3. Рейд в уездный центр Дуннин
3. Рейд в уездный центр Дуннин
После переговоров в Лоцзыгоу объединенная канцелярия антияпонских отрядов вовсю развернула работу с Армией спасения отечества. Сотрудники канцелярии установили связи и с соседними лесными отрядами, приступив к активной работе по вовлечению их в антияпонский объединенный фронт.
С помощью этого органа в начале сентября 1933 года мы провели в Лаомучжухэ объединенное совещание с командирами китайских антияпонских отрядов, в том числе с У Ичэном, Ши Чжунхэном, Чай Шижуном, Ли Саньсей. Совещание обсудило план рейда в уездный центр Дуннин (Саньчакоу) и окончательно определило меры, необходимые для боевых действий. По предложению командующего У Ичэна оно единогласно одобрило разработанный нами план операции.
После переговоров в Лоцзыгоу мы не собирались немедленно проводить рейд. Был установлен подготовительный период сроком более двух месяцев. Мы поступили так потому, что придавали этой операции особенно важное значение. Мы сознавали, что предстоящий рейд — это единственный путь, который вел бы к полной легализации деятельности АНПА.
Не без оснований мы полагали, что и соглашение об едином фронте между АСО и АНПА вступит в силу после успешного рейда.
Мы давали себе отчет в том, что удача рейда непременно подведет прочную основу под объединенный фронт с китайскими антияпонскими отрядами. Наоборот, поражение сведет на нет успех диалога в Лоцзьггоу, провалит формируемый объединенный фронт. Просчет, допущенный в этом рейде, обесчестит военный авторитет АНПА, завоеванный в результате тяжелых кровопролитных боев. Просто дело будет табак, если начнут раздаваться вопли: «Видите, объединенный фронт провалил АСО!»
Для нас это было, собственно, нелегким экзаменом. Данные нашей разведки и донесения местных организаций подтвердили, что в уездном городке Дуннин сосредоточены следующие вражеские силы: около 500 солдат японской Квантунской армии под командованием Исида, вооруженные силы марионеточной армии Маньчжоу-Го примерно в количестве одного полка, возглавляемые комполка Цзином, а также полиция Маньчжоу-Го и отряд охраны. И еще одно важное обстоятельство: противник находился в хорошо укрепленной крепости, располагая артиллерией и другими современными видами оружия.
В то время некоторые китайские командиры сомневались: при попытке взять Дуннин вероятность у дачи, мол, не больше 30 процентов. Поэтому и на объединенном совещанииони высказывали мнение о том, что силы атакующих должны в три раза превышать силы обороняющихся. Таково требование общепризнанных в мире военных авторитетов. А наши силы намного слабее, чем у противника, сказали они.
Но У Ичэн и некоторые другие командиры плевать хотели на подобные утверждения «авторитетов». «Это собачья брехня, — говорили они. — Таким россказням поверят, пожалуй, только в офицерской школе японских сухопутных войск, где в свое время обучался Ли Чхон Чхон. Так стоит ли придавать этому должное внимание?» Так они порицали пассивное отношение к предстоящему рейду.
Помнили и тот факт, что когда-то отряд АСО уже пытался взять уездный городок Дуннин и потерпел неудачу. И не случайно, что некоторые командиры, перепуганные мифом о «непобедимой императорской армии», рекламируемым японской пропагандой, стали слишком переоценивать силы врага.
После принятия на совещании плана боевой операции работники объединенной канцелярии антияпонских отрядов, поддерживая связи с Ху Цзэминем, распределяли между отрядами количество участников предстоящего рейда в Дуннин. Так, например, перебрасывалисколько-то бойцов из одного отряда, а сколько-то из другого.
А у нас было решено подобрать личный состав примерно по одной роте из Ванцина, Хуньчуня и Яньцзи. Эти силы мы перебросили в Лоцзыгоу.
Из Ванцина я взял одну роту. Из Хуньчуня пришла другая рота, которой командовал комиссар батальона Бай Жипин. Трогательная встреча рот состоялась в конце августа 1933 года под Лоцзыгоу.
Но, к сожалению, товарищам из Яньцзи не у далось добраться до пункта сбора — была нарушена с ними связь. Из Яньцзиского батальона выбрали самую сильную роту Чвэ Хена. Перед отправлением он раздал каждому бойцу по 150 боевых патронов и по паре новой обуви. Рота оставила Бэйдун и форсированным маршем добралась до Мацуня. Это было в середине сентября, когда мы, уже завершив рейд в Дуннин, расквартировались в Сяованцине.
Мы вместе с товарищами из Хуньчуня вступили в Лоцзыгоу.
Нас горячо приветствовали бойцы и командиры Армии спасения отечества и жители города. Среди них было немало и крестьян из окрестных поселений. По лицам приветствующих нас людей мы безошибочно определяли, что здесь бьется горячий пульс местных антияпонских организаций.
Массы с восторженными возгласами приветствовали наш отряд. Людей воодушевляли такие талантливые революционеры, как Чвэ Чжон Хва. Он был в то время председателем Лоцзыгоуского антияпонского общества, но для прикрытия исполнял мелкие поручения ведомств Маньчжоу-Го. На деле в качестве члена Антияпонского солдатского комитета Чвэ Чжон Хва большое внимание уделял работе с Армией спасения отечества. В Лоцзыгоу он широко пропагандировал правоту намеченной нами линии на формирование антияпонского совместного фронта, призвал народ посылать отрядам АСО продовольствие и ткань.
На китайской улице мы привели в порядок отряд, а затем выступили передмассамис призывами к борьбе против японского империализма, за спасение родины. Потом, как водится, началось веселье: танцевали и пели песни. Хозяева лавочек на обе их сторонах улицы, прекратив торговлю, выходили на до рогу полюбоваться этим ярким зрелищем.
В одной компании кружились бойцы АНПА и АСО, как будто встретились друг с другом родные братья. Оживленный Лоцзыгоу напоминал город фестиваля. Все улицы — как корейские, так и китайские — были переполнены радостью и весельем.
Молодые люди, каким-то образом узнав о нас, все шумно требовали встречи с командиром Кимом. Одни говорили: командир Ким — уроженец провинции Пхеньан, другие — нет, он хамгенец, третьи — он родом из провинции Кенсан. Причем каждый настаивал на своем — продолжались несмолкающие споры.
Детишки, забыв обо всем на свете, с любопытством рассматривали винтовки образца 38 и патронные ленты. Каждый боец располагал ей, как было у нас принято, по три: одна опоясывала талию, словно ремень, остальные две располагались крестнакрест через плечи. Комплект каждой ленты — 100 патронов, итого у каждого бойца было по 300 патронов.
— Дорогие наши борцы за освобождение страны, сколько мук и мытарств выпало на вашу долю! Просим к столу на обед, — приглашали нас многие женщины, беря бойцов под руку. Каждый дом, как бы соревнуясь, готов был оказать нам гостеприимство. Даже из далеких поселков, расположенных за 4–8 километров от Лоцзыгоу, прибежали женщины с приготовленным обедом, угощая партизан своими скромными кушаньями.
В день прибытия в Лоцзыгоу я в сопровождении товарищей из объединенной канцелярии антияпонских отрядов погостил у командующего У Ичэна. У нас, как у старых знакомых, шла беседа в теплой, дружеской атмосфере. Это не было похожим на тот диалог, когда мы встретились впервые на июньских переговорах и где каждый как бы «прощупывал» настрой собеседника. Это была искренняя, задушевная беседа между сердечными друзьями.
Когда я шел в Лоцзыгоу, меня больше всего беспокоило сомнение: не откажется ли он, командующий У, от плана рейда в уездный городок Дуннин? Были ведь и такие, как Ли Чхон Чхон, которым не хотелось сотрудничать с нами. Не попытались ли они уговорить У Ичэна отменить план рейда в Дуннин и повернуть отношения между нами и АСО вспять, к мертвой точке, существовавшей до переговоров? В довершение всего не раз поступали от работников объединенной канцелярии информации о том, что Ли Чхон Чхон неоднократно подстрекал Чай Шижуна к прекращению сотрудничества АНПА и АСО. Не повлияли ли его козни на настроение командующего У?
Но все это было напрасным моим беспокойством. Воля У Ичэна к образованию единого фронта была неизменна, ничто не могло поколебать его решимость завершить рейд удачей и рассчитаться таким образом за все прежние поражения АСО.
Несмываемым позором осталисьу него в памяти те неудачи, которые понесла АСО в конце 1932 года при нападении японских карателей на Лоцзыгоу. Более 10 японских самолетов и сотни солдат беспощадно терзали тогда Армию спасения отечества. Лоцзыгоу превратился в пепелище, отряды АСО удрали в Чэннаньцунь, Синьтуньцзы» Шитоухэцзы.
— По численности мы, право же, намного превосходили япошек. А все же мы тог да отдали Лоцзыгоу и, сверкая пятками, бежали в горы. Припоминаю все это — и сейчас не могу уснуть. Еще бы, Лоцзыгоу взяли самураи! Оккупанты отрезали людям головы и вешали их на Южные ворота. А мы-то даже не попытались взять реванш, а отсиживались в горах. Нас мучили тяжкие думы: японская армия страшная. Подумать только что было — и то стыдно. В Дуннине, думаю, расплатиться за все! — так говорил командующий У, часто касаясь рукой деревянной кобуры маузера.
Увидев командующего, объятого пламенем мщения, я убедился в твердой его позиции. Это было весьма обнадеживающим симптомом для судьбы единого фронта.
В тот день я коротко рассказал У Ичэну о своем прошлом, как это было при встрече с Пань Шэнвэем. В ответ и командующий У поведал кое-что из своей биографии.
Между нами шли непринужденные, откровенные разговоры. В ходе беседы я узнал, что он родился где-то в Дунчане провинции Шаньдун и что его прозывали еще У Цзичэном. Когда мы вели эти разговоры, на крыше дома командующего У караулили два партизана. В тот день АСО тоже обеспечивала бдительную охрану вокруг штабного дома.
Все и на этот раз соответствовало ходившим о нем слухам. У Ичэн беседовал, полулежа на ковре из тигровой шкуры. Он не любил во время беседы важно восседать на стуле, заложив нога за ногу. Не знаю почему, может быть, из-за излишней своей полйоты, он принимал указанную позу. И мне, естественно, приходилось принимать такую же позу. Опершись локтем на деревянный валик-подушку, я разговаривал со своим собеседником.
У Ичэн велел своим подчиненным: «На обед хорошенько накрывайте стол, ведь у нас дорогой гость!»
Я отговаривал его, поскольку привез с собой продукты. Ведь в те времена для нас готовил еду китайский боец с тронутым оспой лицом. Я свободно говорил по-китайски, за что У Ичэн с исключительной симпатией относился ко мне. Мое знание китайского языка, за что я был обязан отцу, служило большим подспорьем и в работе с У Ичэном.
В Лоцзыгоу в ротах из Ванцина и Хуньчуня мы не раз обсуждали: как проводить массово-политическую работу. Обращаясь к партизанам, мы подчеркивали:
— … Сейчас важно, каким путем пойдет дальше Армия спасения отечества. Этот вопрос решится в зависимости от исхода предстоящего боя. Если партизанская армия будет хорошо драться как правофланговая, то Армия спасения отечества несомненно последует за нами. А если мы не сумеем справиться со своей ролью ведущих, то она впоследствии покинет нас. Вот почему вы, товарищи, должны всегда быть ярким примером во всем — ив повседневной жизни, и в боевых действиях. Мы пойдем в бой не для того, чтобы захватить несколько винтовок или мешков зерна. Это сражение за единый фронт. От этого боя зависит его судьба. Все трофеи мы отдадим Армии спасения отечества. Что они возьмут себе еще — опиум или еще чтонибудь другое, не будем этим интересоваться. Но нельзя забывать о главном — никаких уступок в морально-политическом отношении быть не может…
Среди командиров китайских антияпонских отрядов активнее всех поддерживал план рейда в Дуннин комбриг Ши Чжунхэн. Пока АНПА находилась в Лоцзыгоу, между мною и комбригом Ши завязалась искренняя дружба, не знающая различия ни в том, кто является гражданином какой страны, ни в принадлежности к организации.
И вот, наконец, крупные отряды АНПА и АСО покинули Лоцзыгоу и тронулись в путь по направлению к уездному центру Дуннин. И в походе комбриг все время старался находиться поближе к нам. Останавливался на ночлег обязательно поблизости от нас, действовать в боях также стремился вместе с нашим отрядом. В дни пешего марша протяженностью в сотни ли от Лоцзыгоу до Дуннина мы с комбригом Ши еще более укрепили взаимное понимание.
Экспедиционные отряды, отправившиеся от Лоцзыгоу в начале сентября, несколько дней находились в пути. Поход явился демонстрацией высокого революционного духа и истинных человеческих качеств корейских коммунистов. Моральнополитическое различие между АНПА и АСО четко выявлялось уже в повседневной жизни во время похода.
Где бы мы ни побывали, повсюду держали себя, как подобает армии народа. Встретив в пути молельню, мы не причиняли ей вреда, не трогали никаких яств в ней и не отвлекались. Оказавшись в китайских селениях, организовывали увеселительные мероприятия, вывешивали плакаты, вели устную агитацию. Другие отряды доставляли жителям немало хлопот, но мы, со своей стороны, помогали им всем, чем могли, — таскали воду, крутили жернова, молотили зерно, плели изгороди. В корейских поселках партизаны читали среди жителей книги о ратных подвигах воинов.
Народ радовался и говорил: «Пришла армия добрая, она дорожит простолюдинами». Для гостей жители приготовили вкусные хлебцы и резали свиней. Говорили от души: «С другими воинами плохо-они характером-то грубые, ведут себя дурно. А вот у командующего Кима, видим, люди достойные, воспитанные и добрые. Ничего не жалко для них!»
Мы все искренне люб или народ а народ в свою очередь, от всей души поддерживал нас, оказывал нам радушное гостеприимство. Каждый раз при виде таких картин комбриг Ши Чжунхэн поднимал свой большой палец и не скупился на похвалы: «Армия командира Кима джентльменская, не найдешь нигде на свете такую армию». И своим подчиненным комбриг не раз со ветовалбратьпримерс коммунистической армии, возглавляемой командиром Кимом.
— Сейчас во время похода некие развязные типы головного отряда дискредитируют нашу Армию спасения отечества. Вы не берите с них примера. Будьте честными в поведении и вас помилует небо. Предупреждаю: если у нас появится что-то недоброе, например, глумление над женщинами, присвоение чужого добра и грубые слова в адрес простых людей, виновнику, кем бы он ни был, не миновать суровой кары.
Такие предостережения Ши Чжунхэна стали для его подчиненных отрезвляющим средством и производили должный эффект.
В ночной тьме было несколько случаев, когда бойцы АСО, приняв скирды хлебов за японские войска, в панике начали разбегаться. Подобные случаи повторялись не раз, и тогда мы поставили во главу марша партизанский отряд, а подразделения АСО замыкали колонну. Эта мера, не очень оригинальная, стимулировала сознательность партизан. Они безропотно, когда надо было, убыстряли шаги, убежденные в том, что исход рейда в Дуннин зависит от них самих, а не от войск АСО, готовых перепутать хлебные скирды с япошками. Партизаны были убеждены — только в их действиях кроется та решающая сила, которая двигала бы к победе весь замысел, имя которому — единый фронт борьбы.
Партизаны занимались учебой и на походе. Порой вспыхивала полемика по серьезным вопросам политического характера.
— Эй, друг мой, Кан, отвечай быстренько на вопрос: для чего нам нужно штурмовать Дуннин, в чем главная цель? Когда в Лоцзыгоу объяснял нам все это товарищ начальник, я полагал тогда, что мне все ясно. А теперь уж что-то перепуталось в голове, — так с лукавинкой во взгляде начинал разговор боец, замыкавший ряды Ванцинской роты, когда экспедиция почти добралась до Лаохэйшаня. Вопрос был задан, очевидно, не для себя, а для того, чтобы проверить знание своего приятеля.
Но и его собеседник Кап тоже оказался неглупым парнем.
— Ха-ха! Слушай, братец, ты хочешь зажарить краба на чужом огне. Раз у тебя такая дырявая память, могу тебе помочь. Вот тебе ответ — слова на мелодию «Сипчжинга» (Песня о первых буквах чисел от одного до десяти. Первый слог первой строки текста песни одинаков с первым слогом второй строки. — ред.).
И он, не дав коллеге вымолвить слова, всерьез затянул песню на мотив «Сипчжинга».
Одну, друзья, песню споем,
Одну не забывай — фронт единый,
К успеху наше дело доведем.
Пусть даже рухнет небо на нас.
О втором теперь — гармонь, играй!
О. твердыня — оплот революции!
Дальше расширим партизанский край —
До советско-маньчжурской границы.
В третий раз песню начну.
В три руки, дело спорится —
Открой проход к Советов Стране —
Край холодный, но вольный для нас!
… … …
Пак, задавший хитрый вопрос, разинул рот исделал вид что просто поражен находчивостью друга.
— Умная голова! — воскликнул он. — Ее не заменишь ни на что — даже на вес золота! А у меня дурья башка. Теперь-то я понял цель нашего рейда в Дуннин. Словно вижу на чистом небе полную луну!
Тот Кан — семи пядей во лбу. В Ванцинской роте он, право же, достоин такой похвалы. Песней «Сипчжинга» парень умел живо обрисоватьсложные гаммы первой мировой войны, сжато, мастерски раскрывать с помощью ее мелодии ужасные картины политических драм — от вспышки события 18 сентября до образования государства Маньчжоу-Го.
Вот так доступно была поэтизирована молодым Каном в вариациях «Сипчжинга» цель рейда в Дуннин. Песня мгновенно, как на крыльях, облетела весь коллектив военных — от Ванцинской к Хуньчуньской роте, а от нее к бригаде Ши Чжунхэна, от той бригады к отряду Чай Шижуна. Некоторые бойцы АСО даже на марше мурлыкали себе под нос, разучивая песню «Сипчжинга». Армия эта во всем старалась учиться на примере нашего отряда.
Но поступали так далеко не все. Многие из наших соседей мечтали в один прекрасный день разбогатеть, рисуя в воображении свою долю будущих трофеев. Почти не было таких, кто бы, вдохновленный высоким идеалом сопротивления японскому империализму, заводил разговор о том, как бы расширить театр боевых действий до рубежа советско-маньчжурской границы, как наладить единый фронт с партизанами и опять вернуть себе утраченные земли Маньчжурии.
— Скажи, дружок, много ли захватим опиума после атаки Дуннина? — спрашивал своего друга один из подчиненных Ши Чжунхэна, следовавший за нашим отрядом.
— А бог его знает, но опиум, думаю, будет везде, коль там целый полк марионеточной армии Маньчжоу-Го. Без опиума маньчжурских войск не бывает. А почему спрашиваешь? Ты же не курильщик опиума? Удивляюсь, зачем тебе знать про опиум-то?
Собеседник, не скрывая своего разочарования, заглянул своему другу в лицо.
— Да что ты, друг! Знаешь, опиум — это деньги, деньги — это опиум! Ведь народная мудрость гласит: «Звенит в кошельке десяток тысяч ляд (название старой денежной единицы — ред.) — улетишь в Янчжоу на крыльях аиста».
— Так-то оно так. Но есть и другое изречение: «Не имеешь денег — не поедешь любоваться Ханчжоу». А ты прихвати опиума на десяток тысяч лян и поезжай куда хочешь — ив Ханчжоу и в Сюйчжоу. А вот я взял бы себе из японских трофеев карманный фонарик — и все, хватит!
— О фонарике нечего тебе и беспокоиться. Такой чепухи сколько угодно у каждого из японских солдат, а их много…
— Хватит чепуху молоть. И опиум, и фонарик — все это потом, после победы в бою. А ты, дружок, полагаешь, что взять Дуннин — легкая штука?
Случайно услышанный диалог этих двух бойцов тяжелым камнем лег на мое сердце. Неужели эти солдаты АСО, чьи головы набиты мыслями о трофеях, пойдут в рукопашную на штыки «непобедимой императорской армии»? Неужели каждый из них ринется словно «человек-снаряд» в форт, с возгласами «Да здравствует Китайская Республика!»?
В их поведении, в меркантильных разговорах, в недобрых глазах проскальзывало что-то сомнительное. Все это было чемто вроде зловещего симптома. В Лаохэйшане мы, организовав объединенное со брание партизанских отрядов из Ванцина и Хуньчуня, вновь посвятили его политической работе, цель которой — довести до сознания каждого бойца понимание поставленных задач и военнополитического значения предстоящего боя в Дуннине.
Затем мы вышли на рубеж Гаоаньц уня и Вушэгоу на подступах к Дуннину. Там еще раз уточнили, как обстоят дела у противника, окончательно утвердили план боевых действий. В ту ночь нам все же удалось под Дуннином нащупать ниточку связис подпольной парторганизацией. Ее в свое время создал и руководил ей Пань в Дуннине, Гаоаньцуне, Синьлицуне, Лаохэйшане и в других местах. В то время он работал секретарем Суйнинского Главного укома. Весной 1932 года эта организация была разоблачена, за ней была установлена слежка врага. Части партийцев пришлось переместиться в Ванцин, а некоторым — уйти в глубокое подполье в Дуннине. В дни, предваряющие штурм, Пань направлял в Ванцин не только коммунистов и комсомольцев, но и многих партизан и местных жителей.
Отправляясь в Хуньчунь, Пань просил меня: «Случится вам побывать в Дуннине, прошу связаться с коммунистами и комсомольцами, работающими в подполье, восстановить нить организаций и позаботиться о них вместо меня». Я все время помнил об этой его просьбе. И при оглашении в Лоцзыгоу программы массово-политической работы включил в нее задачу — наладить политическую работу среди населения и восстановить подпольную парторганизацию в уезде Дуннин.
Нам удалось найти в окрестностях Гаоаньцуня несколько партийцев, за счет которых мы восстановили подпольную парторганизацию уезда Дуннин, наладили связь, заботясь о том, чтобы ее деятельность направляла Лоцзыгоуская подпольная парторганизация. Она представила нам немало сведений. С их помощью мы смогли без особого труда открыть проход на территорию Советского Союза.
Дуннинская уездная подпольная парторганизация отменно выполняла поручаемые нами секретные задания и существовала до 40-х годов. После Сяохаэрбалинского совещания отряды КНРА маневрировали мелкими группами, опираясь на тайные лагеря в горах Пэкту и на учебные базы близ Хабаровска на советской территории. В те времена мы часто использовали этот канал связи. Через него множество мелких групп проникали в пределы Кореи и в Цзяньдао, по нему пробирались из гор Пэкту в зону советско-маньчжурской границы. И отдельные подпольщики, посланные в Корею, в большинстве случаев, с помощью этого канала просачивались затем в Приморье.
Известно, что группа Чон Мун Ука, активно развернувшая разведку на рубежах советско-маньчжурской границы, тоже использовала действенную помощь Дуннинской уездной подпольной парторганизации. Советский интернационалист Я.Т. Новиченко[3], который нес к тому времени военную службу недалеко от советско-маньчжурской границы, напротив уезда Дуннин, вспоминал впоследствии, что он часто был свидетелем передвижения по этим каналам мелких групп КНРА. И во время военных операций против Японии подпольные организации Дуннина принимали активное участие в дезорганизации вражеского тыла, что явилось значительным вкладом в освобождение уездного центра Дуннин.
Из бесед с жителями окрестностей Гаоаньцуня и с подпольщиками мы узнали о командире полка марионеточной армии Маньчжоу-Го, дислоцированного в Дуннине. Хотя он и служил государству Маньчжоу-Го, но был известен своими антияпонскими настроениями. И еще мы уточнили: отношения между марионеточной армией Маньчжоу-Го и японским гарнизоном на первый взгляд казались нормальными, но на самом же деле были чреваты раздорами и распрями.
Нам сообщили также, что тот комполка имеет тесные связис хозяевами китайских магазинов в городке и постоянно прислушивается к их мнениям. А члены подпольной парторганизации хорошо знали хозяев этих торговых точек. Мы пору ч ил и коммунистам подполья оказать благотворное влияние на хозяев китайских лавок с тем, чтобы тот командир полка пошел на сотрудничество с нами.
Рейд в уездный центр Дуннин начался ночью 6 сентября и закончился днем 7 сентября 1933 года. За все время антияпонской войны, думается, почти не было случаев, когда бы нам приходилось возиться с противником почти два дня.
При налете на Дуннин мы сосредоточили внимание на том, чтобы острие нашей атаки направить на Сишаньский форт — двухэтажное укрепленное сооружение, стоящее на самой вершине горы за Западными воротами. Форт был вооружен несколькими станковыми и ручными пулеметами. На полосе между фортом и штабом японских агрессивных войск были вырыты ходы сообщения ипроло жены тайные подземные коммуникации с тем, чтобы в случае необходимости непрерывно перебрасывать этими проходами резервы, необходимые в целях отражения атак противника. Когда-то именно этот форт стал камнем преткновения во время атаки АСО на Дуннин и привел к неудаче.
Я расположил в Цачжаккоре Хуньчуньскую роту и определил ей роль заградительного отряда. Ванцинскую роту вывел на рубеж направления главного удара, чтобы с ходу захватить Сишаньский форт.
Подрывная группа партизанского отряда скрытно подползла к вражескому стану. Мой сигнальный выстрел должен был оповестить всех участников операции о начале атаки городка. 9 часов вечера. С моим выстрелом группа залпом открыла огонь по вражескому форту. Используя ходы сообщения и тайные подземные коммуникации, противник непрерывно перебрасывали свои силы. Несколько часов шла ожесточенная перестрелка между обеими сторонами.
Партизанский отряд ворвался в городок через Западные ворота. Я дал ему приказ — заблокировать вражескую казарму. Вместе с тем, часть наших сил я перебросил севернее форта в обход с целью распылить огонь врага. После этого начала действовать группа подрывников — они забросали форт самодельнымигранатами иблагодаря дерзкой атаке взялиего. Когда забрезжил восток, форт уже молчал, прекратив сопротивление. Наши главные силы заблокировали казарму японского гарнизона словно стальной сеткой и решительно срывали отчаянные попытки врага перейти в контратаку. Японские солдаты бежали через Северные ворота.
Заняв свои места, вели бой и воины АСО, которые заранее проникли в город, переодевшись в гражданскую одежду. Вступили в бой и другие ее подразделения, ворвавшиеся в городок через Восточные и Южные ворота.
Из штаба войск Маньчжоу-Го пришел к нам делегат, который выразил свое согласие на наше предложение совместно сражаться против японских агрессивных войск. Именно благодаря такому сотрудничеству мы смогли бы получить полную возможность взять городок в свои руки.
Беда пришла неожиданно. Некоторые подразделения из отряда Чай Шижуна начали грабить магазины, находившиеся под контролем марионеточной армии Маньчжоу-Го, набросились на жилые дома. Увидев это, маньчжоугоские войска отказались от своего обещания и возобновила отчаянные боевые действия против нас. К ней присоединился и японский гарнизон.
Перепуганные яростным наступлением врага, некоторые подразделения АСО оставили врагу захваченные рубежи и бросились бежать из города.
Но наш отряд не на жизнь, а на смерть вел уличные бои. Постепенно расширяя контролируемую зону, он прижал врага к узкому углу городка. Воины АСО, воодушевленные нашим продвижением, тоже перешли в наступление и взяли оружейный завод, а затем атаковали площадку, где складировались различные военные материалы. Уличные бои продолжались несколько часов.
Признав, что цель взаимодействия в основном достигнута, я отдал распоряжение нашему отряду эвакуироваться из городка. Партизанский отряд, по собственной инициативе оставивший городок, прикрывал огнем выход отрядов АСО.
Именно в тот момент мне доложили, что в городе остался комбриг Ши Чжунхэн после тяжелого ранения. Все, кто находился с ним рядом, бросили своего командира в бедственном положении и отступили за городок. Даже адъютант комбрига не позаботился о своем командире, а бросился за ворота городка, спасая собственную шкуру.
Передмоим мысленным взором вновь почему-то возникали лица тех бойцов АСО, которые мечтали прихватить богатые трофеи. Да, когда они питали надежду прихватить после боя побольше опиума или же раздобыть японский карманный фонарик, я беспокоился только о возможных грабежах и о влиянии столь позорного явления на весь ход боевых действий.
Мои предположения сбылись — грабежи возникли в самом разгаре боя. Но, к сожалению, произошло и нечто худшее, от чего мы просто ахнули — брошен в беде раненный командир. В общем-то в армии, право же, сравнивают своего командира то с родным отцом, то с родной матерью. Значит, бойцы АСО бежали, оставив в беде родного отца, родную мать. До этого времени я слышал много рассказов о войне, но никогда ничего подобного не слышал о столь трусливых неверных солдатах. Грабежи, которые учинили эти солдафоны, их вероломное, предательское отношение к своему начальнику имели что-то общее. Жажда наживы обернулась, в конце концов, безудержным стяжательством и спасением собственной шкуры, жалкой трусостью.
Какую же глубокую жизненную правду раскрывает мудрое изречение наших предков: «Черпак течет дома — он течет и в поле»!
Бой, можно сказать, является продолжением повседневной жизни воинов, своего рода ее итогом. Исход сражения решается, как правило, не на поле брани, а гораздо раньше, в повседневной жизни. А бой — это лишь отражение, мгновенный показ будничной жизни.
История не знает таких примеров, когда бы морально ущербная армия поднялась на пьедестал победителя. Вот живой пример. Причина того, что нацистская армия гитлеровской Германии потерпела в конце концов позорное поражение, кроется в том, — и это главное, что войска фюрера уже являлись морально побежденными, ибо растоптали нормы человеческой морали, а гусеницами танков подмяли всю доброту и красоту. Главная причина неминуемого крушения японской армии, похвалявшейся своей «непобедимостью», тоже заключалась в ее моральной деградации. Япония не могла не задохнуться: она стала предметом осуждения и ненависти миллиардов людей доброй воли всего мира, которые заклеим или позором японскую армию как самую варварскую и циничную в мире, и попала в окружение международных союзных войск.
Во всемирной истории войн не найдешь другой такой армии, как японская, которая, прихватив с собой даже «женщин для развлечения солдат», пошла на поле боя в целях агрессии в других странах и истребления людей,
Война-не только противоборство сил, но и конфронтация между кодексами морали и человеческой этики. Та армия, которая игнорирует влияние морали на процесс войны или же считает саму мораль своего рода стесняющим ее действия пустяком, подобна огромной груде мусора.
Я приказал Чвэ Чхун Гуку спасти Ши Чжунхэна. Приказ был выполнен с риском для его собственной жизни.
Мы несли на спине Ши Чжунхэна, которого партизаны берегли, рискуя собственной жизнью. Прикрывая его эвакуацию из зоны боя огнем, нам удалось благополучно отвести отряд в сторону господствующей высоты. Партизаны негодовали: пусть среди белого дня грянет молния и покарает трусов, подручных Ши Чжунхэна, за измену командиру.
Да, бойцы АСО, собственно говоря, своими поступками заслуживали таких упреков и пожеланий. Но, к счастью, из-за таких поступков бойцов АСО не произошло ничего такого, что бы могло образовать трещину в отношениях между партизанами и АСО.
Значение рейда в уездный центр Дуннин не ограничивается тем, что было уничтожено несколько сотен вражеских солдат. Главное состояло в том, что АСО, пройдя полосу боя, стала полностью и целиком доверять корейским коммунистам. АНПА приобрела возможность вновь, как и прежде, действовать под красным флагом, по праву расширяя в Восточной Маньчжурии свою легальную деятельность. Рейд в Дуннин показал бойцам АСО подлинный облик корейских коммунистов.
После этого китайские антияпонские отряды уже сами решили принимать меры к тем, кто попытается вредить корейским партизанам.
— Да, 7 сентября 1933 года я родился на свет во второй раз! — так сказал Ши Чжунхэн, придя в сознание. — Если до сих пор я жил жизнью, которую дали мне родители, то с 7 сентября живу второй жизнью, которую дал мне командующий Ким Ир Сен. Он спас мне жизнь и теперь антияпонский партизанский отряд — родной брат нашей Армии спасения отечества. Из уст комбрига облетели, словно легенда, всю Маньчжурию слухи об антияпонском партизанском отряде: какая у него высокая самоотверженность, насколько верен он чувству товарищеского долга.
На обратном пути от Дуннинадо Лоцзыгоу, протянувшемся на несколько сотен ли, я ни на минуту не отходил от комбрига Ши. В первый день мы сами все время несли его на носилках. Бойцы АСО хорошо видели, как их командира несут на носилках партизаны. Но они не смели подойти к своему комбригу, а лишь поглядывали издалека. Затем адъютант Ши Чжунхэна и другие бойцы АСО попросили передать им своего командира. Но партизаны не стали их даже слушать.
Когда же адъютант в третий раз пришел к нам в отряд, я велел передать носилки с Ши Чжунхэном бойцам АСО. При этом я говорил своим товарищам: «Они тоже люди мыслящие, переживают. Теперь они, думается, раскаялись в своих поступках. Поэтому не будем отказывать им в праве нести раненого. Пусть теперь хотя бы частично попробуют искупить вину, проявленную на поле боя».
Когда мы передали Ши Чжунхэна, бойцы АСО, преисполненные чувством благодарности, отвесили нам низкий поклон.
Комбриг Ши очень переживал, что его оставили в беде. Однако за недостойное поведение своих подчиненных он просил извинения, не забывая, что в этом повинен и он как их начальник.
— Какими же они оказались слабовольными! Знаю, стыдно мне смотреть на вас, командующий Ким. Ведь вся вина во мне, не успел воспитать их как следует. За все спросите с меня, а моих подчиненных простите.
Я был сильно тронут тем, что он принимал позор подчиненных как свой собственный. Я, может быть, не был бы так взволнован, если бы Ши Чжунхэн начал ругать подчиненных или по крайней мере упрекал их. Он был человеком военным, а тем более с общительным характером и широкой душой.
— Вспоминается мне китайская пословица, которая гласит: «И в сладкой дыне есть горькая плодоножка», — так я обратился к комбригу Ши. — Человек тоже бывает в приятном настроении не всю тысячу дней, и цветы красивы не всю тысячу дней. Вы получили смертельную рану, а теперь к вам возвращаются силы. Этим я и доволен.
— У нас говорят: хочешь купить лошадь — смотри ей зубы, хочешь познакомиться с каким-то человеком — смотри ему в душу. Думаю, небо ниспослало мне счастье — счастье познакомиться с вами, командующий Ким. Дружбу эту буду хранить бережно всю жизнь!
Ши Чжунхэн был старше меня лет на тринадцать. Но мы в окопах антияпонского совместного фронтасталисо ратниками и товарищами, связанными друг с другом кровными узами. После боя в Дуннинеон расположил свой отряд поближе от Мацуня — в Сибэйгоу. Мы крепили узы нашей дружбы, часто посещая друг друга, теперь уже как родственники.
Я предлагал ему немало медикаментов, чтобы помочь в лечении огнестрельных ран. Оказывал на него также большое коммунистическое влияние, стремясь к перемене его идейных взглядов. После этого комбриг вступил в Компартию, вырос командиром Народно-революционной армии.
В битве под Лоцзыгоу, которая разгорелась в июне 1934 года, Ши Чжунхэн храбро сражался за успех комбинированных боевых действий против японских войск. А после его зачисления в Народно-революционную армию он, будучи командиром отдельной 2-й дивизии, совершил множество ратных подвигов. В каждом бою он впереди всех бросался в атаку с поднятым над головой маузером. Его солдаты утверждали, что нет нигде в мире такого замечательного командира, как комбриг Ши. И солдаты других отрядов АСО тоже очень уважали и чтили его. Многие из них покинули свои подразделения и перешли в часть Ши Чжунхэна.
Во время боя под перевалом Лаосунлин он шел в первых рядах атакующих и получил смертельную рану в живот. Пуля не прошла насквозь, а осталась в теле. Чтобы удалить ее, он перешел через границу на советскую территорию, но вскоре скончался. Получив весть о похоронах погибшего комбрига Ши, я, совсем убитый горем, со скорбью чтил память этого человека.
Под пулями на поле боя в Дуннине окрепла моя дружба с Чай Шижуном на основе идеалов антияпонской борьбы. Впоследствии он был причислен к Народно-революционной армии, назначен заместителем командующего, а затем командующим 5-го корпуса. Базируясь в Северной Маньчжурии, он, подчиненный Чжоу Баочжуну, прилагал немало усилий для укрепления братских боевых связей с нами. И позже, в первой половине 40-х годов, между мною и Чай Шижуном поддерживались тесные связи.
Когда мы совершали рейд в уездный центр Дуннин, неразрывным стал совместный фронт АНПА и китайских антияпонских отрядов. Между тем тогда же произошел совершенно непредвиденный инцидент, чреватый опасностью разрушить вдребезги наш совместный фронт.
Поводом для происшедшего послужили высказывания У Ичэна, который приукрашивал заслуги Чан Кайши. В то время мы, вернувшись в Лоцзыгоу, созвали совместное заседание, чтобы подвести итоги боев в Дуннине. На заседании первым выступил командующий У. Между прочим, он, останавливаясь на победе объединенных войск в Дуннине, неожиданно стал возносить до небес Чан Кайши и вопреки нашим ожиданиям сказал следующее:
— Антияпонская война на Северо-Востоке Китая сможет идти по восходящей линии только при условии, что Чан Кайши направит с юга пушки да войска. Это вызвало гнев партизан. Тут же Бай Жилин, возглавлявший Хуньчуньский партизанский отряд, поднялся на трибуну, чтобы заметить:
— Чан Кайши-пес империализма. Факт, что это знает весь мир. Как же он может помочь нам, да еще и руководить нами? Ясно, что командующий У реакционер, ведь он защищает и хвалит Чан Кайши.
Рассерженный У Ичэн приказал арестовать его и грозил расстрелом.
Тут же зашумели бойцы Бай Жипина с протестами. Они были готовы вот-вот броситься вперед, хватались за оружие и кричали:
— Мы не потеряли ни одного человека во время боя в Дуннине. А что будет, если мы потеряем своего командираот рук партнера по единому фронту? Без него нам нельзя вернуться в Хуньчунь! Пусть мы все умрем до последнего, но все-таки будем драться с У Ичэном и спасем товарища Бай Жипина.
И бойцы АСО хватались за винтовки и готовились открыть огонь.
Создалась критическая ситуация, все висело на волоске — единый выстрел унес бы жизни многих, да к тому же был бы похоронен с таким тру дом образованный единый фронт. Лицо У Ичэна побледнело, губы у него судорожно дергались.
Я поднялся на трибуну и начал уговаривать обе стороны спорящих на корейском и китайском языках. Затем обратился к командующему У:
— Прошу вас, командующий У, отпустить Бай Жипина. Понимаю ваше возмущение, но поймайте о великодушии. Неправ, конечно, и он, дискредитируя вас, командующего, назвал реакционером. Но и вам не мешало бы задуматься над происшедшим. Весь Китай клеймит Чан Кайши как пса империализма. Думаете, приятно людям слышать похвалу в его адрес? Ведь не кто иной, как он. Чан Кайши, еще до события 18 сентября предупреждал Чжан Сюэляна, чтобы старая Северо-Восточная армия не выступала против Японии. Не так ли? Сейчас вы расстреляете Бай Жипина — вся Маньчжурия осудит вас как предателя. Вам серьезно над всем надо задуматься…
Когда я закончил свою речь, в среде бойцов АСО раздались голоса:
— Кто этот человек? С юга приехал? Может, это курьер из Гоминьдана?
Как бы в ответ раздался негромкий голос:
— Какой там юг, это Ким Ир Сен, командир партизанского отряда.
— Всему вина мое невежество. Не подумайте, что я и Чан Кайши одного поля ягоды, — признался У Ичэн. Он тут же заявил, что приказ о расстреле будет отменен, но не отпускал Бай Жилина в течение двух дней. Это вызывало ропот рядовых солдат АСО, которые порицали своего командующего:
— Какой он глупый! — говорили одни.
— Почему командующий У не держит слово, данное командующему Киму? — спрашивали другие.
— Не убьем мы его — и все. Всех убивать не позволено командующему У! — шумели третьи. — Если Бай Жилин будет убит — не миновать кары нам, Армии спасения отечества.
Такие настроения былисреди солдат. А в это время офицеры АСО направили У Ичэну письмо и прощение с требованием немедленно освободить Бай Жилина.
Арестованный был освобожден по приказу командующего У только на третий день. Как видно из всего этого, процесс осуществления совместного фронта с китайскими антияпонскими отрядами был сопряжен с неисчислимыми трудностями, требовал терпеливых усилий и жертв. Вряд ли без зигзагов, без хождения по мукам, гладко могло произойти слияние двух «организмов» с разными группами крови!
Враги три дня подряд сжигали трупы своих воинов, погибших во время боя в Дуннине. Зато мы лишились Ху Цзэминя. При возвращении в Лоцзыгоу он лишился своей жизни от шальной пули.