1. Многострадальная земля

1. Многострадальная земля

Вихрь белого террора, вспыхнувший в связи с восстаниями 30 мая и 1 августа, с нарастающей силой охватывал обширные земли Маньчжурии, вступая в 1931 год. Враги повсюду устраивали кровавые бойни с тем, чтобы выкорчевать революционные силы, которые корейские коммунисты и патриоты подготавливали большими усилиями в течение многих лет.

Когда я прибыл в Восточную Маньчжурию, там положение было еще более напряженным, чем в Южной и Средней Маньчжурии. Последствия восстаний здесь были более жестоки и пагубны. Увидев головы повстанцев, повешенные на шестах у ворот Наньмынь в Дуньхуа, я мог представить себе, каким безжалостным репрессиям подвергают враги революционные силы.

Даже после восстаний 30 мая и 1 августа фракционеры-низкопоклонники, зараженные догматизмом и мелкобуржуазным ячеством, по случаю дня национального унижения, годовщины Октябрьской революции, годовщины Гуанчжоуского восстания и других памятных дат непрерывно поднимали восстания. Такие бунты повторялись несколько сотен раз под предлогом общественного долга отметить какой-то памятный день, защиты урожая, выступления против шантажа и т. д. Это и подстрекало врагов продолжать террор из года в год.

В ходе этих репрессий были разрушены почти все революционные организации в Цзяньдао, арестованы и подвергнуть смертной казни даже люди, снабжавшие повстанцев пищей не говоря уже об активистах, боровшихся в первых рядах. Понесли немалый ущерб также и те организации, которые мы восстановили год назад, направляясь в бассейн реки Туман.

Часть участников восстания явилась с повинной или порвала с революционной организацией. Нашлись и люди, которые оглядываясь кругом, чуждались нас, когда мы шли в деревню найти организации, ушедшие в подполье. Иные говорили: «Цзяньдао потерпело крах из-за компартии», «Вся земля Цзяньдао утонула в море крови и огня от безрассудства компартии», «Погибнешь всей семьей, если плясать под дудку компартии». Они огульно остерегались и отвергали коммунистов, независимо от того, к какой организации и группе они принадлежат.

Когда я зашел в Минюегоу, Ли Чхон Сан, член Вэнцюйского парткома, рассказал мне о страданиях, которые испытал он после восстания.

— Вышестоящие все время требуют от нас идти в гущу масс, восстановить и расширять организации. Но, откровенно говоря, теперь неохота встречаться с людьми, да и нет уж такой смелости. Люди, уважавшие меня как революционера, и даже те, кто вступил в организацию по моей рекомендации, уже несколько месяцев избегают встречи со мной. Вряд ли можно проводить революцию в такой обстановке. Буря восстания бушевала несколько раз, и совсем портились настроения жителей Цзяньдао. Иногда мне даже думается, что спокойнее было бы на душе отказаться от революции и зарабатывать где-нибудь на пропитание, нежели жить в такой холодной атмосфере. Но все жереволюционеру не легко и бросить первоначальную цель, за которую он решил отдать свою жизнь. Так или иначе, но нужны какие-то меры. Но дельная мысль в голову мне не приходит, и я только и знаю, что сетую на тревожное время, — проговорил он.

Эти муки Ли Чхон Сана были и моими муками. Подобные мучения испытывали все революционеры Цзяньдао в 1930 и 1931 годах. Откровенное признание такого честного и молчаливого ветерана революции, как Ли Чхон Сан, показало, как тяжела и сурова была обстановка.

Конечно, Ли Чхон Сан не бросил революцию на полпути. Позже я снова встретился с ним в Аньту. Он сказал, что переведен в Аньтуский участковый комитет партии, когда я разъезжал по различным уездам бассейна реки Туман. Он выглядел бодрее, чем во время встречи в Вэншэнлацзы.

Ли Чхон Сан говорил, что идет на лад дело на новом месте, и остался этим очень доволен.

— Период кошмара прошел.

Так лаконично выразил он изменения, происшедшие в его жизни. На его лице не было ни тени отчаяния и уныния того времени, когда он жаловался, что люди сторонятся его.

Однако в то время, когда я встретился с Ли Чхон Саном в Вэншэнлацзы, революционеры Маньчжурии пока еще испытывали на себе горький вкус белого террора и мучились оттого, что народ чуждался их.

Я тоже мучился от аналогичного обстоятельства. Именно тогда мне пришлось страдать от недоедания, питаясь жидкой кукурузной похлебкой с кимчхи из сарептской горчицы и ночуя в нетопленой комнате чужого дома, подложив под голову дереянный валик. Голод был одним из самых тяжелых мучений, которые мы тогда испытывали. В самом деле в те годы мы и страшный голод и холод, находясь в Цзяньдао.

Я зимовал в одном костюме без ватника и всегда дрожал от холода больше всех. В доме, где нечем было укрыться, ложился спать прямо на пол, не раздеваясь. И в доме Ли Чхон Сана тоже не было одеяла и подушки. И пришлось мне ночевать в одном костюмчике, и никак я не мог заснуть от зверского холода.

Не мог я забыть о страданиях той ночи, и однажды сказал об этом матери в Аньту. Выслушав меня, она в несколько дней сшила мне большую блузу на вате, какие носят извозчики. Так я и ходил в этом ватнике. Когда ночевал в доме, где не было одеяла спал, свернувшись калачиком, укрывшись этой блузой и подложив под голову деревянный валик, обмотанный полотенцем.

Но такие мучения еще можно было терпеть. Весной того же года я, находясь в Цзяньдао, ни одной ноченьки не мог спать спокойно. Да и ляжешь, бывало, а сон от голодухи и холода бежит от тебя, к тому же не давала покоя мысль об убитых товарищах и беспокойство о разрушенных организациях.

Мучили меня также отчаяние и чувство одиночества при холодном отношении народа к нам. Как же тут заснешь, когда видишь, как жители чуждаются нас? Вот и лежишь в холодной комнате, подложив руки под голову, а перед глазами все мелькают лица людей, относящихся к тебе с недоверием…

Собственно, уже давно мы возлагали большую надежду на Цзяньдао. Район Яньцзи находился под серьезным влиянием фракционеров, но остальные местности Цзяньдао были заражены этим пороком не очень серьезно. Это создавало благоприятные условия для того, чтобы в этих местах быстро росла плеяда коммунистов нового поколения и развернула революцию по-новому. На протяжении долгих лет наши товарищи неустанно проводили тщательную подготовку к поднятию в этом районе антияпонской революции на новый, более высокий этап.

Однако вследствие двукратного восстания понес большой урон этот труд, стоивший столь огромных усилий. Левачество временно соблазнило массы ультрареволюционными фразами и лозунгами, но его последствия были такими пагубными и разрушительными. Я думал, что не случайно говорят, что левый уклон есть правый уклон наизнанку.

И мы, отодвинув все другие дела на задний план, спешно поехали в Цзяньдао именно с целью восполнить ущерб, причиненный левым уклоном, и по-настоящему форсировать подготовку к скорейшему переходу к вооруженной борьбе.

Мы пришли в Цзяньдао с большой надеждой, но здесь жестокие разрушения превысили наше предположение и вдобавок жители не доверяли революционерам и сторонились их. Это вызвало острую боль у меня на сердце.

Вряд ли бывает печаль более глубокая, чем та, какую испытывают борцы за народ, отверженные народом, который их породил. Не вправе считаться живым тот революционер, который хоть на один день лишится доверия народа и не пользуется его поддержкой.

Когда массы вообще отвергали революционеров, не внимая их принадлежности к организации, наши сердца терзала тяжелая мысль о том, что восстание дискредитировало коммунистов, заставило массы не доверять своим руководителям и уйти из своих организаций, породило раздор и недоразумения между корейским и китайским народами.

Такие обстоятельства мучили нас тогда больше всего.

Однако мы не сидели сложа руки, горюя и мучась в отчаянии. Когда нет трудностей на пути революционера, то дело его и нельзя называть революцией. Именно в такой трудный момент революционер призван собраться с духом и настойчиво преодолевать испытания с несгибаемой волей.

И в 1931 году мы упорно продолжали в Цзяньдао работу по ликвидации последствий восстания 30 мая. Именно эти последствия были первым препятствием на пути претворения в жизнь курса Калуньского совещания. Без их скорейшего устранения без восстановления революционных рядов нельзя было вывести революцию из кризиса и добиться ее дальнейшего развития.

Отправляясь в Восточную Маньчжурию после совещания в Уцзяцзы, я поставил перед собой и товарищами две задачи.

Первая задача — проанализировать последствия восстания 30 мая. Хотя мы сами не планировали и не возглавляли это восстание, но мы считали необходимым научно и точно проанализировать и подытожить его в различных плоскостях.

Восстание терпело одно поражение за другим, но в Восточной Маньчжурии все еще оставались фанатические сторонники террора и приверженцы линии Ли Лисаня, которые побудили массы к безрассудной насильственной борьбе.

Линия Ли Лисаня «за победу прежде всего в одной или нескольких провинциях!» была догматическим применением ленинского положения о возможности победы социалистической революции в одной отдельно взятой стране. Такая установка играла роль сильного катализатора, толкавшего массы на восстание.

Эта линия была выдвинута человеком, взявшим в свои руки реальную власть в китайской партии, и была навязана по организационному каналу. Так что люди следовали этой линии долгое время, до тех пор, пока Ли Лисань не был снят с партийной должности и не была осуждена его установка как левацко-авантюристическая. Несмотря на горькую неудачу и провал, они так и не смогли очнуться от слащавой химеры, которую строил Ли Лисань.

Анализ последствий восстания 30 мая мог бы помочь людям пробудиться от этой химеры. Мы решили посредством подведения итогов этого восстания бить в набат, поднимая людей на бооьбу с карьеризмом, честолюбием и мелкобуржуазным ячеством фракционеров-низкопоклонников.

Я думал, что вместе с тем подведение итогов восстания станет своего рода историческим поворотным моментом, позволяющим революционерам Маньчжурии освоить научно обоснованную тактику и стратегию, а также верный метод руководства массами.

Вторая задача — наметить верную организационную линию, дающую возможность объединить широкие массы в единую политическую силу и ознакомить коммунистов нового поколения с этой линией.

У коммунистов Цзяньдао не было правильной организационной линии, которая могла бы служить им руководством в их деятельности, направленной на то, чтобы восстановить и упорядочить разрушенные организации, расширить и укрепить их.

Фракционеры-низкопоклонники, действовавшие в Восточной Маньчжурии, допустили серьезную левацкую ошибку и в работе по организации масс. Они принимали в свою организацию только крестьянскую бедноту, батраков и рабочих, выкрикивая «теорию классовой революции». Они считали все остальные слои населения объектами, не имеющими никаких отношений с революцией. Поэтому люди, не состоявшие в организации, с негодованием процедили: «Вот что такое коммунизм! Шушукается лишь жалкая кучка подонков, а всех остальных отстраняет. Это и есть коммунизм».

Чтобы ликвидировать такую тенденцию замкнутой касты и сплотить воедино различные слои патриотических сил, нужно было преодолеть низкопоклоннические и догматические уклоны, носители которых цеплялись только за положения классиков и опыт другой страны, наметить правильную организационную линию, направленную на объединение всех патриотических сил, и как можно скорее, проводить ее в жизнь.

Я спешил в Восточную Маньчжурию, определив эти задачи в качестве цели первого этапа своей работы в Цзяньдао. После руководства работой массовых организаций в Гуюйшу я вместе с Рю Бон Хва и Чвэ Дык Еном отправились в сторону Чанчуня. Тут я совершенно неожиданно был арестован реакционной военщиной по доносу провокатора. В то время военщина зорко следила за нашей деятельностью. Она тоже имела не менее острое, чем у японской полиции, обоняние. Она пронюхала даже то, что мы направляемся в Восточную Маньчжурию для подготовки к вооруженной борьбе.

Военщина, узнав, что Гуюйшу является важной базой деятельности корейских коммунистов в центральной части Маньчжурии, заслала в это село надзирателя через уездную управу Итун и неотступно следила за каждым нашим движением.

В Гуюйшу был китайский помещик Ли Чулю, который тайно разведывал нашу деятельность, поддерживая связь с направленным сюда уездной управой надзирателем. Не кто иной, как этот самый Ли донес надзирателю, что мы направились из Гуюйшу в сторону Чанчуня. Мы были арестованы в Дананьтуне членами охранного отряда, в пожарном порядке прибежавшими по донесению надзирателя. Меня допрашивали несколько дней в камере уездной управы и перевезли в Чанчунь, где я просидел около 20 дней за решеткой. Так попал я в тюрьму в третий раз в своей жизни.

Тогда в Чанчуне находились директор Юйвэньской средней школы Гирина Ли Гуанхань и преподаватель Хэ. Узнав, что я арестован, они пришли к администрации военщины и заявили ей решительный протест.

— Ким Сон Чжу был освобожден из Гиринской тюрьмы за отсутствием состава преступления. Почему арестовали его снова? Мы ручаемся за Ким Сон Чжу, — заявили они.

К счастью, я был выпущен на волю благодаря их усилиям.

Думаю, что оба мои учителя-благодетеля без колебания спасли меня от опасного положения потому, что они понимали коммунизм и сочувствовали ему.

Образ учителей оставил во мне глубокое, неизгладимое впечатление. Они неизменно сочувствовали мне и защищали меня искренно и всегда относились к нашему делу с пониманием.

Прибыв в Восточную Маньчжурию, мы первым делом организовали в Дуньхуа семинары для бойцов КРА и актива революционных организаций.

На семинарах разъясняли слушателям задачи по активному ускорению подготовки к вооруженной борьбе, пути их осуществления, принципиальные вопросы обеспечения единого руководства низовыми парторганизациями, а также проблемы организационного объединения распыленных революционных масс. Эти семинары можно было бы назвать предварительным мероприятием для зимнего совещания в Минюегоу, проходившего в декабре того же года.

После этого мы руководили работой революционных организаций районов Аньту, Яньцзи, Хэлуна, Ванцина, Чонсона и Онсона.

На основе глубокого изучения положения дел в Цзяньдао и в районе шести уездных городков, расположенном в бассейне реки Туман, мы в середине мая 1931 года открыли в Вэншэнлацзы, в доме Ли Чхон Сана совещание партийных и комсомольских руководящих кадров. В истории оно называется также и «весенним совещанием в Минюегоу».

Вэншэнлацзы означает скалу, издающую звон глиняной посуды. До оккупации Маньчжурии Японией Минюегоу называли Вэншэнлацзы. Захватив Маньчжурию, японцы построили в Вэншэнлазцы железнодорожную станцию и переименовали эту местность в Минюегоу, и впоследствии местные жители тоже стали так называть.

В настоящее время Минюегоу является уездным центром Аньту, но в ту пору, когда мы проводили там совещание, эта местность принадлежала к уезду Яньцзи.

В «весеннем совещании в Минюегоу» участвовали несколько десятков партийных и комсомольских руководящих работников, бойцов КРА и ее подпольщиков. Думаю, что на совещании присутствовали почти все известные революционеры из плеяды молодых коммунистов в Цзяньдао, включая Пэк Чхан Хона.

Моя речь на совещании, впоследствии опубликованная, — «Отвергнем левацко-авантюристическую линию и претворим в жизнь революционно-организационный курс». В этой речи были затронуты две задачи, которые я обдумывал, направляясь в Восточную Маньчжурию.

На совещании мы, как уже было запланировано, глубоко проанализировали сущность восстания 30 мая, подытожили его уроки и наметили революционноорганизационный курс, направленный на то, чтобы крепко объединить трудящиеся массы и тесно сплотить вокруг них различные слои антияпонских сил и тем самым объединить всю нацию в единую политическую силу.

На совещании были обсуждены задачи по осуществлению этого организационного курса, а именно: вопрос о надежном выпестовании руководящего ядра и повышении его самостоятельной роли, проблема восстановления и упорядочения разрушенных массовых организаций и вовлечения в них широких слоев населения, вопрос о закалке масс в практической борьбе, проблема укрепления совместной борьбы, дружбы и солидарности корейского и китайского народов. Вместе с тем на совещании были определены тактические принципы: постепенно перейти с маломасштабной борьбы к крупномасштабной, от экономической борьбы к политической и искусно сочетать легальную форму борьбы с нелегальной. Была особо подчеркнута необходимость последовательной ликвидации левацко-авантюристической тенденции.

Одним словом, «весеннее совещание в Минюегоу», проходившее в мае 1931 года, можно назвать собранием, имевшим своей целью завоевание масс. При завоевании масс самым большим препятствием была именно левацко-авантюристическая линия. Поэтому мы смело били по этой линии.

Когда мы били по левизне и выдвинули широкую организационную линию, участники совещания поддерживали ее целиком и полностью.

На совещании выступили многие люди, и все их речи были революционными. Ораторы, как один, призывали вести надлежащую подготовку и вовремя вступить в решительный бой с японскими захватчиками, говоря, что они вторгнутся в Маньчжурию не нынче завтра. В совещании участвовали многие опытные революционеры, и на нем говорилось многое, что было полезно и достойно учитывать. Я многому научился через это совещание.

После совещания подпольщики отправились один за другим во все районы Цзяньдао и в Корею.

Находясь некоторое время в Минюегоу, я руководил работой местных партийных и массовых организаций, потом отправился в Аньту. Я планировал, сделав Аньту опорным пунктом своей деятельности, в течение определенного времени находиться здесь, чтобы развивать революционную работу в Цзяньдао и в Корее.

Аньту расположено в горном районе, далеком от железной дороги, автомагистрали и городов, и окружено крутыми горами и дремучими лесами, так что сюда протянулись не так глубоко щупальца японских империалистов. Поэтому здесь было удобно установить связи с организациями Яньцзи, Хэлуна, Ванцина, Хуньчуня, Фусуна, Дуньхуа и Хуадяня, а также района шести уездных городков и других местностей в Корее. Было очень благоприятно также для создания и обучения партизанского отряда и ускоренного проведения работы по организационно-партийному строительству. Состав населения тоже был благонадежным.

Более того, тут невдалеке высится священная гора Пэкту, и мы нашли глубокое душевное утешение и вдохновение в ее благородном, торжественном облике. Ведь мы ни на минуту не забывали свою Родину. В ясную погоду виднелась вдали в юго-западном крае небес серебристо-белесая горная цепь Пэкту. Глядя на эту чудесную картину вдали, мы горели страстным стремлением скорее взять оружие в руки и освободить Родину. Хотя мы и будем начинать вооруженную борьбу не в своей стране, а на чужбине, но нашей общей мечтой было произвести винтовочный выстрел антияпонской войны в месте, откуда виднеется гора Пэкту.

Уже в апреле, после семинаров в Дуньхуа, я был в Аньту ируководил там работой массовых организаций.

Тогда мать болела тяжелой затяжной болезнью. В ту пору медицинская техника отставала и было невозможно установить диагноз. Она принимала лекарственный отвар, говоря, что, кажется, что-то твердое сжимает ей желудок.

Она совсем не внимала своему тяжкому недугу, а беспокоилась о том, что я скитаюсь по чужбине без гроша в кармане, вкладывала всю свою душу в работу Общества женщин.

Когда я вновь через два месяца смог навестить мать, меня не покидало беспокойство о ней. Однако, когда я прибыл в Аньту, лицо матери было очень светлое, вопреки моему предположению, и я успокоился. Она постоянно наставляла меня целиком отдаваться делу спасения Родины, не беспокоясь о семье. Но когда я появился, она так обрадовалась и всячески старалась скрывать болезненный вид своего лица.

Услыхав о моем приезде, выбежала в одних носках бабушка, приехавшая из Мангендэ, и тепло меня обняла. Она приехала в Маньчжурию в том году, когда умер мой отец, и, еще не возвращаясь в родной край, жила вместе с моей матерью в Фусуне. Семья жила бедно — утром питалась кашей, вечером — жидкой похлебкой. Когда семья переселилась из Фусуна в Аньту, бабушка пришла сюда вместе с моей матерью. Здесь она устроилась в родном доме матери девочки Ен Сир, находившемся в Синлунцуне, и проживала то в доме свата, то в нашем доме поочередно.

Ен Сир — единственная дочка моего дяди Хен Гвона.

После заточения дяди Хен Гвона в тюрьму его жена (Чхэ Ен Ок) впала в тяжкое уныние. Недавно она вышла замуж и родила первого ребенка, а тут, к несчастью, забрали в тюрьму ее мужа. Тут ее нервы и сдали совсем.

Когда дядя Хен Гвон был приговорен к 15-летнему заключению и находился в тюрьме, я написал его жене письмо, в котором советовал ей выйти замуж вторично, отдав ребенка на попечение кому-то другому. Она не последовала моему совету.

«Твоя мать не вышла замуж вторично, хотя муж и умер, и растила троих детей, испытывая всякие мытарства. А как же мне снова выйти замуж, когда муж пока еще живой? Если я выйду замуж вторично, как же огорчится отец Ен Сир в тюрьме, узнав об этом! Смогу ли я спать и принимать пищу со спокойной душой, когда начну новую жизнь, отдав Ен Сир на попечение кому-то другому и выйдя замуж за другого мужчину?», — так сказала она и потребовала от меня больше не говорить ей таких вещей. Она была доброй, вежливой и волевой женщиной.

После переселения в Аньту мать послала жену дяди, которая жила вместе с ней, в ее родной дом в Синлунцунь, говоря, что ей надо переменить настроение. И бабушке пришлось пожить в доме матери Ен Сир, окружая заботой младшую невестку. Но она, беспокоясь о больной старшей невестке, часто приходила в наш дом, варила ей лекарственный отвар и занималась кухонными делами. Тогда бабушка очень переживала все это безмолвно, ухаживая за обеими больными невестками.

Думаю, что бабушка не смогла скоро вернуться в родной свой край и провела несколько лет на чужбине потому, что она как свекровь с сердечной любовью жалела двух своих невесток, оказавшихся в состоянии такого трудного одиночества.

В тот вечер, когда я прибыл в Аньту, бабушка уложилась спать рядышком со мной. Когда я проснулся глубокой ночью, моя голова оказалась на ее руке. Видимо, она незаметно отодвинула в сторону подушку, когда я заснул, и обняла мою голову. И я не осмелился переложить голову на подушку, чувствуя всю душевную теплоту ее ко мне, да ведь сама-то она в ту ночь и глаз не сомкнула. Только тихо спросила:

— Не забыл ты о родине-то?

— Как мне забыть родину, бабуся! Я никогда не забывал о Мангендэ. И очень тоскую по родственникам в родном краю.

Собственно, я пришла в Маньчжурию за семьей. Думала взять к себе твою мать и младших братьев, хотя тебя уж взять не смогу. Но твоя мама никак не хочет слушать меня. Она говорит: «Ведь мы покинули родину, поклявшись не переправляться снова через реку Амнок без возрождения страны. Хотя и умер отец Сон Чжу, но как же нам так легко изменять свою решимость?!» У нее такая твердая воля, что даже ни разу не оглянулась назад, когда покидала Фусун. Поэтому я больше не смела уговаривать ее вернуться на родину. Если вам нужно жить здесь, чтобы ускорить достижение независимости Кореи, я не буду тащить вас и вернусь в Мангендэ одна. А когда захочется тебе повидать бабушку и дедушку в родном краю, напиши хоть иногда письмецо. Тогда мы будем думать, что вы рядом с нами. Ведь не могу же я часто ездить сюда…

А я так и не сумел удовлетворить эту последнюю просьбу бабушки. Писем не писал, думая, что весть обо мне передадут газеты Родины, которые часто сообщали о моем имени и боевых успехах антияпонского партизанского отряда.

— Чтобы ты мог работать больше, не должна болеть твоя мать. Но болезнь ее становится все серьезней. Да и сама она работает вон как усердно. Просто беда, — со вздохом проговорила бабушка.

Слова бабушки вызвали у меня беспокойство о матери, и я больше не смог заснуть. Я думал о многом как старший сын в семье, призванный взвалить на свои плечи домашнее хозяйство как самый старший внук рода в Мангендэ.

В те времена среди молодежи, участвовавшей в революции вместе с нами, господствовали взгляды, что настоящий мужчина, вставший на путь борьбы, должен забыть о семье. Было общим мнением молодых революционеров то, что человек думающий о семье, не может, мол, справиться с большим делом.

Я же давно критиковал подобную тенденцию и говорил, что кто не любит свою семью, тот не может по-настоящему любить Родину и вести революцию.

Впрочем, как же я сам-то любил свою семью и заботился о ней? Высшая любовь к семье выражается в посвящении всего себя делу революции — таков был мой тогдашний взгляд на сыновнюю почтительность. Я никогда не думал о чистой семейной почтительности в отрыве от революции. Ибо судьба семьи и судьба Родины неразрывно связаны друг с другом. Общеизвестная истина, что и в семье может быть спокойно только тогда, когда спокойно в стране. Трагедия страны неизбежно постигнет составляющие ее миллионы семей. Следовательно, надо защищать страну, чтобы охранять благополучие и счастье семьи, а для защиты страны каждый человек обязан со всей ответственностью исполнять свой гражданский долг.

Однако нельзя предавать забвению свою семью, ссылаясь на революцию. Именно любовь к семье служит своего рода движущей силой, вдохновляющей революционера на борьбу. Когда у революционера остыла любовь к семье, у него остынет и воля к борьбе.

Я теоретически знал такое соотношение между семьей и революцией, но пока еще не имел ясного понятия, какова должна быть любовь революционера к семье, любовь человека, отдавшего себя делу революции…

Проснулся утром, оглядываюсь вокруг, — да, дел тут, требующих мужских рук, немало. И нет запаса дров. Тут я решил, пользуясь случаем, хотя урывками, влезть в домашние дела, помогая матери. В тот день я все другие дела отодвинул на задний план и пошел вместе с Чхоль Чжу на гору за дровами.

Мать направилась было к колодцу за водой, да догадавшись, куда мы, пошла за нами, взяв с собой серп и круг, на котором носят тяжести на голове. Мы уговаривали ее идти домой, но это было тщетно.

— Я хочу идти вместе с вами не для того, чтобы вам помочь. Мне хочется поговорить с тобою в горах. Ведь вчера бабушка разговаривала с тобою всю ночь.

И мама светло улыбнулась.

Только теперь я понял ее душу. Дома-то всегда только бабушка «монополизировала» меня в разговорах, а когда она отпускала меня, приставали ко мне с разговором младшие братья.

Пока мы заготавливали дрова, мама стояла рядом и разговаривала со мной.

— Сон Чжу, ты знаешь человека по имени Чвэ Дон Хва?

— Знаю, как не знать. Он же деятель коммунистического движения. А что?

— Он зашел к нам недавно и спросил, когда ты приедешь в Аньту. И попросил сообщить ему, когда ты будешь дома. Он сказал, что хочет с тобой поспорить.

— Да? А он не сказал, зачем и о чем ему спорить со мной?

— Он говорил, что ему не по душе, что ты, обходя многие места, пропагандируешь: восстание 30 мая было неправильным.

Он молвил, что ему не понятно, почему такой толковый человек как Сон Чжу, так осуждает это восстание, которое одобрили и поддерживали вышестоящие, и качал головой. Может быть, ты действуешь, вопреки воле и ожиданиям людей?

— Можно считать и так. Кажется, есть люди, которым не нравится мое мнение. А как ты думаешь, мама?

— Я же не знаю мирских-то дел. Только думала, какая беда, что убивают и арестовывают многих. Кто же будет вести революцию, когда перемрут все активисты?

Мне очень понравилась эта простая и в то же время такая четкая и лаконичная трактовка матери. Взгляды народа были всегда справедливы. Следовательно, не может быть такого общественного явления, которое не поддалось бы пониманию народа.

— Верно твое рассуждение, мама. Ты расцениваешь вопрос более правильно и точно, чем этот Чвэ Дон Хва. И теперь революция несет потери от этого восстания. Вот я на этот раз и приехал в Аньту, чтобы устранить эти последствия.

— Значит, тебе опять придется бегать туда и сюда, как прошлой весною. Не беспокойся о жизни семьи вот так, как сегодня. Целиком отдавайся своему делу.

Так вот о чем она хотела сказать мне. Наверное, в тот день она напомнила мне и слова Чвэ Дон Хва с тем, чтобы сказать об этом.

С тех пор я вкладывал всю душу в укрепление организаций, как того желала моя мать.

Аньту тоже понес большой ущерб от восстания 30 мая. Кроме того, здесь не удовлетворительно шла работа по объединению масс в организацию. Для воспитания жителей Аньту в революционном духе было необходимо прежде всего укреплять в этой местности партийную организацию, расширять ее ряды и установить четкую систему партийно-организационного руководства.

В середине июня 1931 года мы организовали Саошахэский участковый партком уезда Аньту из активистов, включая Ким Чжон Рёна и Ким Иль Рёна, и дали комитету задание — направить подпольщиков в Эрдаобайхэ, Саньдаобайхэ, Сыдаобайхэ, Дадяньцзы, Фуэрхэ, Чэчанцзы и создать там низовые партийные организации.

После создания участкового парткома мы расширяли комсомольские организации в районах Люшухэ, Сяошахэ, Дашахэ, Аньту и основали там такие антияпонские организации, как Крестьянская ассоциация, Антиимпериалистический союз, Революционное общество взаимной выручки и Детская экспедиция.

Итак, летом того же года в районе Аньту завершилась основная работа по объединению масс в организации. Не было ни одного села, не охваченного сетью организаций.

В деле воспитания жителей Аньту в революционном духе самым большим препятствием являлся раскол революционных рядов на части.

Река разделила Аньту на два поселка — Мулнам и Мулбук. В этих поселках действовали отдельные молодежные организации. Молодежной организацией Мулбука ведали потомки представителей Чоньибу, а молодежным обществом Мулнама управляли Сим Рён Чжун и другие лица Чамибу. Эти две организации враждовали и выступали друг против друга. Вдобавок туда протянула свою линию также молодежная организация фракции Эмэльпха, руководимой Чвэ Дон Хва, и была очень сложна обстановка внутри молодежного движения.

В таких условиях мы не ограничивались лишь простым восстановлением молодежных организаций, а воспитывали молодежь и вели ее по пути объединения в одну организацию. Мы без малейшего примирения критиковали и остерегались всякой попытки расколоть молодежное движение. Поэтому даже такой заядлый фракционер, как Чвэ Дон Хва, был вынужден серьезно относиться к нашему мнению, что нужно создать в районе Аньту единую молодежную организацию.

В процессе воспитания жителей Аньту в революционном духе наблюдались также гнусные обструкционистские происки враждебных элементов.

В Калуне и Уцзяцзы сельские старосты находились под нашим влиянием. А в Синлунцуне сельский староста примкнул к злостному китайскому помещику Му Ханьчжану и служил ему шпиком. Этот тип тайно расследовал настроения сельчан и движение массовых организаций и часто ходил в город. И однажды мы открыли осуждающий этого старосту митинг с участием жителей Синлунцуня, всех от мала до велика, и выгнали его из села.

Спустя несколько дней Му Ханьчжан пришел ко мне и выдвинул свое предложение.

— Я давно знаю, что вы, господин Ким, коммунист. Я обычно живу в Старом Аньту, а здесь находится только мой охранный отряд. Я опасаюсь, как бы эти несмышленые ребята не причинили вам вреда, узнав ваше подлинное лицо. Тогда я стану врагом всех коммунистов. Впрочем, неудобно и продолжать жить так, как сейчас. Когда японцы узнают это, они сперва отрубят мне голову. Давайте сделаем так, чтобы было удобно обеим сторонам. Вы, господин Ким, уйдите, пожалуйста, отсюда навсегда. Могу я дать вам дорожных расходов сколько угодно, если они вам нужны.

Выслушав его до конца, я ему сказал:

— Вам беспокоиться нечего. Я верю, что у вас сохраняется овесть китайца, хоть вы и помещик, и вы ненавидите японских империалистов, пытающихся поглотить Китай. Думаю, нет основания, чтобы вы выступили против нас и причинили нам вред. Я не думаю по-иному как о вас, так и о молодых китайцах — членах вашего охранного отряда. Я бы не сказал так откровенно, если бы вы были человек узколобый. Вам не мешало бы прежде всего обратить внимание на то, чтобы люди не называли вас «псом» японцев. А обо мне беспокоиться нечего.

Выслушав мои слова, Му Ханьчжан не продолжал разговор и покинул Синлунцунь.

После этого он и его охранный отряд придерживались в основном нейтральной позиции и относились к нам серьезно. А вновь назначенный сельский староста тоже, оглядываясь на нас, осторожно выполнял лишь соответствующие административные задания.

Если бы мы в Аньту не осуществили вовремя курс на объединение масс в организации, то в тревожном районе Цзяньдао, где свирепствовал белый террор, мы не успели бы заставить капитулировать такого крупного помещика, как Му Ханьчжан, не смогли бы нейтрализовать его, превратив в номинальное существо.

Поистине неисчерпаемы силы организованных масс и нет для них ничего неосуществимого.

Революционные организации деревни Синлунцуня и прилегающих к ней местностей энергично расширяли свои ряды и силы.