Снова на Балтике
Снова на Балтике
Пароход шел в Кронштадт. Уже далеко за кормой оставалось широкое устье Невы. Несмотря на свежую погоду, Железняков не уходил с верхней палубы. Он был счастлив, что снова видит чернеющие вдали форты Кронштадта и знакомые маяки.
Анатолий всматривался в лица пассажиров. Но все это были незнакомые люди. Среди них было много фронтовиков. Он подошел ближе к ним и стал прислушиваться к разговорам.
Один солдат напоминал Тараса Архипенко. Такие же лохматые брови, такое же смуглое лицо и чуть сутуловатая коренастая фигура. Солдат говорил, по-видимому отвечая на чей-то вопрос:
— Война? К черту! Хватит, надоела она. Все измучились! Теперь скоро сменим пушку на соху! Земли для пахоты бери сколько хочешь. Свобода!
Стоявший рядом с ним другой солдат возмущался:
— Для чего воюем? Для кого?
— Воюем, братец, не для себя, а для буржуев, — отвечал ему светлобровый пехотинец со свежим шрамом на высоком лбу.
Какой-то штатский спросил:
— А как настроение у солдат?
— Доля наша на фронте и сейчас собачья. Офицеры греют солдата по-старому. Держат нас в таком же режиме, что и при царе. А говорят: «Мир хижинам — война дворцам». Откуда же хорошему настроению быть?
— Правильно толкуешь, пехота, — согласился стоявший рядом с солдатом судовой кочегар.
— Зачем двигаете в Кронштадт? Откуда приехали? — предлагая фронтовику закурить, спросил участливо Железняков.
— Я уж говорил тут, откуда едем, — ответил солдат, осторожно беря папиросу загрубевшими пальцами. — Из двенадцатой армии мы. Делегация от полков, что под Ригой стоят. Ходят слухи, будто большевики в Кронштадте открывают пути-дороги для немцев. Петроград с морской стороны без защиты останется. Революция, сказывают, в опасности.
— А вы и поверили такой брехне? — не выдержал Анатолий.
— Да ведь как не поверишь, — ответил светлобровый пехотинец. — Газеты печатают. Комитетчики наши полковые и ротные поясняют…
— Не те газеты читаете! И не тех людей в свои комитеты избираете! Сами вот толкуете, что офицеры держат солдата в старом режиме, а верите их клевете на балтийцев! Балтийцы всегда были на стороне революции, — горячо заговорил Железняков.
Солдаты были явно смущены.
— Да ведь наше дело какое? Наше дело маленькое, — нарушил молчание светлобровый солдат. — Должны выполнять волю собрания. Нас избрали окопники и сказали: «Вот мандаты вам. Езжайте в Кронштадт и проверьте все…»
— Вам правильно сказал товарищ, что все это подлая брехня о Кронштадте, — вмешался в разговор высокий матрос. На ленточке его бескозырки горели позолоченными буквами два слова: «Заря свободы». Увлекшись беседой с солдатами, Анатолий не заметил, когда он подошел.
— Никаких мы путей-дорог немцам не открываем, — продолжал он. — Власть в городе находится в руках Совета рабочих и солдатских депутатов. Он поддерживает в городе строгий революционный порядок.
Солдаты с жадностью ловили слова матроса. В эти дни они слышали столько клеветы на Кронштадт, простое слово очевидца было для них очень важно.
— Нас обвиняют в анархии, — продолжал матрос. — А кто? Буржуазия и ее соглашатели. Все дело в том, что мы не доверяем Временному правительству. Волю народа эта власть не выполняет. Почему до сих пор идет война? Для кого мы воюем?
— Вот и мы об этом говорим. Для кого? — подхватил солдат-фронтовик.
— Войну надо кончать. Мы, кронштадтцы, за ленинские, большевистские лозунги. Мы избрали своих представителей в Центробалт. — Видя, что окружающие не совсем поняли его, матрос пояснил: — Это наш комитет. Он контролирует деятельность командования флотом, пресекает всякую контру.
В это время пароход загудел, подходя к пристани у Петроградских ворот. Пассажиры хлынули к трапу, оттеснили Анатолия от матроса, и он потерял его из виду. А так хотелось его о многом расспросить…
На пристани стояли часовые, проверяли документы.
— Где ты ее взял? — спросил один из них, рассматривая старую флотскую книжку, предъявленную Железняковым.
— Тут ясно сказано. Флот выдал.
— Но это липа, а не документ: По таким бумажкам мы не пропускаем в Кронштадт с тех пор, как дали по шапке царю Николашке, — разъяснил часовой.
Не слушая объяснений, часовые вызвали караульного начальника. Посмотрев документы Анатолия, тот приказал:
— Проводите его к товарищу Пожарову.
Часовой повел Железнякова в город, в Кронштадтский Совет.
— Не беспокойся, братишка, сейчас вот придем к товарищу Пожарову. Он человек понимающий, душевный… — говорил часовой Анатолию.
— Кто это такой, ваш Пожаров? — спросил Анатолий.
— Матрос-большевик, депутат нашего Кронштадтского Совета. Сейчас он во всем с тобой разберется.
Убедившись при разговоре, что перед ним тот самый Железняков, который из-за преследования самодержавия вынужден был оставить военную службу и перейти на нелегальное положение, Пожаров обрадованно воскликнул:
— Так вот ты какой орел! Много, много рассказывал о тебе товарищ Груздев…
— Груздев? Федор? Где он сейчас?
— Сейчас его нет здесь. Выехал на сухопутный фронт. Надо разъяснять солдатам правду о нашем Кронштадте. Ты, наверное, знаешь, читал в газетах, какую клевету распространяют о нас?
— Знаю. Сегодня, когда добирался сюда, на пароходе видел делегацию солдат от двенадцатой армии. Я им твердо заявил, что кронштадтцы никогда не были и не будут предателями революции!
Пожаров одобрительно сказал:
— Вижу, что ты из тех, кто не подведет нас, кто будет драться за нашу революционную балтийскую честь!
Железняков заверил с пафосом:
— Товарищ Пожаров, прошу передать всем членам Центробалта, что матрос Железняков снова в боевом строю и не пожалеет своей жизни для борьбы с контрой!
— Скажи мне, что ты сейчас хотел бы делать, где служить? На корабле или в какой-нибудь береговой части?
С небольшой заминкой Анатолий ответил:
— Думаю пойти в машинную школу сдавать экзамены. Ведь я и в бегах все время не расставался с учебниками. Хочу быть механиком на революционном корабле!
— Молодчага! Будем надеяться, что экзамен ты выдержишь. По нашему настоянию начальник всех морских сил Кронштадта издал приказ: каждый желающий держать экзамен по специальности, даже если он не обучался в школе, но имеет практический опыт, должен быть допущен к экзаменам.
— Вот здорово! — просиял Железняков. — А насчет опыта… — Он показал Пожарову свои руки, покрытые мозолями.
— Все понятно. А к какой партии принадлежишь? — спросил Пожаров.
— В партию я еще не вступил… — тихо ответил Железняков.
Видя смущение Анатолия, Пожаров дружелюбно добавил:
— Ну ладно, об этом мы с тобой поговорим в следующий раз. А вот как быть с новой флотской книжкой? — И после минутного раздумья сказал: Ладно, приходи завтра сюда. Я поговорю о тебе с начальником штаба. Пока же напишу-ка я тебе записку. Иди к начальнику порта, там получишь новое обмундирование, а то ты… в такой робе совсем не похож на военного моряка.
Проходя по улицам и набережным, Железняков видел, как изменился Кронштадт.
Крепость переживала волнующие дни новой жизни. Казалось, даже волны Финского залива стали веселее плескаться у гранитных стенок старинного порта Кроншлот, звонче рассыпались по гаваням корабельные склянки. Всюду красные знамена и плакаты с революционными лозунгами. Сорваны у входов в Петровский парк старые дощечки с надписью: «Вход собакам и матросам запрещен».
Проходя через Якорную площадь, Железняков обратил внимание на памятник адмиралу Макарову. В бронзовой руке прославленного русского флотоводца краснел флажок…
Из порта Анатолий вышел в полной матросской форме и решительно направился к зданию Морского инженерного училища. Объявления, расклеенные по городу, звали матросов и солдат гарнизона на общебазовое собрание.
Исполнительный комитет Кронштадтского Совета собрал представителей всех воинских частей крепости, чтобы обсудить ответы на пять вопросов, заданных от лица Временного правительства приехавшими в Кронштадт министрами Скобелевым и Церетели:
об отношении Кронштадта к центральной власти; о правительственном комиссаре; о военных и морских начальниках; об органах местного самоуправления; об арестованных комиссарах.
Часовые не пропускали Железнякова в зал, требуя предъявить документы.
Собрание уже началось. Слышно было, как в зале выступали ораторы. А представители частей все еще прибывали и прибывали.
Железняков не отходил от двери и настойчиво доказывал, что ему обязательно надо быть на этом собрании.
— Не имеем права пустить тебя, если у тебя нет никакого…
Этот диалог между часовым и Железняковым прервал подошедший Пожаров.
— Что случилось, товарищ Железняков?
— Не пропускают меня, — с досадой сказал Железняков. И прибавил: — Вот так свобода…
— Правильно поступают, — улыбнулся Пожаров. — У нас порядок строгий. И, обратившись к матросу с красной повязкой на рукаве, сказал: — Пропустите товарища.
Матрос приложил руку к бескозырке:
— Есть пропустить, товарищ Пожаров!
Анатолий с трудом протиснулся сквозь плотно спрессованную людскую массу и стал в углу зала. Прения разгорались. Один за другим поднимались на сцену ораторы. Говорили представители большевистской партии и эсеры, меньшевики и анархо-синдикалисты.
Железняков пристально всматривался в ряды, надеясь увидеть кого-либо из своих старых товарищей.
— Как фамилия вон того, в студенческой тужурке? — тихо спросил он стоявшего рядом с ним коренастого матроса.
— О ком спрашиваешь? — спросил тот, продолжая смотреть вперед.
— Да о председателе, — сказал Железняков. Матрос повернул голову и уставился на Железнякова:
— Ты что, товарищ, с луны свалился? Не узнал Рошаля?
Анатолий смутился. Так вот он какой, председатель Кронштадтского комитета партии, любимец матросов!
Еще в Новороссийске он читал, как в буржуазных газетах враги революции клеветали на Семена Рошаля. Но даже самые бессовестные писаки не могли скрывать того, что это большевик железной стойкости, непримиримый к своим политическим противникам, преданный всем сердцем Ленину…
Под выкрики «Позор!», «Предатели!» и пронзительный свист матросов и солдат произносил речь лидер кронштадтских эсеров Брушвит. Анатолий старался пробиться ближе к сцене.
— Не слушайте большевиков, — уговаривал эсер. — Они предатели революции. Их руководители приехали в запломбированном вагоне из Германии.
Дальше уже ничего нельзя было разобрать. Зал взорвался протестующими голосами: «Довольно!», «Долой!», «Демагогия!».
Вместе со всеми кричал и Анатолий. А когда шум начал стихать, он потребовал:
— Дайте слово! — И стал пробиваться ближе к президиуму. — Прошу слова! — повторил он еще решительнее.
Зал притих. Рошаль поднялся с места.
— Вы хотите выступить, товарищ? — обратился он к Железнякову.
— Да. Я хочу ответить этим господам, — кивнул он в сторону Брушвита.
— Вы какой партии, товарищ? — спросил Рошаль. Железняков, не задумываясь, ответил:
— Партии «Долой войну!».
— Вас серьезно спрашивают, — строго сказал Рошаль.
— А я серьезно и отвечаю. Запишите так, как прошу.
Бледное лицо Рошаля осветила улыбка:
— Ну хорошо, так и запишу. С какого корабля?
— С броненосца «Смерть буржуазии!».
— Нет такого броненосца! — крикнул кто-то из притихшего зала.
— Будет! — уже задорно ответил Железняков.
Он был уже почти у самой сцены, но не видел, как сидевший за столом президиума матрос с надписью на бескозырке «Нарова» наклонился к Рошалю и что-то говорил.
Притихший зал снова начал шуметь. Послышались голоса:
— Толком скажи, откуда ты?
— Из какого соединения?!
Рошаль сильно затряс председательским звонком, призывая к порядку.
— Внимание! Товарищи делегаты! Мне только что сообщили, кто этот товарищ. Слово предоставляется матросу, бежавшему от преследования за революционную деятельность с царского флота, товарищу Железнякову!
Как волной, качнуло ряды черных бушлатов и фланелек, серых шинелей и темно-синих кителей. Загремело:
— Ура-а-а! Ура-а-а! Железняков!
Анатолий был ошеломлен таким приемом. Не знал он, что не было на Балтике такого корабля или береговой части, где бы не было известно о его смелом побеге с «Океана» в июне 1916 года.
Рошаль поздравил Железнякова с возвращением и сказал:
— Начинайте, товарищ Железняков. В зале наступила полная тишина.
— Товарищи! — заговорил Железняков. — Я только сегодня вернулся в Кронштадт… Но о вашей героической борьбе все знал, еще будучи на Черном море. Я все слышал, что говорили тут разные эсеры, меньшевики и прочие их друзья, готовые пятки лизать буржуям!
Поднялся беспорядочный шум. Одни кричали: «Правильно!» «Так их, крой, братишка!». Другие надрывались: «Долой!», «Закройся!».
— Тише! — во весь голос крикнул Анатолий. — Чего раскудахтались, курочки буржуйские? Где били вы, когда за нами гонялись жандармы? Своими делами вы помогаете снова посадить на матросскую и солдатскую спину царских живоглотов!
Все, что накопилось на душе, вся горечь обид против насильников и сегодняшних их защитников, — вылилось в этих страстных словах.
Притихнув, делегаты слушали молодого матроса.
Анатолий взглянул в сторону, где перешептывались эсеры.
— Вы кричали здесь, господин эсер, что Временное правительство силой заставит Кронштадт подчиниться, если не выдадим царских офицеров и будем продолжать борьбу за власть Советов. Тонка кишка у буржуев, чтобы справиться с Балтикой! И даже с вашей помощью буржуазии не удастся прибрать к рукам флот! Нет, не будут нас больше перекидывать за борт с колосниками на шее! Не выйдет такое дело!
В зале снова поднялся гвалт. Кто аплодировал, кто свистел, орал: «Долой! Долой!»
— Молодец, Железняков, молодец! — подбодрил его Рошаль.
Распалясь еще больше, Железняков продолжал:
— Никакие старорежимные шкуры, никакие керенские не остановят нас на полпути! Никому не заглушить в наших сердцах готовности биться с буржуазией до последней капли крови! Никаких уступок буржуазному правительству!
Закончив свое выступление, Анатолий хотел сойти со сцены в зал, но Рошаль схватил его за руку.
— Подождите, товарищ Железняков. Садитесь здесь, — указал он на свободный стул. И объявил:
— Слово для предложения имеет товарищ от делегации минного заградителя «Нарова».
Неторопливо шагнул тяжелой походкой к краю подмостков пожилой матрос и сказал:
— От делегации минного заградителя «Наровы» просим считать, что товарищ Железняков Анатолий Григорьевич вернулся на флот служить революции. Товарищ Железняков прошел у нас на Балтике службу на учебном судне «Океан». Теперь надо зачислить его к нам, на «Нарову». Мы надеемся, Центробалт удовлетворит нашу просьбу.
В ответ раздались аплодисменты…
Собрание продолжалось. Анатолий жадно слушал. Через горячие речи большевистских ораторов он входил в жизнь крепости, в которой не был почти год, ему становились понятными и близкими заботы и тревоги кронштадтцев.
И он всем сердцем одобрил ответы, за которые проголосовало большинство Совета:
кронштадтцы признают Временное правительство и подчиняются ему, потому что за это сейчас большинство революционной демократии, но они оставляют за собой право критики правительства, не доверяя ему;
кронштадтцы настояли на выборности комиссара, представляющего Временное правительство;
членам Совета они заявили, что не будут препятствовать общегосударственным органам демократического самоуправления и суда;
большинством голосов собрание отказалось выдать Временному правительству арестованных офицеров-старорежимников.
После собрания Железнякова окружили матросы. Старые знакомые по машинной школе, по службе на «Океане» подходили, жали руку. Вопросам не было конца. Но что он мог им ответить? Да, он вернулся во флот, чтобы служить революции.
Вечер после базового собрания Железняков провел со своим старым другом — матросом Александром Комаровым, с которым начинал военно-морскую службу на Балтике в 1915 году, а затем учился в Кронштадтской машинной школе. Много надо было поведать друг-другу о пережитом.
Комаров рассказал Анатолию, каким штормом пронеслись над Балтикой первые дни Февральской революции.
После получения известия о свержении с престола царя Николая II матросы расправились с командующим флотом адмиралом Непениным и главным командиром порта вице-адмиралом Виреном. Много лет бесчеловечно, издевательски обращались они с матросами. Балтийцы припомнили извергу Вирену, как он собственноручно бил матросов и заставлял их отдавать честь даже своей лошади, они напомнили о тех своих товарищах, что по его воле погибли в сибирской ссылке и тюрьмах. Видя, как матросы рассчитываются с главными заправилами Балтийского флота, их сподручные поспешили скрыться из Кронштадта.
— Мы здесь не дремали, — сказал Комаров.
Друзья направились к живописному Петровскому парку, примыкающему к военной гавани. Она была заполнена кораблями всех классов, среди них находился и минный заградитель «Нарова».
Железняков поведал другу свою тревогу. Он находился на нелегальном положении: буржуазное Временное правительство не отменило введенную при царизме смертную казнь за побег из армии и флота в военное время. Комаров посоветовал ему обратиться к начальнику отряда минных заградителей капитану первого ранга товарищу Ружеку.
— К кому? К Ружеку? — удивленно спросил Анатолий. — Ведь это же старорежимный… Но Комаров успокоил:
— Не все старые офицеры остались верными царскому режиму. Многие из них стали честно служить революции. Вот, к примеру, Ружека назначили начальником отряда минных заградителей Балтийского моря по предложению и настоянию самих команд. Так сами матросы решили. Тебе обязательно, Толя, надо поговорить с товарищем Ружеком…
Утром, когда над «Наровой» подняли флаг, Железняков быстро направился к минзагу и попросил вахтенного доложить о своем приходе председателю судового комитета, тому самому, который накануне вечером возглавлял делегацию наровцев на общебазовом собрании.
Вернувшись, вахтенный сказал:
— Мне приказано провести тебя к начальнику отряда капитану первого ранга товарищу Ружеку.
Это было неожиданным для Железнякова, и он даже немного растерялся. Но, взяв себя в руки, он твердо зашагал за вахтенным.
Навстречу вошедшему Анатолию поднялся из-за стола моложавый на вид офицер. На кителе его не было погон, и только на рукавах блестели широкие золотистые нашивки. Он любезно предложил Железнякову присесть и сразу заговорил по-дружески:
— Мне доложили уже, товарищ Железняков, как участники общебазового собрания вчера горячо приветствовали ваше возвращение на Балтику…
— И до полного разгрома контрреволюции я никуда отсюда не уеду! заявил Анатолий. — Прошу вас помочь мне, чтобы зачислили в команду минзага «Нарова».
— Я поговорю с командиром корабля, — ответил Ружек.
На следующий день ленточка на бескозырке Железнякова блестела названием корабля «Нарова».
Начался новый, самый яркий и плодотворный период деятельности Анатолия Железнякова, период героических подвигов во имя счастья своей Родины.
Железняков близко сходится с руководителями большевистской организации Кронштадта Семеном Рошалем и Тимофеем Ульяновым. Они помогают ему овладеть революционной теорией, приглашают его в партийный клуб на лекции и доклады.
На 1-м съезде представителей Балтийского флота, куда Железняков был избран от кронштадтцев в числе 38 делегатов, началась его дружба с руководителями Центробалта большевиками Дыбенко и Ховриным.
Железняков начинает работать по заданиям большевистской организации…
Широким треугольником между каменной стеной портовых складов, глубоким рвом и величественным собором лежит Якорная площадь. С первых дней Февральской революции непрерывно с утра до вечера бурлило на ней человеческое море.
Чем острее становилась борьба между революционными кронштадтцами и буржуазным Временным правительством, поддерживаемым меньшевистско-эсеровскими предателями революции, тем раскаленнее становилось дыхание митингов.
Здесь выступали самые видные деятели эсеровской и меньшевистской партий — министр труда Скобелев, генерал Корнилов, эсерка Брешко-Брешковская, прозванная «эсеровской богородицей», и многие другие. Но никакие антинародные краснобаи не могли поколебать стойкости балтийских матросов, солдат крепостного гарнизона и рабочих Кронштадта, стоявших полностью за большевиков. Железняков был активным участником происходивших здесь политических боев. Матросы любили его слушать. Речь его была яркой, образной, меткой.
Сломить сопротивление кронштадтцев наконец явился сюда сам «главноуговаривающий» Керенский.
Пока подходили к площади запоздавшие части и рабочие Морского завода, вокруг «важного» гостя и его свиты собралась большая толпа любопытных.
Все с интересом разглядывали человека, именуемого буржуазной прессой «спасителем революции».
Болезненно бледное, с припухшими веками лицо Керенского было аккуратно выбрито. В суконном темно-зеленом френче без погон, в галифе и башмаках с обмотками, военный и морской министр походил на разжалованного прапорщика.
Желая казаться приветливым, Керенский обратился к матросу, на бескозырке у которого золотилась надпись «Гангут».
— Как, товарищ, пойдете воевать, если свободная Россия призовет вас к этому святому долгу революции?
— Смотря какая будет погода, — не задумываясь, ответил гангутовец.
— При чем здесь погода? — возмутился министр.
— Штиль будет — может, и пойдем, — улыбнувшись, пояснил матрос.
В толпе раздался смех.
Не зная, как реагировать на такую явную насмешку, министр почему-то снял фуражку. Под лучами солнца его подстриженная бобриком голова казалась совсем рыжеволосой. Он круто повернулся к командующему Балтийским флотом Вердеревскому:
— Почему не начинается митинг? Адмирал взял под козырек.
— Не могу знать, Александр Федорович. Здесь они хозяева, презрительно кивнул адмирал в сторону матросов.
В сопровождении членов Центробалта и депутатов Кронштадтского Совета к трибуне подошел Семен Рошаль. Он слышал последние слова Вердеревского.
— Сейчас начнем, господа, — сказал Рошаль, поднимаясь на дощатые подмостки, обитые красной материей.
При появлении на трибуне вожака кронштадтских большевиков площадь быстро стала умолкать.
Открыв митинг, Рошаль произнес небольшую речь, в которой изложил непоколебимую волю кронштадтцев бороться за власть Советов и всеми мерами препятствовать продолжению империалистической войны.
Когда стихли возгласы одобрения, Рошаль объявил:
— Слово имеет министр Керенский. Всех очень интересовало, что скажет сам «главноуговаривающий».
Керенский начал с деланным пафосом:
— Приветствую вас, доблестные балтийцы, славные потомки героев Гангута, Гренгама, мучеников Свеаборга, «Памяти Азова», Шлиссельбурга!..
Министр говорил долго и цветисто. Он пересыпал свою речь образными короткими фразами и сверкающими сравнениями. Твердо чеканя слова, оратор почти кричал:
— Храните великие завоевания революции! Истерзанная, истекающая кровью свободная Россия ждет от вас великих подвигов!
Тон его речи был приказной:
— Именем революции!.. Именем свободной России!.. Я приказываю! Я требую!..
Керенский выбросил руку вперед и повысил голос:
— Я зову вас на борьбу за великую свободу! Не на пир, а на смерть зову! Балтийцы, скажите, кто из вас не хочет умереть под священными знаменами свободы?!
— А ты сам хочешь? Попробуй! — крикнул кто-то из толпы.
После минутной паузы Керенский вдруг угрожающе потряс рукой:
— Кронштадтцы, балтийцы, опомнитесь! Большевики толкают вас в пропасть! Вы предаете свободную Россию!
Раздались протестующие свистки и крики:
— Довольно! Долой! Хватит!
— Будя! — почти в упор оратору прокричал стоявший у самой трибуны пожилой бородатый солдат.
Керенский окинул площадь растерянным взглядом и быстро сошел с трибуны. Он хотел тут же уехать, но толпа не дала ему пройти к автомобилю.
— Теперь ты послухай нас, «спаситель России»! Куда бежишь? — преградил путь Керенскому солдат, который кричал «Будя!».
На трибуну поднимались ораторы. Они от имени фракции большевиков Кронштадтского Совета давали отповедь «спасителю революции».
Керенский отступил подальше от трибуны и стал о чем-то перешептываться с Вердеревским.
Семен Рошаль подозвал к себе Железнякова, который находился поблизости.
— Даю тебе слово, Анатолий. Скажи покрепче. Ты это умеешь.
Появление на трибуне Железнякова, с лихо сбитой бескозыркой на волнистой шевелюре, было встречено одобрительными возгласами.
— А ну поддай ему, браток! — кричали в толпе, указывая на Керенского.
— Раскатай его по-нашему, по-балтийски! Анатолий начал сразу с большим подъемом. Речь его неоднократно прерывали овациями. Оратор повернулся к Керенскому.
— Вы тут много говорили, господин министр, о поддержке вашего правительства, о великом долге моряков перед революцией, о ее священных знаменах. Но на наших знаменах объявлен лозунг ясный и правый: «Мир без аннексий и контрибуций!» Вот как сказано, господин министр: «Мир!» А вы все толдычите нам о войне, о защите «свободной России». Кому нужна наша война?.. Товарищи балтийцы, скажите сами министру, чего вы хотите: войны или мира?
— Мира! Мира!
— Пусть воюют те, кому жизнь надоела!
— Кончать войну! Повоевали, будя!
Анатолий вызывающе посмотрел на Керенского:
— Вы слышите, господин министр, что отвечает Балтика? Кто хочет умирать за буржуазию, за ваше капиталистическое правительство, пусть идет на фронт, мы его не задержим! Но матросы будут бороться за мир, за власть Советов!
Керенский метнул злобный взгляд на Железнякова:
— Так могут говорить только взбунтовавшиеся рабы!
Площадь загудела еще разъяреннее:
— Ишь ты, рабовладелец какой объявился!
— По шапке его, защитника буржуев!
Рошаль махнул рукой матросам, окружавшим автомобиль Керенского:
— Отойдите, товарищи!
Толпа начала расступаться, образуя свободный проход от трибуны.
— Пожалуйста, господин министр. Вы можете ехать. У нас к вам вопросов больше нет.
«Спаситель России» кинулся к автомобилю. Поднимая пыль, машина помчалась к Петровской гавани. Там министра ожидал эскадренный миноносец.
Якорная площадь продолжала шуметь речами матросов, солдат и рабочих, повторявших, как слова священной клятвы:
— Советы! Ленин! Мир!
Шел июнь. Представители США, Англии и Франции в Петрограде усиленно нажимали на Временное правительство. Они требовали принятия решительных мер против надвигающейся социалистической революции, немедленного наступления русских войск на Западном фронте.
Посол США Фрэнсис говорил министру Керенскому:
— Наша служба информации сообщает, что большевики с каждым днем усиливают свое вредное влияние. Идеи Ленина наводняют города, села, разлагают солдат в окопах… А вы только уговариваете! Большевиков нужно беспощадно уничтожать!
— Мною принимаются все меры, мистер Фрэнсис, — осмелился перебить посла Керенский.
— Главная ваша ошибка, мистер Керенский, — разъяснил Фрэнсис, заключается в том, что вы проявляете преступную нерешительность… Я еще ранее, в апреле, предупреждал министров Временного правительства, что нужно более решительно расправляться с большевиками.
Посол неторопливо закурил сигару.
— Но вы до сих пор ничего не сделали, как говорится, бьете по воздуху. Расшевелите фронт! Наступлением вы поднимете свой авторитет в деловых кругах и покончите с влиянием большевиков.
— Но… — пробовал возражать Керенский. Фрэнсис зло продолжал:
— Удачное наступление — и вы будете… По бледному лицу Керенского пробежала нервная дрожь.
— А если наступление не удастся? Фрэнсис раздраженно бросил сигару.
— Свалите вину на большевиков, разложивших армию.
Керенский порывисто встал, выпрямился, приняв наполеоновскую позу.
— Хорошо, мистер Фрэнсис. Передайте президенту, правительству вашей страны и нашим союзникам, что я сделаю все возможное… 19 июня начнется наступление против немцев на фронте и против большевиков — в тылу…
Керенский не обманул посла Америки мистера Фрэнсиса. Он дал приказ возобновить наступление русской армии на Западном фронте уже 18 июня, а не 19 июня, как обещал. Вновь загрохотали орудия. Снова полилась кровь.
Проспекты, улицы и площади Петрограда 18 июня были заполнены сотнями тысяч рабочих. Демонстранты несли красные знамена и плакаты с лозунгами: «Долой контрреволюцию!», «Долой десять министров-капиталистов!», «Вся власть Советам!», «Долой империалистическую войну!».
По указанию Центробалта из Кронштадта, Ревеля и других морских портов в Петроград для участия в мирной демонстрации прибыли тысячи моряков. Одну из групп матросов-кронштадтцев возглавлял Анатолий Железняков. Эта мощная демонстрация воистину была мирной! Ни одному моряку не было разрешено взять с собой оружие.
Красный Питер был похож на бушующее море. Воздух оглашался революционными песнями и звуками музыки.
Под лучами июньского солнца шествие тянулось к Марсову полю, миновало могилы жертв Февральской революции, растекалось по набережным Невы, площади Зимнего дворца. И казалось, не было шествию конца.
«Когда же наконец прекратится этот непрерывный гул толпы?» — думал командующий Петроградским военным округом генерал Половцев. В этот момент в кабинет вошел его адъютант.
— Вы проверили, господин полковник, как обстоит дело с правительственными лозунгами, которые были вывешены на Марсовом поле и в других местах? — обратился Половцев к адъютанту.
— Все они сорваны, — ответил адъютант.
— Приняты ли меры, чтобы в демонстрации не участвовали солдаты? продолжал Половцев.
— Так точно, господин генерал. Однако несколько полков вышли на демонстрацию в полном составе.
— Это возмутительно! — вскипел командующий. — Вы проверили, какие это полки?
— Московский, Кексгольмский, Волынский…
— Даже Волынский? — прервал Половцев адъютанта.
— Так точно, господин генерал. Половцев, задумавшись, барабанил пальцами по столу. Адъютант почтительно умолк.
Генерал вздрогнул, точно пришел в себя.
— Что же вы замолчали, господин полковник? Продолжайте, я слушаю вас.
— Политические заключенные в «Крестах» предъявили требование об освобождении их.
— Что?! — вскочил из-за стола генерал.
— Да, заключенные угрожают, если их требование не будет удовлетворено, они поднимут бунт…
— Бунт? — обрадованно переспросил Половцев. — Прекрасно. Будет преступлением с нашей стороны, если мы не используем это. Для спасения России от большевизма мы должны идти на все… Передайте мой приказ: усилить охрану политических заключенных и устроить «побег» уголовных… Сделаем так, чтобы можно было обвинить в этом большевиков… Соедините меня по телефону с господином Переверзевым…
Провокационный план был выполнен с молниеносной быстротой. Меньше чем через два часа после разговора Половцева с министром юстиции Переверзевым 460 арестованным за уголовные преступления устроили «побег». А к вечеру все буржуазные газеты сообщали о том, что побег из «Крестов» 460 опасных для общества преступников, которые якобы перебили администрацию и обезоружили стражу, был совершен… по подстрекательству большевиков!
Население Петрограда заверяли, что сильно обеспокоенное его судьбой правительство приняло срочные меры для поимки бежавших и привлечения к суровой ответственности «главных организаторов этого преступления…»
Демонстрация уже давно закончилась, но повсюду были толпы народа. Митинговали. Пели песни. В садах и парках танцевали под гармошки. В городе еще не знали, что на фронте снова загрохотали пушки…
Железняков с группой матросов направился к даче Дурново. Богатый особняк с белыми колоннами стоял в большом парке. Перед главным входом висела вывеска «Клуб рабочих и солдат». На бывшей даче крупного царского сановника разместились теперь правления нескольких профсоюзов.
«Самовольный» захват дачи рабочими организациями вызвал возмущение буржуазной печати, кричавшей о наступлении анархии. Воспользовавшись тем, что небольшую часть здания занял штаб анархистов, министр юстиции Переверзев пробовал предпринять несколько попыток выдворить «захватчиков» дачи военной силой.
Кронштадтцы пошли к даче через Летний сад. Здесь было особенно весело и людно. Отовсюду неслись веселые шутки, задорный смех. Античные скульптуры были украшены красными бантами и лентами.
Матросы разбрелись по парку, а Анатолий пошел в клуб. Там под нестройную музыку нескольких балалаек и гармошек танцевала молодежь. В стороне собралась группа рабочих, обсуждавшая сообщение вечерних газет.
— Неспроста так раздувают этот побег, — хриплым баском говорил пожилой выборжец. — Ишь сволочи! «По подстрекательству большевиков»!
— Ума не приложу, как могло столько человек бежать из «Крестов»? Сидел я там, знаю хорошо эту тюрьму, — сказал высокий старик.
Матросов в зале не было, и Анатолий вышел в сад, прилегающий к даче Дурново. Здесь он встретил своих балтийцев с броненосца «Пересвет». Они также решили переночевать в Питере. С ними был знакомый Железнякову рабочий Прохоров с завода «Феникс».
Постепенно парк опустел. Матросы вместе с Прохоровым вошли в здание клуба.
Вдруг с улицы вбежал один из служащих клуба и, запыхавшись, тревожно сообщил:
— Мы окружены! Дача в кольце войск!
— Товарищи! Спокойствие! — крикнул Железняков, — Сейчас выясним, в чем дело!
Он выбежал на улицу. Кругом все было тихо, но за железной оградой со стороны набережной он ясно увидел, как, раскинувшись в цепь, с винтовками наизготовку медленно продвигались к зданию клуба солдаты. Железняков бросился в парк, прилегающий к даче с другой стороны. Но и там уже все было занято войсками.
Из клуба выбежал пересветовец Семенов.
— Товарищ Железняков! Я хотел позвонить на завод или в союз металлистов, но телефонная линия перерезана…
— Закрыть двери и окна! Забаррикадировать главный вход! — скомандовал Железняков.
В клубе оказалось около шестидесяти человек матросов и рабочих.
— Бери, Анатолий, команду на себя! — сказал Семенов.
Все дружно поддержали.
В подвалах дачи было спрятано несколько старых винтовок, револьверов и ручные бомбы.
— Ребята, стрелять только в воздух!
Юнкера и казаки бросились в атаку на здание.
Железняков увидел, что в углу окна, где стоял пересветовец Семенов, показалось дуло винтовки. Чтоб спасти товарища, Анатолий схватил дуло и рванул его в сторону.
Раздался выстрел. Железняков швырнул в окно на наступающих бомбу. Раздался оглушительный взрыв. Не теряя времени, Анатолий вслед за первой метнул вторую и третью… Но силы были неравные. С треском рухнула дверь, и в помещение ворвались юнкера и казаки.
Анатолия сбили с ног. Кто-то оглушил его прикладом по голове…
Все находившиеся на даче Дурново матросы и рабочие были арестованы.
Железняков несколько часов пролежал без сознания. Очнувшись, он почувствовал ноющую боль в руке. Лицо сильно распухло. Прядь волос с запекшейся кровью прилипла ко лбу. Он хотел приподняться, но жгучая боль в спине и во всем теле свалила его снова. «Где я, что случилось со мной?» пытался вспомнить он.
Послышался лязг железа и крики. Открылась дверь. В нее втолкнули солдата без фуражки. Он упал, но быстро поднялся с пола, подскочил к двери и начал бить по ней кулаками, громко ругаясь.
— Что случилось? — глухо спросил Анатолий. — Где мы находимся?
Солдат подошел ближе к Железнякову.
— Ой, морская душа, у тебя вся голова в крови!
— Где мы? — с трудом повторил свой вопрос Железняков.
— Да не в гостях у кумы, а в подвале под казармами Преображенского полка. Сейчас все расскажу тебе, дай вот только башку забинтую. — Солдат достал из-за пазухи индивидуальный пакет. — Это я еще с фронта сохранил. Вот и пригодился. Не горюй, заживет. Закурим, морская душа, что ль?
Солдат достал из кармана брюк кисет с махоркой и начал рассказывать, как батальон Семеновского полка ночью подняли по боевой тревоге. Офицеры сказали, что из тюрьмы бежали бандиты и спрятались на даче Дурново. Их приказано поймать и вернуть в тюрьму, Но солдаты нашли на даче только рабочих да матросов.
— А тебя-то за что сюда посадили? — спросил Железняков.
— А за то, что не стал бить моряков и закричал своим ребятам: «Хлопцы, что ж мы делаем? Кого бьем?»
Утром донесся шум грузовика, подкатившего к казарме, а через несколько минут в подвал ворвались вооруженные солдаты во главе с капитаном.
Капитан крикнул Железнякову:
— Встать!
Тот медленно поднялся с пола, осторожно натянул на голову помятую и окровавленную бескозырку.
— Прощай, друг! — обратился он к солдату. — Может, еще встретимся. Тогда уж вместе до полной победы будем добивать контру!
— Связать ему руки и — на машину! Живо! — крикнул капитан солдатам.
Железнякова заключили в Петроградскую пересыльную тюрьму «Кресты».
Выступая с разоблачением контрреволюционных методов Временного правительства, «Правда» писала 20 июня: «События на даче Дурново взволновали весь рабочий Петербург. В понедельник с утра в Таврический дворец, в помещение Исполнительного Комитета стали притекать рабочие с фабрик и заводов, требуя ответа, сообщая о начинающихся стачках…»
Одновременно «Правда» напечатала воззвание к рабочим и солдатам с призывом воздержаться от разрозненных выступлений и действовать только по призыву большевистской партии.
21 июня «Правда» опубликовала официальное заявление Центрального Комитета большевистской партии, сделанное еще вечером 18 июня, с требованием немедленно выявить и привлечь к ответственности виновников организации побега заключенных из «Крестов».
Побег уголовников и налет на бывшую дачу Дурново явились частными провокациями, устроенными Временным правительством в порядке подготовки к июльским событиям.
4 июля мостовые Петрограда оросились кровью лучших сынов рабочего класса. Контрреволюционеры разгромили большевистскую печать, рыскали по городу в поисках вождя революции В. И. Ленина.
Керенский приказал распустить Центробалт. В «Кресты» были заключены крупнейшие политические деятели Кронштадта и других портов Балтийского моря. В числе арестованных были Дыбенко, Рошаль, Ховрин и другие. Все они были заключены в тюрьмы. Над Железняковым был совершен суд, который на основании старого царского закона о дезертирах военного времени приговорил его к 14 годам каторжных работ.
Таким чрезмерно суровым приговором буржуазный суд явно мстил балтийцу, непоколебимо следовавшему за большевиками, резко выступавшему против Керенского и его сторонников.
Томясь в тюремной камере, Железняков выразил свое душевное состояние в стихотворении:
Сокол, сокол,
Не смейся теперь надо мною,
Что в тюрьме я свой жребий нашел.
Был я выше, чем ты в небесах над землею,
Был я выше, чем ты и орел.
Много видел тебе неизвестных светил,
Много тайн заповедных узнал;
Я со звездами часто беседы водил, Я
до яркого солнца взлетал.
Быстро день проходил и сменялся другим.
И сгорал я мятежным огнем,
Был врагами свободы гоним,
Были братья мне ветер да гром.
Но однажды темной ночью в степи
В роковую грозу я ослаб,
И с тех пор я сижу здесь, как вор на цепи,
Как неверный и пойманный раб.
Сокол, сокол, когда соберешься лететь,
В беспредельный и горный простор,
Не забудь, передай облакам мой привет,
Всем скажи, что я цепь изорву,
Что в тюрьме моя жизнь — только сумрачный сон.
Только призрачный сон наяву.[6]
Письма, пересылаемые Анатолием заключенным друзьям, звали их к новым битвам. В одном из таких посланий он так открывал им свою душу: «…Мне душно в этом каменном мешке, друзья! Я люблю море, необъятный простор, шторм, борьбу. Мне свобода нужна для битвы. Я не хочу шагать по миру бездельником. Идет великая битва за коммуну. Надо отдать этой битве всего себя, вместе с сердцем… И в какие бы цепи ни заковали меня враги революции, я уйду отсюда. Вырвусь! Убегу! Меня не удержат эти стены! Кто может сковать волю человека, который бьется за человечество? Еще не изобретена такая сталь, из которой можно выковать цепи крепче моей любви к свободе! Убегу!..»
Сквозь решетку, заслоняющую тюремное окно, прорывался тусклый дневной свет. И небо было безрадостным, угрюмым. «Посмотреть бы теперь на Петроград…» — с тоской думал Анатолий.
Но город увидеть было невозможно, так как единственное окно в камере было устроено так, что заключенный мог видеть только кусочек неба.
— Отсюда трудновато вырваться, Алеша, — перевел Железняков взгляд на пересветовца Семенова, который оказался с ним в одной камере. — Уж больно крепко стерегут нас.
Он снова повернулся лицом к окну. Теперь небо казалось ему еще более хмурым. Но все равно хотелось смотреть на него долго, долго. Будто там, в этом маленьком сером клочке, было видно отражение моря, по которому тосковало его сердце.
Железняков угрюмо молчал. Кто-то открыл окошечко в дверях и торопливо швырнул в камеру скомканную бумагу. Он поднял ее, развернул. Перед ним была страничка газеты «Пролетарий» — центрального органа партии большевиков, издававшейся с 13 августа вместо «Правды», разгромленной буржуазией. Трудно передать, с каким волнением читали друзья опубликованный в газете манифест VI съезда большевистской партии. Последние слова этого исторического документа звучали как команда к бою:
«Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!»
Глаза Анатолия загорелись.
— Ну вот, а мы с тобой горюем, что забыли нас… Нет, Алеша, не забыли…
Товарищи не забыли Железнякова. Они тщательно готовились к организации его побега из тюрьмы. В этом деле особенно проявляли свое участие бывшие политические ссыльные супруги Павловы, вернувшиеся в Петроград из сибирской ссылки в 1917 году, Павлов был старым балтийцем.
Люба Альтшуль, с которой Железняков познакомился на патронном заводе, когда выступал там на митинге, добилась разрешения у начальника тюрьмы на свидание с Анатолием под видом невесты. Ей удалось передать ему небольшие пилки и револьвер.
Вечером 6 сентября улицы Петрограда огласились звонкими голосами продавцов газет:
— Читайте экстренный выпуск «Петроградского листка»! Читайте «Вечернее время»! Дерзкий побег кронштадтцев из тюрьмы! Бежал приговоренный к 14 годам каторги матрос Железняков! Читайте подробности!..
Прыгнув с тюремной крыши, Анатолий упал на мостовую и вывихнул ногу. В первые минуты сгоряча он бежал изо всех сил вперед, помня только о том, что за углом ближайшей улицы его ждет автомобиль. Со всех сторон неслись тревожные крики и беспорядочная стрельба.
На повороте узенького переулка он увидел высокий деревянный забор. Собрав последние силы, Анатолий забрался на него и упал в какой-то двор возле длинной поленницы дров. Только теперь он почувствовал невыносимую острую боль в левой ноге. А шум погони продолжал нарастать. Доносились свистки, крики и выстрелы. Сознание подстегивало: «Беги! Беги!» Крепко стиснув зубы, собрав последний запас сил, он заставил себя поползти вдоль забора.
Уже совсем ослабевшего Железнякова разыскали двое матросов-балтийцев. Они подняли его и понесли к машине.
Машина круто повернула по широкой улице, ведущей к Финскому заливу. Вдали уже виднелся маяк, где их ждали свои люди со шлюпкой.
Ранним утром на следующий день после побега Железняков и Семенов снова были в Кронштадте.
25 сентября в Гельсингфорсе открылся 2-й съезд представителей Балтийского флота.
Заседал он на яхте «Полярная звезда», где работал Центробалт. Председателем съезда был избран только что освобожденный из «Крестов» под залог большевик Павел Дыбенко.
— Товарищи, — начал он первое заседание, — нам нужно избрать секретаря.
— Кого рекомендует Центробалт? — спросил кто-то из делегатов.
— Мы предлагаем кандидатуру товарища Викторского, — ответил Дыбенко. Из рядов спросили:
— Кто он такой? Улыбаясь, Дыбенко ответил:
— Вот у меня в руках его мандат. Слушайте. «Дано сие от комитета команды машинной школы Балтийского флота матросу Анатолию Викторскому в том, что он действительно выбран на съезд моряков Балтийского флота от команды машинной школы, что подписью и приложением печати свидетельствуется. За председателя комитета Русин. Секретарь Уткин». Повысив голос, Дыбенко крикнул: — Товарищ Викторский, прошу представиться съезду!
На общую палубу, превращенную в зал заседаний, слегка прихрамывая, вышел предложенный кандидат.
Минутная тишина. Затем послышались восклицания:
— Железняков! Анатолий! Толя! Многие делегаты встали со своих мест, окружили своего любимца.
— Кто же знал, что ты спрятался под чужой фамилией!
— Очень любит меня наш новый министр-председатель, сами знаете, попадусь в руки — расстрел, — отвечал Анатолий.
Дыбенко поднял руку, призывая товарищей занять места. Когда наступила тишина, он сказал:
— Итак, товарищи, кто за то, чтобы секретарем нашего съезда избрать товарища Желез… — но осекся и, смущенно улыбнувшись, продолжал: товарища Викторского, прошу поднять руку.
Железняков занял за столом президиума место секретаря.
В первый же день своей работы 2-й съезд представителей Балтийского флота обсудил вопрос о текущем моменте и о Демократическом совещании, созванном эсеро-меньшевистскими соглашателями.
Обстановка в стране к моменту съезда резко изменилась. Большевики снова выдвинули лозунг: «Вся власть Советам!» Но это не был уже старый лозунг перехода власти в руки меньшевистско-эсеровских Советов. Большинство в Петроградском и Московском Советах теперь принадлежало большевикам. Поэтому лозунг «Вся власть Советам!» являлся лозунгом восстания Советов против Временного правительства.
С докладом о текущем моменте выступил Железняков. Он решительно высказался против какой-либо поддержки буржуазно-меньшевистской, эсеровской организации так называемого предпарламента. Оратор смело заявил:
— Предпарламент — это новая уловка остановить волнующуюся массу пролетариата, готового смести не только Временное правительство, но и все то, что угнетало его веками.
Речь Железнякова была поддержана аплодисментами делегатов съезда.
В резолюции съезда по этому вопросу говорилось: «Во избежание дальнейших контрреволюционных атак и выступлений, разрушения страны и для достижения скорейшего демократического мира без аннексий, контрибуций и на основе самоопределения наций 2-й съезд представителей Балтийского флота требует от Центрального Исполнительного Комитета немедленно созвать Всероссийский съезд Советов; в случае отказа съезд предлагает Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов взять на себя инициативу созыва Всероссийского съезда Советов, который и должен взять власть в свои руки».