ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ
...Мама Владимира Высоцкого Нина Максимовна вспоминает такой разговор с сыном:
«— Мамочка, вот дачу строю...
— И где же ты ее строишь?
— У Едика Володарского...
Володя так его называл — Едик...»
Едик, а точнее— Эдуард Яковлевич Володарский в 2011 году отметил юбилей: ему исполнилось 70 лет! Родился известный сценарист, драматург и писатель 3 февраля 1941 года в Харькове.
В 1967 году Эдуард окончил сценарный факультет ВГИКа. Володарский — автор 11 пьес и более 140 сценариев. Вот только небольшой список фильмов, снятых по ним: «Белый взрыв» (совместно с С. Говорухиным), «Проверка на дорогах», «Антрацит», «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Забудьте слово «смерть» (оба — совместно с Н. Михалковым), «Емельян Пугачев», «Вторая попытка Виктора Крохина», «Мой друг Иван Лапшин», «Оглянись», «Долги наши», «Шантажист», «Дорога домой», «Стеклянный лабиринт», «Демидовы» (совместно с В. Акимовым), «Прощай, шпана замоскворецкая!», «Кому на Руси жить...», «Зеркало для героя», «Одинокий игрок», «Последний бой майора Пугачева» (по рассказу В. Шаламова), «Штрафбат», «Капкан», «Вольф Мессинг, видевший сквозь время», «Идиот» (по Ф. М. Достоевскому), «У каждого своя война», «Столыпин», «Рядовые»... Под Ярославлем снимается многосерийная картина по повести Эдуарда Яковлевича «Страсти по Чапаю», рассказывающей о жизни и смерти легендарного героя...
Впечатляет? Все эти и другие картины, снятые известными и великими режиссерами, полюбились или давно любимы зрителями. А некоторые из этих фильмов, как сейчас принято говорить, стали культовыми.
Эдуард Володарский — лауреат Государственных премий СССР и РСФСР, награжден Золотой медалью имени А. П. Довженко. Среди его близких друзей и знакомых — Андрей Тарковский, Василий Шукшин, Алексей Герман, Никита Михалков и десятки других известных в отечественном и мировом кинематографе имен режиссеров и актеров.
С Владимиром Высоцким Володарский знаком с начала 60-х, но близкое знакомство их произошло в Ленинграде, в 1968-м. И моментально переросло в крепкую дружбу, продолжавшуюся до самой смерти поэта... Так что напрасно пытается вбить клин между друзьями Марина Влади, называя в книге «Владимир, или Прерванный полет» Эдуарда Яковлевича «другом детства и приятелем по пьянке, впоследствии оказавшимся предателем»!
О знакомстве, взаимоотношениях и дружбе Эдуарда Яковлевича с Владимиром Высоцким написаны сотни страниц. Существуют воспоминания о поэте самого Володарского, есть множество интервью, статей и воспоминаний, целиком посвященных героям этой главы или частично их касающихся, — данных, надиктованных или написанных родными и близкими Высоцкого, его друзьями и знакомыми, кино- и театральными критиками, биографами поэта, наконец...
Уже давно набили оскомину бесконечные и скучные «разборки» в книгах, посвященных Владимиру Семеновичу, и прессе о «даче и дачном участке», о «загулах» друзей, о пьесе Эдуарда Володарского «Мне есть, что спеть...» (1983), посвященной Высоцкому, и негативной реакции на ее публикацию в журнале «Современная драматургия» родных и друзей поэта... Как будто больше не о чем писать! Здесь этого не будет... почти. (Потому что — как не пиши, а не коснуться перечисленных выше тем все равно — не выйдет).
Тем не менее, эта глава будет как сама жизнь — разнообразной, пестрой, веселой и грустной, доброй и жесткой, откровенной... Одним словом — правдивой. Но не лживой и не скучной!
Неужели за 12 лет дружбы Володарский и Высоцкий только встречались в компаниях, выпивали да делили дачный участок? Верится слабо... А почитаешь россказни иных приятелей и биографов Владимира Семеновича — в натуре, так оно и есть, получается!
Раздвинем горы этой макулатуры и посмотрим на отношения друзей свежим взглядом.
— Эдуард Яковлевич! В 70-е про вас говорили больше в связи с Высоцким.
— Да...
— «Володарский — друг Высоцкого», — это звучало очень значительно. А вы с ним когда познакомились? Как это было?
— Я его во ВГИКе иногда встречал, когда учился. Он с Колей Губенко дружил, а еще у нас была такая прима, Таня Иванова, очень красивая девка — и он ее захомутал. Поэтому он у нас появлялся довольно часто. Мы виделись, но отношений тесных не было. А после, в 68-м, мы встретились в Питере. Я туда приехал писать сценарий, а он — на съемки. Так получилось, что мы жили в соседних номерах — и снюхались, спились. Оттуда уезжали уже друзьями. Приехали в Москву и тут стали встречаться...
— Вы действительно много пили? Даже больше, чем во ВГИКе?
— Больше! Когда в загуле, по 5 бутылок коньяка выпивали за день на брата! Во ВГИКе же была еще проблема достать денег!
— Но у вас, слава Богу, до наркотиков не дошло, насколько я знаю...
— Бог миловал. Я даже не знал про них. Вот я помню... Сколько раз бывало: сидим, выпить хочется, денег нет, и вся компания смотрит на Володю: ну, давай! Ладно, говорит. Кто со мной? Ну, я. И приползали к ресторану. К «Арагви», иногда. Стучимся... Швейцар орет: что надо? Требуем позвать официантку. Она приходит, видит Высоцкого, делает большие глаза и пускает нас. Нас ведут в подвал, а там стол огромный накрыт, и магнитофоны стоят: записывать. Высота (это Володина кличка такая) пару рюмок выпивает, ему говорят: ну, давай. Он берет гитару и поет им. А я сижу, выпиваю, закусываю... А уходим — у нас по сумке у каждого, а там выпивка, колбаса всякая. А там ждет голодная компания: ну, блядь, вас только за смертью посылать! Спасибо никто не скажет.
— А кого кормили-то?
— Много было людей. Антон Макаров, Епифанцев Жорка, Севка Абдулов, Володя Акимов — сейчас всех не упомнишь... Володю Акимова уговорили комнату сменять 40-метровую на 22 метра — сосед дал магнитофон и две тыщи рублей. Ну он и поменялся, ради товарищей, чтобы без денег не сидели.
— Самая трогательная история про вашу дружбу с Высоцким — это с дачей. Вы ему отдали кусок своего участка, чтоб он на нем построил себе дом.
— Да... У меня тогда было полгектара, и я ему отдал 20 соток. Его самого не брали ни в какие дачные кооперативы. Бывало, он и задаток даже вносил — а после ему на правлении отказывали: жена иностранка, а кругом под Москвой зоны, закрытые объекты. Вот у нас рядом с Пахрой — филиал Курчатовского центра атомного.
— А он очень хотел дачу?
— Марина хотела. А то друзья вечно, в квартире бедлам, пьянка. Она говорила: «Вот видишь, Володарский пьет-пьет, а потом спрячется на даче, и порядок. И там никто его не поит». А у меня был на даче полуразвалившийся домик, там когда-то жила прислуга прежнего владельца поэта Кирсанова. Я говорю — забирай его, восстанавливай и живи. Я его любил, Володю...
— Но Володя, как известно, не пользовался этой дачей.
— Ну да. В марте достроили, а в июле — все, он умер.
— И Марина захотела тогда получить этот дом, который он построил, и кусок вашего участка. Вы тогда испугались?
— Я не испугался. Я ей объяснил — Марина, земля не моя. И дом не мой — у меня только пай в кооперативе. Марина, она за франк удавит любого. Характер железный! Твердость такая!
— А чем бы Высоцкий сейчас занимался? Я часто про это думаю...
— Я не знаю. Но я не думаю, что он принял бы то, что происходило во времена ельцинские.
То, что сейчас...
— А где бы он был в 91-м? В 93-м?
— Трудно сказать. Ей-Богу — трудно! Я часто об этом задумываюсь...
— А что бы писал?
— Песни. То, что он писал, и то, что писали после него, разве можно сравнить? Как его слушали!
— Да... Я помню, он приезжал к нам на шахту Бажова, в Макеевку — году в 72-м. Клуб был забит, все на магнитофоны писалось. Потом долгие годы это переписывалось... Он, конечно, съездил в шахту и спел «Мы топливо отнимем у чертей, свои котлы топить им будет нечем... Черное надежное золото...»
— Это он написал в мою картину — «Антрацит». Порезали ее сильно...
— Были разговоры, что Высоцкий плохо влиял на молодежь, ему же пытались подражать, ну и пили, и уходили в блатняк. Что скажете?
— Это не так Вон, Евтушенко тоже много пил. И Рождественский много пил... Да ну, чушь собачья... Подражать? Да невозможно ему подражать. Он никогда не халтурил. Никогда! С любого концерта он мокрый выходил. Он был всеобъемлющ настолько, его любили все — от блатарей до физиков- теоретиков Курчатовского института.
— Что такое — Высоцкий? Пушкин наших дней? Что это? Как вы можете это сегодня обозначить?
— Это Моцарт. А как поэт... Если выстроить ряд, он такой будет: Пушкин, Некрасов, Высоцкий.
— А вот тот дом с участком, куда пустили Высоцкого — за бешеные деньги купили?
— Да... В 75-м я за это заплатил 65 тысяч рублей.
— То-то вы тогда, все знают, по утрам покупали коньяк по 200 рублей за бутылку у банщика бассейна «Москва»!
— Да, да. С Володей...
Пусть ошибочно в интервью Эдуард Яковлевич называет близкую знакомую Владимира Высоцкого Татьяну Иваненко Ивановой, а приятеля поэта, сценариста Артура Макарова — Антоном, своей ценности «воспоминания Едика о Володе» из- за этого ничуть не теряют!
Творческое сотрудничество Володарского с Высоцким началось через год после их близкого знакомства, в 1969 году. Поэт снялся в эпизодической роли в фильме Станислава Говорухина «Белый взрыв». В основу сюжета картины лег одноименный сценарий, написанный Эдуардом Володарским. Это была одна из первых экранизаций работ молодого и талантливого сценариста. В фильме, рассказывающем о боевых действиях в горах Кавказа времен Великой Отечественной войны, Владимир Высоцкий сыграл эпизодическую роль капитана.
В начале семидесятых годов из-под пера Эдуарда Володарского выходит пьеса с военным названием «Звезды для лейтенанта». Драматургическое произведение у молодого автора получается очень удачным, и его одобряют к постановке в театрах страны. По просьбе «друга Едика» Владимир Высоцкий пишет к спектаклю по его пьесе несколько песен. На одном из концертов в 1975 году поэт рассказал слушателям: «Я иногда пишу песни раньше, чем пьеса поставлена в театре. У меня много друзей, которые сейчас выходят в первые ряды наших драматургов. Они обращаются ко мне, говорят: «Напиши песню прямо в пьесу». Происходит слияние работ. Так было с пьесой «Звезды для лейтенанта», которая идет в Театре имени Ермоловой в Москве, в Ленинграде, да и вообще по Союзу. Написал ее мой друг, Эдик Володарский. Эти песни («Песня о погибшем летчике» и «Песня летчика». — А.П.) я пою своим голосом за сценой, за кадром. Они полностью вошли в спектакль...»
В 1970 году ленинградский кинорежиссер Алексей Герман приступает к съемкам фильма «Проверка на дорогах» по сценарию Эдуарда Володарского. Это был третий сценарий молодого кинодраматурга.
— Сценарий «Проверка на дорогах» написан по повести отца А. Германа Юрия Германа, — вспоминает в интервью Эдуард Яковлевич. — Я тогда, не читая книги, взял под сценарий аванс в 25 процентов, а это 1250 рублей. Половину мы сразу в Питере пропили, меня в поезд грузили в бессознательном состоянии. Приехал в Москву, протрезвел, прочитал повесть — и офигел: полное говно! Какие-то чекисты, шпионы, зондеркоманды... Боже мой, куда я влип! Были б деньги, вернул бы сразу. И тут приехал Герман в Москву, мы встретились, пошли в забегаловку возле Маяковки, там за полтинник наливали 50 коньяку. Зашли, я выпил сто грамм, он спрашивает: ну, как повесть? Я отвечаю: говно повесть: У него ни один мускул не дрогнул. Да, говорит, повесть плохая. Там только один характер хороший, а остальное придется писать заново. У меня прямо от сердца отлегло. Заново так заново! Пишите, говорит, как хотите. Я стал читать Адамовича про партизан, меня в основном интересовал их быт — как они строили землянки, как жили... Как из снарядов они выпаривали тол, они каждую секунду рисковали жизнью! Потом они этот тол охлаждали, брикеты из него делали. За 22 дня я сценарий написал. 70 или 75 страниц. Кстати я там роль написал для Володи специально.
— Какую?
— А власовца. Я приехал из Питера с отпечатанным экземпляром и, не заходя домой, поехал к Володе и сказал: «Читай, вот это для тебя». Но Герман его не взял!
— Почему же?
— А испугался. Я приехал на худсовет, смотрю он выставил на пробы Дворжецкого, Доманского, Лаврова. Я говорю — Леш, а где Володя. Он отвечает — я его снимать не буду. Я истерику закатил: «Ты что делаешь? Мы с тобой сколько раз говорили! Это ж для него роль!» Я, говорит, боюсь, он завалит мне картину и меня задавит! А не дай Бог он запьет — что я буду делать? Тогда в Германе было больше человеческого...
Опять — ошибка Володарского: имя и фамилия актера, сыгравшего главную роль Лазарева в фильме «Проверка на дорогах», того самого «власовца», — Владимир Заманский, а не Доманский. Но это, как говорится, — детали...
В другом, более позднем интервью, Эдуард Володарский рассказывал, что режиссер признался ему: «Я его (Владимира Высоцкого. — А.П.) боюсь, я начинающий режиссер, ты пойми. Если он закуролесит и сорвет мне все, я рухну. Я на него управы не найду».
А вот — «оправдательный» рассказ кинорежиссера Алексея Германа, касающийся реакции Владимира Высоцкого на неутверждение его на главную роль в картине: «На ту роль в «Проверке на дорогах», которую хотел сыграть Володя, я пригласил Заманского. Нет, Володя не обиделся, он был благородный человек. И как он мог обижаться не меня, неудачника?.. Хватало у него своей нервотрепки: другое дело, что он никогда виду не показывал. Все мы помним его с улыбкой. Как бы он ни устал, как бы ни был занят, а при беглой встрече так улыбнется, будто дороже тебя у него никого нет. И это не игра актерская, это состояние души — даже улыбкой он умудрялся поддержать, что-то отдать людям. Его любимая присказка: «Людям должно быть хорошо»...»
Фильм Алексея Германа «Проверка на дорогах» — один из самых честных из снятых о войне — попал к зрителю только на заре перестройки, в 1985 году, 14 лет пролежав «на полке». Слишком уж неправдоподобными, ненастоящими посчитали советские партийные и киноруководители показанные в картине боевые действия и быт партизан, человеческие отношения на войне между солдатами и предателями... Говорят, фильм запретил к показу лично Суслов, главный партийный идеолог, — посмотрев его.
Не довелось сыграть Владимиру Высоцкому и в другой картине, снятой по сценарию Эдуарда Володарского. Называлась она «Емельян Пугачев». В ней актер проходил пробы на главную роль, и прошли они для Высоцкого очень успешно.
Известного советского актера и режиссера Евгения Матвеева до конца дней «пинали» за то, что в свое время якобы именно он упросил Брежнева отдать ему роль Емельяна Пугачева в одноименной картине режиссера Алексея Салтыкова. Говорят, Владимир Семенович чуть ли не плакал, когда узнал, что его отстранили от работы... А как было на самом деле?
Сценарист фильма Эдуард Володарский вспоминал: «Написав сценарий о Емельяне Пугачеве, я, однако, хотел, чтобы его сыграл именно Высоцкий. Фотографии претендентов в гриме наклеили на большой лист ватмана, и все желающие могли выбрать «своего» Пугачева. Консультант фильма, профессор МГУ Сергей Тимофеевич Преображенский, далекий от кинематографической среды человек, посмотрев (|ютографии, сказал: «Вообще больше всего подходит вот этот» — и указал на... Высоцкого (а до этого он его даже не знал в лицо). «Только вот не тот», — и указал на Матвеева. В результате Пугачева играл все-таки Матвеев. И никто ничего сделать уже не мог...»
А вот воспоминания Евгения Матвеева, отвергающего все наветы коллег в свой адрес и по-другому видящего ситуацию, сложившуюся вокруг утверждения актера на главную роль в картине: «К сожалению, среди моих недоброжелателей оказался сценарист Володарский. Вот почему мне давно хотелось высказаться по этому поводу. Давайте взглянем на этот случай протокольно. Когда Алексей Салтыков приступил к пробам и меня не пригласил, я слова никому не сказал, хотя героя считал «своим»: Пугачева я сыграл на радио, вжился в материал. Только подумал про себя: «Все правильно, возраст не тот». Да и занят я был на других съемках. Однажды мне позвонили со студии и говорят, что Высоцкого не утвердили на худсовете, в Госкино, в еще каких-то инстанциях и что надо спасать картину, выручать режиссера.
Тогда я потребовал, чтобы Салтыков организовал для меня, как и для других, прежде пробы. Я не режиссер. А Салтыков был против проб — съемки начинались через 2-3 дня. «Зачем пробы, примеряй костюмы, пора работать начинать», — настаивал режиссер. Но пробы состоялись. Салтыков посмотрел отснятый материал и сказал мне: «Меня это устраивает, играй». И я сыграл Пугачева...
Меня после этой истории с «Емельяном Пугачевым» стали противопоставлять Высоцкому: «А, это тот самый Матвеев!..» Нажил я себе врагов. Да и переговорить с самим Владимиром Семеновичем так и не привелось. Почему и как его не утвердили на роль, ей-Богу, не знаю. Мой принцип другой: неэтично ковыряться в чужих делах...»(8)
Работу Алексея Салтыкова в конце семидесятых зритель не увидел. Но как это было принято тогда, критика, словно по команде, запалила из всех пушею «Фильм, в целом, не состоялся как значительное произведение искусства». На целых 15 лет его положили «на полку»...
После премьеры один из киноначальников так объяснил решение высоких инстанций Евгению Матвееву: «На Западе могут упрекнуть советских диссидентов в том, что они бездействуют. Дескать, были на Руси герои — Пугачевы, которые с топором выясняли свои отношения с властями».
— Получается, наш фильм к топору звал — чушь какая- то! — негодовал актер.
А может — в этом разгадка, почему партийные органы в очередной раз решили «не пущать» Владимира Высоцкого на экран?
Не везло Владимиру Семеновичу не только с утверждениями на роли в картины, которые снимались по сценариям Эдуарда Володарского, но и с песнями, написанными поэтом к ним — по просьбе сценариста или предложенными самим автором. Замечательные песни Высоцкого либо вообще не попадали в готовые фильмы, либо входили в них в убогом, урезанном виде...
«Вот я приехал Володю уговаривать, — вспоминает Эдуард Яковлевич, — он меня встретил, так очень по-волчьи на меня глядя, и сказал: — Чего, — говорит, — хочешь ее («Балладу о детстве». — А.П.) выбрасывать оттуда (из фильма «Вторая попытка Виктора Крохина», снятого по сценарию Э. Володарского режиссером Игорем Шашуковым. — А.П.)?» Я начал говорить, что, Володя, понимаешь, надо. Причем, понимаете, здесь у него в характере: для товарища он готов сделать всегда все, кроме, пожалуй, вот этого. Он сказал: «Нет, ни строчки...»
В итоге, в картину по цензурным или еще каким-то неведомым соображениям и причинам замечательная «Баллада о детстве» вошла в сильно урезанном виде — большим фрагментом...
Журналист Игорь Свинаренко пишет: «Мне сценарист Володарский рассказывал, что Высоцкого тошнило не в стриптизе, а в супермаркете. И он плакал, от жалости к своему народу. Они вдвоем — Высоцкий с Володарским — задумывали свалить за бугор и в Нью-Йорке устроить русский театр...»
...Судьба Эдуарда Яковлевича выписывала такие зигзаги, что удивлялись не только его друзья, но он сам. В середине 70-х ходили слухи, что Володарский, успешный сценарист и драматург, подумывает об отъезде на Запад... Насколько правдивы были эти слухи и планы, озвученные журналистом?
В одном из интервью «Едик» все популярно объяснил:
— Вы серьезно собирались с Высоцким бежать из страны? Он тоже еврей, как и вы.
— Ну да, у него тоже, как у меня, мать русская, а отец еврей.
— Так вы с Высоцким всерьез валить собирались? Разговоры такие были?
— Естественно, были! Тогда много народу поехало, началось... Но после первой своей загранпоездки Володя мне сказал: мы там на... никому не нужны.
— Это когда к Марине первый раз съездил?
— Ну, да, это 72-й или 73-й год. Он мне рассказывал, что когда зашел в магазин и увидел изобилие продуктов — колбасы и все такое — его стало тошнить, он просто сблевал. Прежде он никогда не видел столько еды. Это было кошмарное зрелище...
— Высоцкий рано начал ездить на Запад. А вас не пускали.
— Я был невыездной в те времена. Меня считали неблагонадежным.
— Ну, так вы ведь пили много. И с Высоцким дружили. При том что самого его пускали...
— Вот еще что могло повлиять: я дружил с Пашей Литвиновым — он вышел на площадь в 68-м, когда была оккупация Чехословакии. Ему дали 5 лет...
В другом интервью журналисты вновь спросили писателя о планах уехать из страны...
— Мало кто знает, что Высоцкий, как и вы, был полукровкой. Вы с ним этот вопрос обсуждали?
— Иногда, во время поддачи, я говорил ему: давай уедем к чертовой матери! Володя вопрошал: «Ну, куда мы поедем? Кому мы там нужны? Здесь плохо (он употреблял другое слово, догадываетесь, какое), но здесь мы хоть кому-то нужны...» Но должен вам сказать вот что: и я, и Володя выросли в подворотне, он в Большом Каретном, я — в Замоскворечье, и там различий в национальностях не было. Да и в кинематографе— тоже. Можно много евреев-киношников назвать: мой учитель Габрилович, Ромм, Чухрай, Зархи, Марк Донской... Пальцев не хватит, чтобы всех сосчитать...
Друг и тезка драматурга Эдуард Попов вспоминает: «В 1971 году мы с известным сценаристом Эдуардом Володарским жили рядом. В соседнем же доме снимал с Мариной Влади квартиру Высоцкий, при этом он дружил с Володарским. Да, забыл еще одно постоянное лицо в нашем доме: добрый, улыбчивый и светлый человек, актер МХАТа и радио Всеволод Абдулов. В Матвеевке это была неразрывная троица: Высоцкий, Володарский, Абдулов.
Субботы и воскресенья были наши. Обычно Володарский предлагал мне: «Эдюша, сползаем в «Горку»!» («Горка» — это местное название продуктового магазина в Матвеевке). Были там две сестрички: Валя и, кажется, Надя. Однажды он пошел в «Горку» один и вышел оттуда в подпитии, да еще с деньгами в кармане. Местная шпана взяла его в шоры. Чуя беду, сестричкибарменши сразу же позвонили Высоцкому. Тот — в машину и к «Горке», как раз вовремя. Рассказывали, как он гонял по всей центральной площади Матвеевки щипачей. Да и кто б его посмел тронуть?..
Но вернусь к нашей первой встрече с Высоцким. Он уже был тем самым Высоцким, о котором ходили легенды: дескать, он и летчик, и лагерник, и альпинист. Каждый сопливый пацан, имея самый примитивный катушечник, накручивал только Высоцкого, а кто повыше — старшеклассники и студенты — никакой возможности не упускали и надежды не оставляли приобрести билет в Театр на Таганке. Стояли денно и нощно, в жару и стужу, писали чернильным карандашом номера на руках.
Как-то ответственный секретарь газеты «Советская культура» Владислав Перфильев возьми да и скажи:
— Эдик, чего б тебе, по соседству, не взять интервью для нашей газеты у Высоцкого. Тебе там и Володарский в помощь. Будешь первым журналистом в стране, опубликовавшим с ним интервью. Наш главред дает тебе целую полосу. Только надо, чтобы Володя публично «отбоярился» от блатных песен, которые под него хрипят, ему же и приписывают.
Я позвонил Володарскому, тот— Высоцкому, и готово: день интервью назначен, встречаемся у служебного входа в театр. Идем мы с Высоцким какимито полуподвальными ходами, то влево, то вправо нас уносит мимо труб, вентилей, и не ведаю я — одурение нашло — с чем я иду и что преследую вместе с этой, будь она неладна, «Советской культурой»?
В артистической (кажется, Высоцкий в этом стесненном пространстве старенького театра был единственным, кто имел отдельную гримерную) Володя сразу же разделся и нахлобучил на себя рубище Хлопуши. В этот день давали Есенинского «Пугачева»...
Я хотел было вкратце представиться, сказать, что я из милицейской газеты, но вот редакция «Советской культуры» хочет... Володя меня прервал, сказав, что знает обо мне через Володарского, времени до начала спектакля в обрез, поэтому валяй сразу, чего там у тебя есть. Ну, я сразу на одном дыхании и вывалил предложение газеты.
Высоцкий просто замер и побелел. Потом произнес негромко, но внятно:
— Значит, «Советская культура» публикует мои стихи и песни и по ошибочке там чтото вкралось. Так, что ли? Чтоб ты знал, ваш главред вообще считает меня чуть ли не за врага народа. Люди знают, где мои песни и где не мои. Мне не от чего отрекаться и каяться не в чем. Тебя втащили в дешевенькую и гаденькую провокацию. Любого другого на твоем месте я бы вышвырнул из театра, но Володарский, да и Абдулов мне говорили, что ты отличный парень и умеешь постоять против неправды. Работаешь в милицейской газете? Вот в ней и работай, а в дерьмо не лезь...
Потом Володарский долго меня утешал, говорил, что Володя ни на грамм не обиделся. Дескать, со всяким, однажды, что-нибудь, да бывает. Бывает...
Если Высоцкому что-то не нравилось и он чувствовал фальшь, то говорил об этом сразу и в лицо. Он был очень гордый, прямой и честный, как в песнях, так и в жизни. Исследователи его творчества задаются вопросом: как он успел написать так много песен, сыграть в театре и кино. В кино его, правда, не жаловали. Достойных сценариев только два, стало быть, и две роли: Брусенцов и Жеглов. Но зато какие! А когда же он успевал дать больше тысячи концертов? И все неофициальные.
Мне кажется, что, кроме таланта и трудолюбия, в нем был азарт. Вот этот его самого сжигающий азарт, при всех прочих данных, выводил его в лидеры во всем и везде: в театре, кино, стихах и песнях, дружбе, женщинах, если хотите, даже в пьяном загуле.
Как люди относились к Высоцкому? Особенно те, кому довелось видеть его на концертах или в спектаклях. Можно сказать, с почтением, любовью, восторгом, можно подобрать еще десяток синонимов, но все это будет не то. Так о нем сказать — значит, ничего не сказать. Нужна конкретность, то есть надо было видеть людей в общении с ним.
О фанатах Высоцкого лишь два слова: они просто впадали в истерику. Каждый раз, когда он подъезжал к служебному входу в театр перед началом спектакля, толпа юнцов приветствовала кумира топотом, свистом и визгом. Ему всякий раз приходилось преодолевать два десятка метров сумасшествия.
Если он впадал в запой, то Москва находилась в великой печали, его спектакли либо переносились, либо отменялись. Театр Юрия Любимова хоть и был сам по себе замечателен, но шли-то на Высоцкого. Когда он выходил из запоя, то Москва это знала в тот же день. Газеты и телевидение о Высоцком не сообщали ни слова. Мне кажется, что не ошибусь, если скажу, что первая публикация о нем — это сообщение о его кончине. 25 июля, в день его смерти, «Вечерняя Москва» была единственной газетой, получившей разрешение на это сообщение, кстати, в самый разгар Олимпиады, проходившей в Москве. Владимир умер ночью, но уже в десять часов утра вся Москва, задолго до газетного сообщения, знала об этом, люди были просто сокрушены горем. Огромная толпа стояла на Таганской площади перед театром, люди находились там днем и ночью в надежде в последний раз увидеть Владимира и проститься с ним. Никто не подсчитывал точно, но в день похорон там было не менее миллиона человек. А вот цифра точная: для поддержания порядка во время похорон было задействовано 20 тысяч сотрудников милиции. Порядок был обеспечен: давки, затаптывания людей не было. Толпа оплакивала своего любимца. Я впервые в жизни видел, как плачут милиционеры, несущие службу.
Стояла жара. Чтобы люди могли ее перенести, из домов, примыкающих к Таганской площади, из окон и дверей жильцы передавали воду: ведрами, тазами, чайниками. Это было фантастическое единение людей в общем горе. Горком партии торопил Любимова, требовал прекращения процедуры прощания, но руководство театра не обращало внимания на грозные звонки, сулящие большие неприятности. Но проститься с Высоцким удалось далеко не всем желающим.
На Ваганьковском кладбище также творилось что-то невообразимое. Люди заполнили его сферично, стояли в оградках, карабкались на памятники и заборы, парни сажали себе на плечи своих подружек Стоял истошный вой, когда стали опускать гроб в могилу. А после похорон поминание шло на всех улицах и переулках, прилегающих к кладбищу. Поминальные трапезы раскладывались на газонах, дорожках, дворовых лавках. Хрипели магнитофоны. Всякому прохожему предлагался глоток водки в стеклянном, бумажном ли стаканчике, а то и прямо из бутылки. Повторюсь: это было великое единение людей...
Однако отстранюсь от картин всенародной любви и на конкретном примере расскажу о силе воздействия Высоцкого на людей. Было это в пору самого начала моего знакомства с Володей.
Ко мне однажды утром нагрянул мой старый товарищ, воронежский фельетонист Володя Котенко. Он сразу завел разговор о Высоцком:
— Эдик, говорят, что ты дружишь с Высоцким. Это правда?
— Нет, это не так Я дружу с Володарским, а он — с Высоцким. Поэтому миновать встреч с Высоцким я никак не мог, но их и было пока что две.
— И ты вот так запросто можешь ему позвонить?
— Могу. И билеты в театр на Таганке заказать могу...
Я позвонил Высоцкому, поговорил с ним две - три минуты. Потом сказал, что у меня в гостях приятель из Воронежа, и мы хотели бы попасть на сегодняшний спектакль. Он обещал заехать за нами вечером, в начале седьмого.
Надо было видеть изумленного Котенко. Он все повторял: «Не верю. Разве можно вот так снять телефонную трубку и вот тебе — Высоцкий? Не верю!»
— А ты побудь у меня до вечера, тогда поверишь.
— Да ты что! Я в Москву всегото на один день, а мне в «Крокодил» надо и еще кое-где побывать.
— Ну, тогда приходи к половине седьмого на Таганку, но к театру иди со двора. Там, у служебного входа, свидимся.
Конечно, он, сжигаемый нетерпеливым ожиданием, торчал там задолго до нашего приезда. Видел сцену приветствия фанатов, о чем я писал выше. Словом, мы с Котенко сидели в пятом ряду партера и смотрели «Десять дней, которые потрясли мир». В антракте Котенко взмолился: «А в артистическую к нему можно?» Пришли в артистическую. Высоцкий уделил нам две минуты — ровно столько, пока выкурили по сигарете. Котенко успел сказать ему комплимент: дескать, фельетонисты считают Высоцкого лучшим фельетонистом России.
Мы успели с гостем попить лимонада, зазвенели звонки, сообщающие о начале второго акта, как он вдруг засобирался на выход.
— В чем дело? До поезда целых два часа.
— А дело в том, что после того, как я с ним виделся, курил, говорил, обменялся рукопожатием, не смогу сидеть в пятом ряду. Я должен успокоиться, побродить по Москве, кое- что обмозговать. А тебе — огромное спасибо! Если бы ты сегодня подвел меня к президенту США и сказал: «Знакомься, это мой друг Джимми», это не произвело бы на меня большего впечатления».
Неправда ли — прекрасные и яркие воспоминания людей, которым выпало в жизни Счастье пообщаться с Владимиром Высоцким! Такое — не забывается!
Вернемся к главному герою нашей главы. Тесно общаясь с Владимиром Высоцким, Эдуард Яковлевич подметил в нем неподдельную любознательность* «Любопытный был, как крыса!» Возможно, именно этим фактом объясняется широкая палитра и разнообразие тем, затронутых поэтом в своих стихах и песнях: И его тяга к людям науки, среди которых у Высоцкого было много друзей и знакомых, работающих в разных ее областях. В частности, это советские физики-атомщики с мировыми именами — Понтекорво, Флеров, Зельдович, Капица, Сахаров, Велихов...
Есть и другие, не менее интересные, наблюдения Володарского о друге: «К своей популярности, когда с ней сталкивался, относился по-разному: иногда презрительно, иногда удивленно, иногда как к само собой разумеющемуся, чаще — не замечая.
Когда они впервые поехали вместе с Мариной отдыхать (Володю еще не выпускали за границу), он потом рассказывал, как им не было житья от любопытных. Залезали даже на деревья, чтобы заглядывать в окна. Рассказывал немного иронически, посмеиваясь, но и чуть-чуть с гордостью — может быть, за Марину...
Его редко узнавали на улицах — уж больно не соответствовал его скромный внешний подтянутый облик тому образу, который создался в воображении почитателей.
Часто не пускали — ни в рестораны, ни в театры, ни в другие общественные места, куда обычно «не пускают»... Недаром, думаю, на вопрос анкеты 70-х годов: «Чего вы хотите добиться в жизни?» — он ответил: «Чтобы помнили, чтобы везде пускали...»
Как ни странно, Марину тоже не узнавали Мы с ней вместе летели в Париж в июле 1981 года. В самолете были шумные французы, которые возвращались из турпоездки по Союзу. Галдели, ходили между кресел и постоянно задевали локтями Марину, которая сидела с краю. Она сказала мне наклонившись: «Если бы они знали, что с ними летит Марина Влади, они бы на цыпочках тут ходили и говорили шепотом. Ненавижу этих обывателей, для которых только имена что-то значат...»
Володя был абсолютно естественным человеком. Ни когда не лукавил. Если человек или ситуация ему не нравились — как он ни пытался иногда, но скрыть этого он не мог. Иногда в середине общего разговора он резко вставал и уходил — бежал от надоевших ему разговоров, отношений... Если он влюблялся в человека, то человек мог заметить это сразу. Когда не любил — был резок, нетерпим. Даже как-то опускал глаза по-особенному, когда встречался с нелюбимым человеком. Никогда не «выяснял отношения» — ему казалось: и так все понятно.
По характеру очень похожи с Любимовым — тот же риск, та же непримиримость в приятии или неприятии людей, ясность позиции, самообразование То же упрямство, когда считали, что так надо: например, Высоцкий мог забыть или выбросить целую песню, но не соглашался изменить или убрать куплет, если считал это неправильным. Так и Любимов — выбрасывал целые сцены сам, но из-за какой-нибудь фразы воевал бесконечно. Ничего в жизни не давалось легко. И тот и другой трудно набирали.
Рвал с человеком сразу, если случалось то, чего он не выносил. У него был друг, и тот попросил у Володи пленку с записями песен, но потом выяснилось, что он эту пленку размножил и продавал. Володя, не выясняя отношений, порвал с ним. Навсегда.
Прощать не очень умел. Иногда годами не разговаривал с человеком. Но в этом не было вызова или позы, просто Володя не замечал этого человека. Все делал со страстью. И принимал со страстью, и так же страстно отвергал.
У него была очень развита любознательность. Он первым в театре узнавал сенсацию или открытие какое-нибудь и очень любил об этом рассказывать. Об экстрасенсах, например, я впервые услышала от него. Он знал, где какая премьера, что снимается на студиях, что интересного напечатали журналы...
Каждый день он получал пачку писем. Ящики его гримировального стола были доверху забиты этими письмами. Он, конечно, не мог отвечать на все письма, но в концертах иногда учитывал какие-то заинтересовавшие его вопросы и очень откровенно и подробно отвечал. Но у него не было свойственного очень многим актерам пренебрежительного отношения к этим письмам и запискам на концертах. Все записки он аккуратно, уходя со сцены, собирал и иногда хранил. Записки всегда читал сразу вслух, находя в этом даже какой-то азартный интерес: а вдруг попадется что-то неожиданное? Но, в основном, круг вопросов был один и тот же, и письма тоже очень походили одно на другое. Под конец, жизни он стал уставать и от этих писем, и от бесконечных одинаковых записок на концертах, и от поклонниц, которые дежурили у подъезда.
Он, конечно, знал о своей неслыханной популярности. В последнее время из-за усталости и нездоровья сидел просто в номере, в гостинице. В Тбилиси на осенних гастролях в
1979 году мой номер был как раз этажом ниже под его номером. Жара, окна открыты. Он сочинял какую-то песню и полмесяца пел одни и те же строчки в разных вариациях. Время от времени зазывал к себе, заваривал чай и пел все ту же песню, каждый раз меняя или слова, или строчки, или целые куплеты. Я взмолился: «Володечка, сочини уж, пожалуйста, что- нибудь другое...»
Там же, в Тбилиси, устав от бесконечных поклонников, от общения с малознакомыми людьми, от концертов, от «друзей», которые, несмотря на его попытку затворничества, все равно окружали плотным кольцом, он, не дождавшись конца гастролей, сорвался с места и, никого не предупредив, ночью улетел в Москву... Та же ситуация была и на предыдущих гастролях в Минске, и, если вспомнить, почти во всех наших театральных гастролях. Володю вдруг подхватывала какая-то ему одному ведомая сила и уносила его на другой конец страны.
Его тянуло к людям нестандартным, к тем, кто шел всегда наперекор, судьба которых почти всегда оказывалась в экстремальных условиях, не «в колее». Рядом с ними он становился тихим, очень внимательным, предупредительным, почти незаметным, стараясь слушать и понять.
Его окружали подчас очень странные люди. Иногда бывшие уголовники, случайно встреченные Володей, где ни будь или в аэропорту или в самолете. Его открытость и первый импульс заинтересованности давали людям повод считать себя до конца жизни его друзьями. Он не сопротивлялся. Но, несмотря на внешнюю открытость, внутренне почти всегда был закрыт.
Не любил, когда факты его частной жизни становились достоянием улицы, сплетни. Он презирал людей, которые пытались проникнуть в его личную жизнь».
Спасибо Эдуарду Яковлевичу за эти добрые и прекрасные слова о Владимире Высоцком!
Ну, а теперь, «на закуску», — несколько веселых, «загульных» историй из совместного общения поэта и сценариста.
Итак, на дворе — сентябрь 1975 года. Вспоминает Эдуард Володарский: «Я уже выходил из запоя. Вдруг появляется Володя пьяный. И все начинается сначала. Мы сидим у меня дома, пьем. Володя смотрит на часы и говорит: «Через три дня Мариночка прилетает». Продолжаем гудеть. На следующий день Володя опять смотрит на часы и говорит: «Через два дня Марина прилетает. Надо ее встретить» На третий день: «Через два часа эта сука прилетит!» Естественно, мы ее не встретили. Фарида (драматург Фарида Тагирова, жена Э. Володарского. — А.П.) отвезла Володю на Грузинскую, чтобы он был там, когда из аэропорта приедет Марина. Он вернулся к нам ночью в разорванной рубашке: «Вот, любимую рубашку порвала». Наутро появилась Марина, в леопардовой шубе, роскошная, волосы по плечам. И на пороге Фариде: «Дай мне денег, я улетаю». Фарида говорит: «Ну ты посиди, отдохни, потом полетишь». Она хотела их помирить. Марина зашла. Села на кухне. На столе стояла бутылка коньяка. Она тут же себе налила, выпила. А мы совещаемся в комнате. Володя говорит: «Я слышу, как она пьет! Она выпьет последний наш коньяк!» Он встал, пошел на кухню. Протянул руку к бутылке. Марина тоже хватает бутылку. Идет молчаливая борьба. Он все-таки вырвал, победоносно вернулся в комнату, и мы ее прикончили. Марина говорит Фариде: «Так нельзя. У Володи спектакли, фильмы, его нужно выводить. Надо что-нибудь придумать».
Бутылка кончилась. Появляется Володя на пороге и говорит: «Где водка?» Фарида с Мариной молчат. Вдруг Марина говорит: «Володя, водка есть, но она не здесь». — «А где?» — «Ну, там, в Склифе». Он приходит ко мне: «Эдька, они говорят, в Склифе нам водки дадут, поехали». А мы уже такие пьяные, что не соображаем, что в Склифе водку не дают, там совсем другое дают. Я даю Володьке свой пиджак, а он щупленький, рукава висят, как у сироты. Спускаемся в лифте, выходим из подъезда.
Едем. Какой-то полуподвал. Там все Володькины друзья, вся бригада реанимации, которая его всегда спасала. Они все, конечно, сразу поняли. Мы сидим, ждем, когда нам дадут водки. Володьку увели. Ну, думаю, уже дают. Вдруг его ведут. А ему уже какой-то укол сделали, и он так на меня посмотрел: «Беги отсюда, ничего здесь не дают». И его увели. А я вскочил на стол, размахивая ножом кухонным, который взял из дома, открыл окно и ушел на улицу. На следующий день пьянка уже кончилась, все тихо. Звонит Марина: «Володя уже вернулся из больницы, приезжайте, будем пить чай». Мы едем к ним. Действительно, на кухне накрыт чай. Володька сидит во-о-от с таким фингалом под глазом. Руки стерты в запястьях. Говорит: «Вот что со мной в больнице сделали, санитар мне в глаз дал». Там жесточайшие способы. Они его раздевали догола, привязывали к цинковому столу и делали какие-то уколы. Он выворачивал руки, стер их в кровь и все время вопил, что он артист, что с ним так нельзя. И так надоел санитару, что тот дал ему в глаз. А он тогда снимался в «Арапе Петра Великого» у Милы. Вот так нас привели в чувство, и мы кроткие, аки голуби, сидели на кухне и пили чай...»
А однажды «Володькины друзья, вся бригада реанимации» помогли прийти в себя уже самому «другу Едику», когда ему стало плохо после выпивки...
Вспоминает знакомый Владимира Высоцкого, врач-анестезиолог Института скорой медицинской помощи имени Склифосовского Станислав Щербаков: «В году, наверное, семьдесят восьмом Высоцкий приехал под самый Новый год. Я как раз дежурил 31 декабря.
Приезжает:
— Ребята, срочно поехали! Умирает Эдик Володарский!
Реанимобиль был на вызове, и мы поехали на его машине. Взяли фельдшера, чемодан с набором и поехали в Матвеевское. Фельдшер — молоденькая белокурая девушка Люба. Володя сказал, что один к одному — Марина Влади, и всю дорогу упрашивал:
— Ну дай Любе сесть впереди...
А я говорю:
— Ни фига! Я тебе девушку вперед не дам.
Потому что он гнал, как сумасшедший! Когда мы приехали, меня, извините, тошнило. Володя рвал и метал: то под сто двадцать, то по нулям... Я ведь и на скорой, и на реанимобиле поездил — переносил нормально, а тут меня просто мутило.
Мы приехали. И что там получилось... Володарский ведь тоже большой специалист по этому делу, он прилетел из какой-то командировки и решил выпить рюмку коньяка. Выпил — и ему стало плохо. И тогда Володарский решил, что жена подсыпала антабус в коньяк, а тут Новый год... Что делать?.. И я должен был установить: есть антабус или нет.
Вижу, что реакции нет, говорю Володарскому:
— Знаете что, единственный тест — вторая рюмка.
— Я один не буду.
— Ну, наливайте всем четверым.
Все выпили, кроме Высоцкого:
— Мне еще к отцу надо заехать...
Володарский с опаской — но выпил. Все нормально. А потом Высоцкий прокатил нас по праздничной Москве, и мы с Любой еще успели к праздничному столу...»
В январе 1979 года, за одну неделю, Владимир Высоцкий и Эдуард Володарский пишут киноповесть «Венские каникулы». В основе ее сюжета — побег из немецкого плена весной 1945 года четверых военных, их спасение и путь домой... В планах Владимира Семеновича была экранизация повести, а сам он планировал сыграть в будущей картине одну из ролей. На роли других военнопленных он хотел пригласить Даниэля Ольбрыхского, Жерара Депардье и Вахтанга Кикабидзе, так как по сюжету вместе с русским из плена бежали поляк, француз и грузин... Прочитав перевод сценария, звезда французского кино Ж Депардье даже согласился сниматься без гонорара — так понравилась ему история, написанная друзьями по рассказам участника войны, бывшего летчика, генерала армии Войтенко!
Но сценарий был изначально «непроходным», а ведь еще надо было утрясти дела с киностудией, финансированием, сроками съемок.. Это заняло бы слишком много времени, а у Владимира Высоцкого его оставалось слишком мало...
О замысле и процессе написания киноповести «Венские каникулы» Эдуард Яковлевич написал прекрасное эссе «Как мы писали сценарий...», неоднократно публиковавшееся в прессе и сборниках воспоминаний о Владимире Высоцком.
По поводу экранизации сценария драматург много позже вспоминал...
Из интервью Эдуарда Володарского 10 января 2001 года на радио «Маяк» (ведущая Е. Кадушева): «...Сейчас Гусинский у всех на слуху. Был я у этого Гусинского. Я написал с Владимиром Высоцким сценарий, «Венские каникулы». Я пришел к нему просить денег. Вот сидел передо мной фармазон, который стучал себя в грудь: «Высоцкий, я же вырос на его песнях, да я же его люблю, да это же замечательный человек, ну что вы1 Ну конечно! Сколько стоит картина?» Я говорю: «Миллион долларов». — «Да ну, плевые деньги, найдем эти деньги, найдем» Я вышел — у меня просто крылья выросли за спиной. Я звонил четыре месяца подряд — он уехал, он в Англии, он в туалете, он там, он тут. И просто я уже не знал, как быть, и уже последний мой звонок был, когда он мне сказал, что уехал в командировку и вернется через неделю. Я сказал: когда он вернется, передайте ему, что он большое дерьмо. «Ну, зачем вы так, Эдуард Яковлевич!» Я говорю: «Нет, передайте мои слова».
Свой последний Новый год поэт встречал в компании друзей на даче у Эдуарда Володарского. Среди гостей были Василий Аксенов, Всеволод Абдулов, Юрий Трифонов...
Василий Аксенов: «В Новогоднюю ночь 1980 года мы оказались с Володей в одном доме. Он был трезв и веселился грустновато...»
А вот какой запомнилась эта праздничная ночь Юрию Трифонову: «Это был Новый год— этот трагический для него, — мы его встречали вместе. Запомнил эту ночь только потому, что там был Володя, и я видел, как проявилось другое Володино качество — его необыкновенная скромность Это, может быть, пошло звучит, но, может быть... Образовалась довольно большая компания, какая-то очень пестрая. Это было в одном доме здесь, на Пахре. Пришли Володя с Мариной. Володя принес гитару. И вся эта публика, пестрая какая- то, не знаю, чем она была объединена, за всю ночь даже не попросила его спеть, хотя он пришел с гитарой. А он был очень приветлив со всеми, всем хотел сделать приятное, спрашивал о делах, предлагал площадь...»
О той новогодней ночи писатель Василий Аксенов более подробно рассказал в интервью высоцковеду Марку Цыбульскому:
— Вы вместе с Высоцким встречали Новый, 1980 год. Пожалуйста, расскажите об этом.
— Собственно говоря, мы встречали Новый год на моей даче очень маленькой компанией, а потом мы договорились, что придем на дачу к Володарскому. Там был и Володя. У Володарского дача была теплая, а у Володи очень холодная, я не знаю, как они могли там жить зимой.