На «Океане»
На «Океане»
Боцман, сидящий на корме баркаса, всей своей грузной фигурой наклоняется вперед и командует протяжно:
— А-а-ать!
Баркас делает сильный рывок вперед и, разгоняя волны, с шумом проходит брандвахту у выхода из военной гавани, чтобы выплыть на широкий водный простор.
Загребной, плечистый, ладно скроенный, высокий матрос, дыша полной грудью, вместе с другими гребцами отталкивается веслом, искусно рассекая встречный ветер развернутой лопастью.
— Железняков, осел! — кричит боцман Слизкин. — Как гребешь, обормот!
Молодого моряка передернуло. Ведь он работает веслом не хуже других. Почему же этот толстопузый придирается к нему? И он тихо сказал: «Эх, двинуть бы веслом тебя!»
Услышав сказанное Железняковым, находившийся рядом с ним матрос строго заметил: «Возьми себя в руки, Анатолий!»
— Груздев, не вертись, как буек! — обрушился боцман и на него.
Миновав окруженный гранитной стеной, вросший в Финский залив хмурый старинный форт Кроншлот, баркас направился к внешнему рейду, держа курс на высокобортное судно с надписью «Океан».
У командира учебного судна «Океан» Норгартена с самого утра было испорчено настроение. К нему неожиданно явился жандармский ротмистр. Он подробно расспрашивал о матросе Железнякове.
— Мы знаем, господин капитан первого ранга, что Железняков ведет среди матросов вашего корабля антиправительственную агитацию и снабжает их листовками.
Сообщение представителя жандармского управления так поразило командира «Океана», что он несколько минут не мог ничего ответить.
— Вот одно из писем, в котором Железняков довольно открыто высказывает свое настроение… Почитайте. — Ротмистр протянул командиру листок бумаги.
«Дорогая мамочка, — читал Норгартен, — прости, что долго тебе не писал — не было времени. Последнее желание мое исполнилось, меня причислили к машинной школе, если удастся ее кончить, то буду иметь звание механика третьего разряда. Недурно ведь, верно?..
Сегодня ездил в отпуск в город, разозлился, было, до крайности. Замерзли, зашли в чайную, не пускают. Идем дальше, в другую, там то же самое, и в третьей слышу такой же ответ. Вот тебе и наши герои, вот так уважение… Возмущение берет… Давят, а приходится подчиняться…»
— Что же делать с этим Железняковым, господин ротмистр? — растерянно спросил Норгартен.
— Вы должны будете помочь нам поймать его на месте преступления. Если же это окажется невозможным, надо вызвать молодчика на какое-нибудь грубое нарушение устава службы и отправить на гарнизонную гауптвахту. Оттуда нам легче будет убрать его, куда следует. А пока усильте наблюдение за ним.
Проводив ротмистра, Норгартен долго еще находился в возбужденном состоянии. Он вспомнил, как пришлось расплачиваться командирам дредноута «Гангут», линкора «Андрей Первозванный» и других кораблей, на которых был раскрыт заговор революционеров против самодержавия. Взглянув на портрет Николая II, висевший на переборке каюты, испуганный командир почти наяву услышал: «Предупреждаю, что при малейшем повторении недопустимых беспорядков на судах флота будут приняты самые суровые меры взыскания, начиная со старших начальствующих лиц». Такую резолюцию царь написал на донесении главнокомандующего флотом, докладывающего о выступлении матросов линкора «Гангут».
Вызвав дежурного по кораблю, Норгартен приказал:
— Старшего офицера ко мне!
Капитан второго ранга Сохачевский побледнел, услышав от Норгартена заявление ротмистра о Железнякове. Он мгновенно представил себе все те неприятности, которые могут возникнуть, если на «Океане» действительно завелись «крамольники».
Сохачевский озадаченно протянул:
— Да… Это очень…
— Надо выполнять то, что от нас требуют. Я не желаю рисковать своим положением из-за какого-то матроса. Кстати, какие данные имеются в его деле? — спросил Норгартен.
— В послужном списке о нем сообщается очень немного. Призван во флот в 1915 году. Прошел строевое обучение и получил звание матроса второй статьи во 2-м Балтийском флотском экипаже. А с февраля текущего года зачислен учеником класса машинных унтер-офицеров Кронштадтской машинной школы и прислан к нам для прохождения морской практики, — ответил Сохачевский.
— Все ясно. Надо сделать так, чтобы мы имели основания убрать этого смутьяна с корабля. Притом, чтобы никто не знал, что его арестовали за антиправительственную агитацию. Мы его отправим на гарнизонную гауптвахту как нарушителя корабельного устава… А как сделать это, подумайте…
— Слушаюсь! — коротко произнес Сохачевский.
В кубрике уже давно царила полная тишина, а Железняков беспокойно ворочался в своей подвесной койке и никак не мог уснуть. Корабельные склянки пробили два часа ночи. Выпрыгнув из койки, он направился к дежурному.
— Что случилось, Железняков? — удивленно спросил тот.
— Голова разболелась. Разрешите выйти на верхнюю палубу.
— На четверть часа разрешаю.
Над морем лежала белая северная ночь. Дул небольшой зюйд-вест. Облокотившись на фальшборт, Железняков глядел на темный водный простор.
«Итак, прощай, машинная школа, прощай, „Океан“, с твоими драконовскими методами… На днях, как объявил начальник школы, получу звание механика четвертого разряда. Тогда на любом корабле мне найдется хорошее место. Я судовой механик! Как обрадуется мама! Ведь она так долго ждала, когда я выйду в люди…»
— Анатолий… — раздался за спиной тихий голос.
— А, Федор!
— Проснулся, взглянул на твою койку, вижу — пустая. Забеспокоился, сказал Груздев. — Хочу поговорить с тобой…
— Случилось что? — тревожно спросил Железняков.
— Да, случилось. Разговор о тебе самом. Как неосмотрительно ты вел себя сегодня на баркасе! Если б не удержать тебя, пожалуй, и в самом деле стукнул бы боцмана.
— Эта шкура давно заслужила такой награды, — зло ответил Железняков.
— А чем это могло кончиться, ты подумал? В такое время! — строго сказал Груздев. — Завтра же на тебя надели бы кандалы или расстреляли. Ты же знаешь, что получилось у гангутцев.
— Знаю, все знаю. Говорят, что 95 человек на каторгу угоняют…
Осмотревшись кругом, Груздев тихо продолжал:
— И сколько матросов попало в тюрьмы, страшно подумать…
— А мы все молчим, терпим… Надо немедленно поднять команды всей Кронштадтской базы, выручать товарищей!
Груздев схватил его за руку и совсем тихо, почти шепотом сказал:
— Не горячись. Не пришло еще время, браток. А кто знает, может быть, разведывательное отделение донесло уже командиру. Вот они и ищут предлог, как избавиться от тебя. Кстати, как с листовками?
— Передал кому надо, не беспокойся, — едва слышно ответил Железняков.
На всех кораблях, стоящих на рейде, склянки отбили половину третьего.
Железняков спохватился:
— Ох, черт побери! Мне разрешили только на четверть часа отлучиться из кубрика! Надо бежать!
Через несколько минут друзья уже были в своих подвесных койках и скоро погрузились в крепкий предутренний сон…
Рассвело. Сквозь иллюминаторы врываются в кубрик первые лучи восходящего солнца. На всех кораблях склянки бьют половину шестого. Напевный звон медных рынд сливается со звуками горнов, играющих побудку. Это военно-морская музыка нового дня проникает во все отсеки «Океана».
Напеву горнов и перезвону склянок вторят трели и пронзительные свисты боцманских дудок. Слышны сердитые, хриплые от постоянных покрикиваний на матросов голоса унтер-офицеров:
— Вставай! Вставай! Койки вязать!
Заспанные люди неохотно сбрасывают с себя одеяла, недовольно бурча, выпрыгивают из подвесных парусиновых коек, шлепая о палубу босыми ногами, и пугливо озираются — не приближается ли «главный пес», — так прозвали на судне боцманмата Слизкина.
Проворно соскочил из своей койки и Железняков. Он уже оделся, свернул постельные принадлежности, втиснул в парусиновый мешок и ловко зашнуровал его.
Кочегар Сомов насмешливо говорит Железнякову:
— Думал я, Анатолий, что ты не из трусливых. А как погляжу, тоже перед боцманом пасуешь…
Железняков уже готов был нести свою койку в положенное место, но остановился, чтобы ответить Сомову:
— Зато ты, Сомов, за свою «храбрость» и усердие с удовольствием принимаешь «царские подарки»,[1] которыми Слизкин частенько награждает тебя. Вот и вчера…
— Нихто не може проучить такую собаку, як наш боцман. Оброс салом, як той кабан годований, — вмешался в разговор здоровяк матрос Петр Бугаенко.
Железняков возбужденно сказал:
— Ничего, братки. Придет время, и мы им отплатим за все…
— Кому это ты так страшно грозишь? — неожиданно раздался голос старшего офицера, вошедшего в кубрик.
Матросы сразу все умолкли.
Сохачевский подошел вплотную к Железнякову.
— А ну, разъясни, с кем это ты собираешься расправиться? — Взгляды их скрестились. Вытянув длинную шею, Сохачевский уставился в молодого матроса злыми черными глазами: — Молчишь, сукин сын? А почему так долго возишься с койкой?
Железняков окинул быстрым взглядом кубрик. Еще никто не вынес своей постели. А этот придирается к нему…
Анатолий впился дерзким взглядом в Сохачевского.
— Что ты уставился на меня, как баран? — крикнул еще более раздраженно старший офицер. — Я спрашиваю, почему до сих пор не вынес койку?
С трудом сдерживая себя, чтобы не ответить Сохачевскому резкостью, Железняков ответил:
— Виноват, задержался…
Выхватив из рук Железнякова койку, старший офицер издевательски спросил:
— Это что такое у тебя?
— Койка, — уже еле владея собой, выговорил Анатолий.
— Мешок с навозом, а не койка! Разве так зашнуровывают?! — Сохачевский приподнял брезентовый мешок с постелью и бросил его на палубу. Перевязать!
Железняков сжал кулаки. По вдруг увидел, как сурово, предостерегающе смотрит на него Груздев. Словно облитый ледяной водой, Анатолий сразу вытянулся во фронт перед Сохачевским.
— Есть, перевязать койку!
В этот момент в кубрик вошел боцман Слизкин. Крупные покатые плечи, высокое и толстое туловище, рыжие щетинистые усы и ярко надраенная большая медная дудка, висящая на такой же блестящей цепи, перекинутой через багровую шею, усиливали сходство его с городовым.
Сохачевский набросился на него:
— Безобразие! Распустил команду! Это не военные моряки, а старые бабы!
— Виноват-с, ваше высокобродие. Что касаемо до матроса второй статьи Железнякова, так нет сил управиться. Развращает всю команду…
Железняков обратился к Сохачевскому:
— Разрешите вынести койку?
Старший офицер грубо отрезал:
— Марш, быстро!
Вечером того же дня, встретив Железнякова на верхней палубе, боцман Слизкин зло набросился на него:
— Из-за тебя, дармоед, мне сегодня попало от их высокоблагородия. При этих словах Слизкин толкнул Анатолия.
Терпение молодого матроса лопнуло. Он ударил боцмана с такой силой, что тот грохнулся на палубу и закричал:
— Караул! Убивают!
Первым на крик прибежал дежурный по кораблю, а вслед за ним явились Норгартен и Сохачевский.
— Он хотел убить меня, ваше высокобродие! — завопил Слизкин.
— Это неправда! Я…
— Молчать! — крикнул Норгартен. — Под суд пойдешь! Арестовать его!
Над заливом уже сгущались вечерние сумерки, когда от трапа «Океана» отчалила шлюпка, на которой отправили в Кронштадт Железнякова под конвоем двух матросов. Один находился в носовой части шлюпки, а другой — вблизи кормы. У каждого из них у ног наклонно стояла винтовка.
Улучив момент, когда сидящий ближе к корме матрос занес весла для очередного гребка, Железняков схватил у него винтовку, наставил на переднего конвойного и приказал:
— Бросай ружье в воду! — Затем он навел дуло своей винтовки на другого матроса и властно потребовал: — Кидай весла в воду!
— Железняков, не губи нас! — закричали конвойные.
— Братцы, простите меня! Если я попадусь в лапы жандармов, то меня расстреляют или сошлют на каторгу! Прощайте! — С этими словами он прыгнул в воду…