«КАКОЙ Я ТЕБЕ БАРИН»
«КАКОЙ Я ТЕБЕ БАРИН»
После окончания Сергеем пятого класса мать решила, что пора сыну стать настоящим гимназистом, и подала прошение о зачислении его в шестой класс 1-й гимназии: там был пансионат. Однако в этом ей отказали «за отсутствием мест». Пришлось еще год заниматься экстерном. В конце 1909 года Елена Степановна со всей семьей переехала на постоянное жительство в Кишинев и поселилась в собственном доме на Малой Садовой улице. С января 1910 года Сергея зачислили в седьмой класс 1-й мужской гимназии.
Эта гимназия — первое в истории Молдавии среднее учебное заведение. Она была открыта в 1833 году. В гимназии были некоторые прогрессивные традиции. В 1857 году здесь побывал Николай Иванович Пирогов — в те годы попечитель Одесского учебного округа. Свой приезд он ознаменовал тем, что отменил телесные наказания, которые предусматривались статутом гимназии для учеников до третьего класса.
Когда революционное движение в России приняло широкие масштабы, царские чиновники от просвещения забили тревогу и стали издавать циркуляры, которые должны были в корне пресечь «вредное направление мыслей, нередко замечаемое среди учащихся в старших классах…»
Чтобы оградить молодежь от революционных влияний и настроений, гимназистам не разрешалось посещать общественные места без ведома и согласия классного наставника. Читать можно было только книги, рекомендуемые преподавателями. Пользоваться абонементом в городской или частной библиотеке запрещалось. Чтение политической литературы считалось тяжким преступлением. Надзиратели ходили по пятам гимназистов, замеченных в чтении недозволенной литературы. Запрещалось читать и творения властителей дум молодежи: Герцена, Чернышевского, Писарева, Добролюбова.
В одном из циркуляров министерства просвещения было указано:
«Исключать из учебного заведения без права поступления в другие учебные заведения за малейшее подозрение в политической агитации и за хранение нелегальной литературы… Обратить особое внимание на недопущение среди учащихся книг, развращающих или соблазняющих юношество, озаботиться приобретением учениками книг религиозно-нравственного характера».
Летом 1909 года синод издал указ о том, чтобы сократить учебную программу в гимназиях по всем предметам, а треть учебных часов посвятить изучению закона божьего. Дети восьми-девяти лет обязаны были знать важнейшие церковные песнопения. Для них издавались специальные детские молитвенники.
В эти годы разгула реакции и появился среди учеников седьмого класса Сергей Лазо.
Учитель философии и литературы С. Орлов вспоминает:
«Это был стройный, довольно высокий, красивый юноша, с девически нежным цветом лица и с прекрасными темными глазами, опушенными длинными ресницами. Вся его фигура, все его поведение оставляли впечатление подтянутости, выдержанности и скромности. Это особенно бросалось в глаза на фоне некоторой заносчивости значительной части товарищей по классу, известного разгильдяйства одних и подчеркнутого щегольства других. Юноша оказался на редкость воспитанным, дисциплинированным, деликатным и скромным».
«В нем не проглядывало и тени того самовлюбленного чванства, которое так характерно для многих учащихся из дворянских фамилий Бессарабии», — отмечает соученик Сергея по гимназии и по классу.
Юного Лазо от многих его сверстников отличал пытливый ум, разносторонность интересов. Он внимательно присматривался к людям, анализировал все явления многогранной жизни.
В его комнате стояло два больших шкафа. В одном из них хранились сочинения Пушкина и Белинского, Писарева и Гоголя, Шекспира и Байрона, было много литературы по философии и истории, географии и экономике, физике и математике.
В другом шкафу помещалась домашняя химическая лаборатория.
Изучая Менделеева, Сергей увлекся химией. Часто можно было видеть его склоненным над ретортами в ожидании результатов какого-нибудь опыта.
— Вот где бог великий, всепобеждающий, пути которого исповедимы, — говорил он своему другу Юрию Булату.
Как-то ему удалось достать книгу Уоллеса «Дарвинизм». Она раскрыла перед ним совершенно новый мир, перевернула многие представления о жизни. Не один вечер он вместе с Булатом посвятил изучению этой книги.
— Что же получается, Юрка? Оказывается, бог-то как будто совсем и ни при чем, а?
— Да, выходит так.
— Я все-таки не понимаю, — горячился Сергей. — Ученые ясно пишут, откуда пошла жизнь, каким образом появился человек, а законоучитель толкует нам о боге, о божественном происхождении всего, что нас окружает. Несуразица какая-то… Потом, смотри: на уроках отец Василий говорит нам, что бог делает всем людям добро. Он вездесущий, всевидящий, справедливый, всемогущий. Ну скажи, Юрка, если бог действительно есть и он действительно все видит и знает и если он действительно справедливый, так почему он допускает столько несправедливости? Помнишь, я тебе рассказывал о нашем крестьянине Федоре. Он пошел за границу заработать на хлеб и умер от тяжелой работы, а у других, хотя бы у нас, всего больше, чем надо. Где же тут справедливость?.. Бог-то ведь всемогущий! Значит, он все может! Почему же он не делает так, чтобы всем было хорошо?
— Это верно, — согласился Булат.
— Давай спросим у отца Василия, почему все так происходит.
— Ну что ж, давай.
После одного из уроков закона божьего Сергей и Юрий подошли к священнику и попросили разрешения задать ему несколько вопросов.
Священник насторожился:
— Спрашивайте, дети мои, спрашивайте.
— Объясните нам, батюшка, — начал Сергей. — Вот вы говорите: бог создал всю жизнь на земле — и человека, и природу, и вообще…
— Так-так… — священник закусил кончик бороды и побагровел.
— А вот Дарвин пишет, — продолжал Сергей, — что человек произошел от обезьяны и что…
История не сохранила точных ответов священника на вопросы любознательных гимназистов, но из заметок Юрия Булата видно, что беседа с законоучителем закончилась не очень деликатно и не очень дружески. Он заметил своим воспитанникам, что с таким вольнодумством рукой подать… до перекладины.
Сережа понял, что в школе он не найдет ответа на волнующие его вопросы.
Хорошие книги все больше и больше убеждали юного искателя истины в том, что в происхождении человека, да и не только человека, но и животных, растений — всей жизни на земле, нет ничего божественного.
Книга Тимирязева «Жизнь растений» окончательно укрепила веру Сергея в то, что все существующее в мире растет, развивается по законам природы. Гениальный труд великого натуралиста помог глубоко разобраться в вопросах биологической эволюции. Это было величайшим открытием и вызвало новую волну размышлений.
Ищущий, мятущийся юноша всем сердцем и разумом чувствовал громадную силу науки, знаний в покорении природы. И поэтому книги были его верными друзьями не только в гимназические, но и во все последующие годы обидно короткой жизни. Как отмечает в своих воспоминаниях соученик Сергея, ныне преподаватель средней школы города Кишинева Иван Казимирович Козловский, «Лазо был очень начитан, всегда был в курсе всех литературных новинок…» Он увлекался сочинениями революционных демократов — Чернышевского, Добролюбова. Запрещенный роман «Что делать?» Сергей достал у знакомого букиниста и читал товарищам по гимназии, которые часто по вечерам собирались у него дома повеселиться, поспорить и помечтать.
Интерес к гайдукам — этим борцам за правду, за справедливость, который возбудила в детстве своими рассказами кормилица, — Сергей не утратил и в юношеские годы. И когда в «Журнале для начинающих» он увидел повесть о знаменитом Тобултоке, прочел ее не отрываясь, а затем дал прочесть товарищам, чтобы потом собраться и поговорить о жизни этого замечательного человека.
А жизнь его была поистине героической.
Он жил и действовал в Бессарабии в тридцатых годах прошлого века. Это был очень храбрый и физически необыкновенно сильный человек. В ужас и смятение приводило помещиков одно имя Тобултока. Полиция долго и тщетно пыталась его поймать. Он был неуловим. В 1832 году его все же арестовали. Помещики служили молебны в надежде, что избавились от непримиримого врага. Но ликование длилось недолго. Тобулток бежал из заключения и снова наводил ужас на богачей, отнимал у них имущество, деньги и раздавал все это беднякам. Через год бесстрашный гайдук вновь был арестован, но и тогда он бежал с кандалами на ногах. В 1834 году Тобултока во время преследования тяжело ранили в голову, он упал, потерял сознание. Тогда его заковали в ручные и ножные кандалы, посадили в тюремный замок. Двадцать пять солдат несли службу вокруг одиночной камеры, в которой был заточен тяжело раненный герой. Царская власть предала его мучительной казни.
Повесть о жизни и подвигах Тобултока вызвала у Лазо горячие споры на одной из встреч с товарищами.
— А вот послушайте, друзья, какое нежное сердце было у этого человека, — сказал Сергей. — Вы все читали, я знаю, но мне хочется напомнить вам его письмо к любимой девушке: «Совершенство мое, красота зеленых Кодр, фея милой Бессарабии. Я, Тобулток, жду тебя в саду. То слово, которое столько берег, красивое слово «люблю», сказать тебе я должен — так суждено. В первый раз я вижу тебя и не могу уйти отсюда. Если ты настолько добра, принеси счастье человеку, который для этого счастья и для счастья народа живет, подари несколько минут свидания…»
Все восхищались героизмом Тобултока, его бескорыстным служением простым людям.
— А все-таки он разбойник, — сказал один гимназист.
— Какой же он разбойник! — горячился Сергей. — Благороднейший человек. Ведь он все раздавал бедным!
— Раз отнимал у других, значит разбойник, — настаивал гимназист. — Какое он имел право грабить людей, сжигать их дома? Это варварство.
— А какое имели право богачи грабить народ, заставлять его работать на себя? — не унимался Сергей.
Повесть о Тобултоке вызвала жаркие споры о правах человека на жизнь, на месть за обиду и унижение; говорили о том, имеет ли человек право пользоваться трудом своего ближнего.
Поздно закончилась дискуссия о гайдуке.
Ночной сторож Кирилл Кокорез отбивал своей колотушкой двенадцать ударов, когда молодежь расходилась по домам.
Сергей вышел подышать свежим воздухом. Так часто бывало. Увлекшись чтением или химическим опытом, он просиживал у себя в комнате до полуночи, а потом перед сном выходил в сад полюбоваться звездами, послушать едва ощутимый шелест листьев. Он любил южные ночи, когда утихал ветер, подымавший днем на улицах Кишинева столбы пыли, и можно было насладиться тишиной, предаться раздумью о жизни, о будущем.
— Вечер добрый! — окликнул его сторож.
— Здравствуй, Кирилл, — приветливо ответил Сергей.
— О чем вы все по ночам спорите? — спросил Кокорез.
— О книгах, Кирилл, о людях.
— Обошла меня жизнь грамотой! — со вздохом заметил сторож. — Чудно даже, как это по закорючкам люди постигают про все на свете. Великое дело — книжки читать, барин.
— Какой я тебе барин, — смущенно сказал Сергей. — Я такой же, как и ты, человек. Правда, родичи фамилию мне дали дворянскую. Но сердце такое же, как у тебя. Да и желания, вероятно, такие же.
Но тут же подумал, что выразился не совсем точно. Как может он, дворянин, «барин», желать того же, чего желает Кирилл, если Кирилл получает крохи с барского стола, а он, «барин», имеет все, имеет гораздо больше того, что необходимо.
«Почему одни богатые, а другие бедные?» К этой мысли он часто возвращался и в детстве и в юные годы. А когда в одном из рассказов Чехова он прочел рассуждения о том, что меньшинство является для большинства паразитом и насосом, высасывающим из него хронически лучшие соки, он долго не мог забыть этих слов. Мысль о том, что его самого можно отнести к «меньшинству», к «паразитам», болезненно отзывалась в его постоянно думающей, беспокойной голове.
«Вольнодумство» кишиневских гимназистов доставляло тогдашним городским властям немало хлопот и огорчений. А тут еще и среди преподавателей оказались подозрительные люди. Не нравилось, очень не нравилось дирекции гимназии, что учитель русского языка Иван Петрович Зеленев не в меру щедро и откровенно разъясняет своим питомцам положение крестьян в России. Не раз Ивану Петровичу указывали на нарушение учебной программы. Случалось, что иной раз даже сам губернатор «невзначай» заглядывал на уроки Зеленева.
Но были и преподаватели иного толка. Их очень ее любили гимназисты. Особую неприязнь учащиеся питали к учителю немецкого языка Гейдоку.
Это был сухой, злой человек. По складу характера ему более подходила должность тюремщика, чем деятеля на ниве просвещения. Бросит какой-нибудь гимназист в его сторону недружелюбный взгляд — пиши пропало. Гейдок начинал преследовать юношу, старался на экзаменах сбить его с толку, как говорят, «загнать в трубу».
Однажды разыгралась трагедия. Гимназист Кондратский, не выдержав издевательств Гейдока, покончил жизнь самоубийством. Это вызвало большие волнения. На похоронах товарища Сергей Лазо и другие гимназисты выступили с гневными речами против недопустимого отношения учителя к своим воспитанникам.
Началась своеобразная забастовка. На очередном уроке весь класс отказался отвечать Гейдоку. Директор гимназии созвал экстренное заседание педагогического совета. Всему классу решили поставить в третьей четверти 1910/11 года тройку по поведению. Лазо занимался в параллельном классе и избежал наказания. Но на другой день к директору явилось несколько гимназистов во главе с Сергеем.
— Мы пришли к вам, господин директор, с одной просьбой, — заявил Лазо.
— Слушаю вас, — сказал директор, окинув посетителей испытующим взглядом.
— Мы просим нам также поставить тройку по поведению.
Директор опешил.
— Я не совсем вас понимаю, молодые люди. Насколько мне известно, вы не принимали участия в бунте на уроке немецкого языка.
— Это не имеет значения, господин директор, — объяснил Сергей. — Мы все согласны с поведением наших товарищей, отказавшихся отвечать господину Гейдоку после того, что произошло с Кондратским.
Их просьба была удовлетворена. Но после этого визита инспектору-надзирателю Ковальскому поручили строго следить, где бывает Лазо, с кем встречается, о чем беседует, что читает, и обо всем докладывать начальству. Успехи Ковальского были, видимо, очень невелики, потому что в журнале за первую четверть 1911/12 учебного года против фамилии учащегося восьмого класса Сергея Лазо значится взыскание «за манкировку уроков и посещение… катка». И только.
Знакомство с произведениями революционных демократов, наблюдения за окружающей действительностью все более укрепляли в сознании юноши убежденность, что мир устроен несправедливо.
«Надо все изменить. Все! Изменить во что бы то ни стало. Но как?..»
Представления об этом у Сергея были в ту пору очень наивны. Понимая огромную роль науки в жизни общества, он думал, что научные открытия могут как-то помочь создать лучший, более справедливый порядок в жизни.
— Послушай, Юрка, — говорил Сергей своему неизменному и неразлучному другу Булату. — А что, если авторы всех научных открытий не будут продавать их капиталистам, а отдадут безвозмездно народу? Как ты думаешь? Ведь тогда можно будет перестроить мир, правда?
Но когда друзья пытались разобраться в том, что же изменится в жизни, если ученые и передадут народу свои открытия, они еще более запутывали и без того очень неясный для них вопрос.
Это и понятно. Ведь в те годы ни Сергей, ни его друг не имели еще никакого представления о классовой борьбе. Книги Маркса, Энгельса, произведения Ленина были еще неизвестны Сергею.
В 1912 году в Кишиневе отмечали столетие присоединения Бессарабии к России. Местные власти всеми силами старались приукрасить свою столицу, сделать ее праздничной, веселой, нарядной. А это было не так просто. Паперти собора, церквей, входы магазинов, ресторанов, перекрестки улиц были заполнены оборванными, голодными стариками, женщинами, детьми, просившими милостыню, и это нарушало всю красоту и прелесть чистого зеленого города.
И вот появился приказ полицмейстера, запрещающий в юбилейные дни пребывание в Кишиневе нищих и беспризорных. По недомыслию градоправителей этот приказ был вывешен на заборах, афишных тумбах, на стенах домов.
Как вспоминает соученик Лазо по гимназии И. Козловский, Сергей был глубоко возмущен.
— Ну скажи, Ваня, — говорил он. — Разве от того, что голодным людям запретят просить милостыню на кусок хлеба в Кишиневе, они перестанут существовать?.. Какая мерзость, какая тупость издавать такие приказы!..
В последнем классе гимназии Лазо не стеснялся уже открыто выражать свою неприязнь к царской власти.
Когда в Кишиневе начали организовывать «потешные полки» для укрепления пошатнувшегося авторитета самодержавия и усиления любви и верности к царю и престолу, Сергей решительно отказался вступить в такой полк и отнесся к этой затее, по свидетельству современников, с иронией и насмешкой.
Интересен и такой факт, отмеченный одним из гимназистов той поры А. Штейном.
Летом 1912 года после окончания гимназии весь класс должен был сфотографироваться. По традиции, молодые люди снимались в гимназической форме с нагрудными значками, выдаваемыми вместе с аттестатами зрелости. Значок этот представлял собою ромбик, в верхней части которого был изображен двуглавый орел — символ самодержавия.
Пришел фотограф. Все выпускники были в аккуратно выглаженных костюмах, на груди у каждого красовался ромбик. Лазо намеревался прийти на съемку без ромбика в знак протеста против самодержавия, но друзья советовали ему не делать этого, чтобы не вызывать излишних подозрений, — ведь он и так был на примете у гимназического начальства. Но когда фотограф навел объектив и сказал: «Приготовились», — Сергей незаметно снял ромбик и за-ал его в кулаке. Его примеру последовали и многие гимназисты, не пожелавшие сниматься с двуглавым орлом на груди.
Сергей окончил гимназию с прекрасными отметками.
Путь к высшему образованию ему был открыт, но куда итти? Он любил историю и философию, химию и физику. Ну, а машины, техника? Разве есть что-нибудь более интересное и увлекательное? Французский, немецкий… чудесные языки! Может быть, заняться филологией?.. Нет! Конечно, техника, машины. Языками, историей можно заниматься попутно. А где учиться? Некоторые его товарищи уехали в Киев, Харьков…
Лазо влекло в столицу. Он много читал о происходивших там революционных событиях, в память глубоко врезалось 9 января 1905 года, и ему казалось, что в Петербурге, быть может, он скорее найдет ответ на мучительный вопрос: где же искать правду? Его страстная нетерпеливая натура стремилась к тому, чтобы скорее занять свое место в борьбе за правду на земле.
— Не кажется ли тебе, Юрий, — говорил он Булату, — что наши души не приспособлены для растительной жизни? Мы должны найти свой духовный путь и сжечь себя на нем без остатка.
И в конце июля, тепло простившись со своими друзьями, Сергей Лазо уехал в Петербург.