-то раз Дея спросила, почему Унсет так интересуют проблемы брака. Сигрид ответила, что ее интересуют люди, а люди, и особенно женщины, в большинстве своем имеют склонность рано или поздно вступать в брак. Ей бы и в голову не пришло идеализировать «современный брак», как это делают некоторые молодые шведские писатели.
Когда пришло извещение о том, что она получила стипендию на поездку за границу, Сигрид поняла, что в ее жизни наступил переломный момент. Не менее важным, чем деньги, для нее было признание коллег-писателей. Благодаря дружбе с Йостой аф Гейерстамом и Нильсом Коллеттом Фогтом она обрела уверенность в себе, готова была порвать с прежней жизнью и посвятить все время творчеству. «Спасибо Вам за письмо. Я получила его как раз в тот момент, когда паковала чемоданы, готовясь отправиться навстречу миру», — писала она Нильсу Коллетту Фогту[101]. Это был ее последний день на работе, «Обезьяна-ревун» прославлял Унсет на все лады, но даже обещание повысить зарплату не помогло. Прошло десять лет, и теперь она начинала новую жизнь. Первые дни непривычной свободы Сигрид провела, бесцельно блуждая по городу. Это не значило, что у нее нет планов, напротив. Сначала она закончит рукопись, потом наконец-то осуществит свою мечту — отправится в путешествие по Южной Европе. На свою последнюю зарплату — тридцать с небольшим крон — она купила билет на пароход, номер в пансионате на Самсё был заказан заранее. За него она рассчитывала расплатиться, когда прибудет стипендия — 1800 крон. Этих денег ей должно хватить на целый год жизни за границей, к тому же ей обещали гонорар за новую книгу.
Сигрид Унсет распрощалась с прежней жизнью. Когда она взошла на трап маленького парохода до Самсё, ее охватило чувство небывалой радости — что-то ее ждет впереди? И найдет ли она то, что искала? Первый этап удался как нельзя лучше. Ее дебют оказался очень успешным, трудная вторая книга тоже была встречена благосклонно, она напечатала три стихотворения в «Самтиден», приняла участие в общественных дебатах, выступив со статьей о женском вопросе, ей выделили стипендию, а в писательской среде считали красивой и интересной женщиной. Все, о чем она мечтала на протяжении долгих лет, и даже больше. Не хватало только одного: она так и не пережила бури, не почувствовала на себе власть могущественных сил, о которых так любила читать и которые сама описывала.
«Нет лекарства от печали, печаль надо перерасти, она проходит сама по себе, когда человек меняется»[102], — уверяла себя она, когда тоска по отцу снова нахлынула на нее. Но тогда она горевала не только по отцу, но и оттого, что ее жизнь не совсем удалась. Давнее, бесконечное отчаяние от того, что «живешь и в то же время не живешь, стоишь в углу и наблюдаешь, как жизнь проходит мимо, и не можешь принять в ней участие»[103]. Стоило ей наконец-то совершить прыжок в новую жизнь, как откуда ни возьмись выплыли старые призраки минувших печалей и разочарований. Где же выход, если и творчество не спасает? Неужели «остается только повеситься»?
Тем летом ее корабль потерпел кораблекрушение, причем в самом начале путешествия во Флоренцию и Рим. Отправившись на Самсё, она чего-то ждала, она нуждалась в чем-то большем, нежели прекрасные морские пейзажи. То, что мужчина, с которым она встречалась, был шестидесяти лет и к тому же женат, не было препятствием, когда они гуляли по дюнам. Но не успела она отправиться дальше, как опьянение прошло.
Она сидела во Флоренции совсем одна, никому не писала и вглядывалась в свое прошлое. Как будто застыла. Только позднее нашла она слова, чтобы описать, что произошло: «Мне он был дорог, очень дорог, но любить его я не могла, и он это видел»[104]. Может быть, то, что она снова заглянула в свое прошлое и напомнила себе, кто она и кем хочет стать, помогло ей описать разочарование и горечь несбывшихся надежд, что охватили ее тогда на Самсё.
В который раз она взывала к воле. Воля нужна была, чтобы идти вперед. Снова устремиться за мечтой. Возможно, в этой мечте ей виделся также и мужчина — каким она немного в шутку описала его несколько лет назад: «Все, что я требую от мужчины, — это капелька ума, остроумия и обаяния — и пусть он даже страшен, как смертный грех, мой любимый Джентиле делла Луна тоже не красавец»[105]. Но прежде всего она мечтала жить и творить. Снова ее переполняла прежняя жажда творчества: «Я хочу творить. Это единственное мое желание»[106]. Может быть, ради искусства она готова пойти на большие жертвы, нежели ради любви? И сколько бы она ни думала о самоубийстве, это определенно был не ее выбор.
Совсем немного оставалось до Рождества. И вот она снова стоит на вокзале:
— A Roma, per favore{12}!
Красивая женщина в элегантной шляпке. Она пристально вглядывается в себя и в окружающий мир. Опять Унсет смотрит в окно поезда, что теперь уносит ее прочь из Флоренции. Здесь она отгоревала, распрощалась с несбывшимися мечтами и укрепилась в желании следовать мечте настоящей. И пусть она потерпела поражение в любви. Она полна решимости до конца пройти тот путь, по которому уже сделала первые шаги, — стать писателем. Поезд нес ее в город ее мечты. Может быть, именно там она увидит лик любви — лик жизни и смерти.