ВЕСЕННИЙ ВЕТЕР 3 глава

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВЕСЕННИЙ ВЕТЕР

3 глава

Когда мне исполнилось 13 лет, я, наконец, влюбился. Влюбился серьёзно и горячо. Мальчишеский пыл не проходил много лет, несмотря на то, что нас постоянно разделяло расстояние в 3,5 тысячи километров.

Девочку звали Светлана, и жила она в городе Ташкенте. Я думаю, нет надобности описывать её внешность и положительные качества. Каждому должно быть ясно, что она была красивей всех и умнее всех. Она была блондинка, гордая.

Она только начинала учиться музыке, а гаммы, которые она играла, казались мне самыми замечательными гаммами в мире. Она не писала стихов, но стихи Пушкина в её устах приобретали особое значение, и я был уверен, что если она захочет, то напишет не хуже Пушкина и, наверное, лучше Лермонтова (потому что за Пушкиным идёт ведь Лермонтов).

Моя любовь к среднеазиатским родственникам молниеносно удесятерилась, и поездки в Среднюю Азию стали для меня «жизненно необходимы».

На первых страницах дневника появились глубокомысленные сентенции:

«Люблю дорогую Светлану крепко (многоточие), и стремлюсь к ней» или:

«Она не любит, но я люблю и останусь таким!!»

Наконец произошло объяснение. Остались мы втроём, и пошли в сад играть в «правду» (задавали друг другу вопросы и должны были отвечать только правду). Я задал вопрос Светлане: «Кто тебе нравится?» Она немного смутилась и ответила, что она никого не любит, но нравлюсь ей я… (и потом скороговоркой) и ещё один мальчик в школе. Через день или два мы опять играли в «правду» уже человек пять или шесть. Её брат задал мне вопрос: «Кто тебе нравится?» У меня запершило в горле, и я сипло ответил: «Светлана». Сказал, и сердце полетело куда-то в межпланетное пространство.

Добрая треть моего дневника была посвящена Светлане, больше половины всех писем, которые я опускал в почтовый ящик, адресовались ей, две трети моих помыслов и фантазий витали возле неё.

И так было много лет.

Переписка то расстраивалась, то налаживалась вновь. С каждым попутчиком я получал множество приветов, а потом вести о ней пропадали на несколько месяцев. Наступали летние каникулы, и я опять предпринимал это длительное путешествие, чтоб только несколько часов, в лучшем случае несколько дней, побеседовать с ней, посидеть рядом на садовой скамейке.

Бодро и размашисто шли мальчики-месяцы, и когда их проходило двенадцать, гордо и с достоинством шёл юноша-год.

В разрозненных и беспорядочных дневниковых записях можно найти:

МАРТ 1937.

«Долго думал о Светлане. Я сам себя ругаю, почему бы мне не выкинуть из головы Светку. Я ей пишу, она мне не отвечает. Нашла, наверное, себе нового друга. Я тоже мог бы найти, да не хочу. Когда со мной говорят о Светлане, я становлюсь внешне равнодушным, а на самом деле внутри у меня чёрте что делается. Один раз мой товарищ, с которым я всегда делюсь, и он всё знает, позволил себе сказать неприличную фразу о Светлане, и я влепил ему такую затрещину, что больше он никогда себе этого не позволит.

Я представляю себе Светлану простой девочкой, не способной на измену и вертлявство. Но если это так, то я, конечно, и думать о ней перестану. Хотя мне это будет трудно сделать.»

ЛЕТО 1937.

«Я подъезжал к Ташкенту, До станции ещё было несколько километров, но я уже стоял на подножке вагона. Сердце моё билось так, что я не слышал стука колёс. Увы! Ничего похожего на встречу. Расстроенный, я купил лепёшку и съел её всю. Лёг, но не спалось до 5 утра».

АВГУСТ 1939.

«В Ташкенте я успел сделать многое, но самого главного сделать я не успел. Я не успел поговорить со Светланой о наших взаимоотношениях».

Несколько позднее.

Светлана тяжело больна. Это вызывает водоворот воспоминаний, перепутанных с фантазией:

«Она лежит на чистой постели. Родственники, я — в стороне. Положение очень тяжёлое, и я ничем не могу помочь. Мне становится жутко. Я борюсь с чувством страха и бессилия. Победа воли, ведь это тоже, наверное, помощь: Нет! Она не умрёт, она не должна умереть. Жизнь должна восторжествовать. Ведь это мой друг, настоящий друг, которого я, кажется, начинаю любить. Да, да, любить. Здраво и с пониманием я произношу это в первый раз и не стыжусь этого. Я могу прокричать это. Я хорошо понимаю, что ведь тут ничего плохого нет. Ведь это очень хорошо. Светлана! Хорошая девочка! Родная! Близкая!

Она достойна настоящей…

Но тут я почему-то написал — товарищеской любви.

Трудно сказать, что бы я стал делать при худшем исходе, но это сыграло бы немалую роль в моей жизни. Даже…»…

После слова «даже» следовало роковое многоточие, которое, по-видимому, означало что-то ужасное.

Постоянная непоседливость и чрезмерное увлечение общественными делами мешали серьёзным занятиям. Я стал очень мало читать, всё свободное время тратил безалаберно и суматошно. 10 мая 1939 года меня приняли в члены ВЛКСМ.

Как правило, каждое лето я ездил в лагеря, и это давало мне хорошую закалку. Это была школа самостоятельности и дружбы.

Короткий гудок, лёгкий толчок, и поезд Москва — Иваново — Кинешма увозит меня в железнодорожный пионерлагерь. Впереди меня ждёт много нового и интересного. В лагере 40 москвичей и 160 ивановцев и вычуганских. Вначале шли дожди. Но потом установилась хорошая погода, и лагерная жизнь потекла своим чередом. Жизнь интересная, полная работы и весёлых приключений.

В лагере я познакомился и сдружился с Николаем Лысенко. Ему уже 18 лет и он перешёл в 10 класс. Его отец работает стрелочником на железной дороге в г. Иваново. Мы вместе с ним выпускали стенгазету. Он пишет хорошие стихи, и их даже печатали в Ивановской газете, а последнее время он начал писать прозой. Он непременно хочет быть писателем. Мы очень сдружились и договорились, что после лагерей он поедет на несколько дней погостить ко мне в Москву.

ПЕРВЫЙ ПРЕДАТЕЛЬ

«Было много шуток и смеха, много побед и поражений по волейболу, много весёлых и серьёзных дел разобрано на комсомольском собрании, как всегда мало писем отправлено домой. Было одно очень большое огорчение. Наша „армия“ потерпела поражение в военной игре, так как среди нас оказался предатель. Он выдал врагам место нахождения нашего знамени. Правда, он говорит, что он не сам выдал, а его заставили сказать. Митин (самый здоровый парень в нашем лагере) долго щёлкал его по макушке. Но всё равно он — предатель и мерзавец. После ужина мы его здорово отколошматили, а ночью обсыпали зубным порошком и выдавили на него три тюбика пасты. Даже из „его армии“ за него никто не заступился. Витька хотел облить его водой, но мы решили, что это опасно, так как он может со сна завопить и разбудит весь лагерь. Всё-таки есть ещё плохие люди.

Как много хороших ребят я встретил здесь. Раньше я и не замечал, что их так много.

Я встретил здесь мальчика-четвероклассника, который прекрасно рисует. Этот мальчуган обладает богатейшей фантазией. Я часто рассказывал ему интересные книжки, а он на другой день приносил очень интересные иллюстрации к этим рассказам.

Часто и подолгу я говорил с Гошей Балашовым. Ему 15 лет и он очень умный и душевный парень, но пессимист до мозга костей. Я убеждал его, что жизнь — это восхитительная штука, и если есть в ней некоторые недочёты, то с ними надо бороться сообща, а не роптать и не сетовать.

Увидел я Нину Алексееву — хорошенькую девочку с большим самомнением. Она с первых же дней начала закручивать романы. Там же я увидел красивую, умную, а главное, простую девочку Валю Мокшинову. Ей 15 лет, но в ней чувствуется сознательность, настоящие комсомольские взгляды без претензий на дурацкие романы и пошлости. Я часто беседовал с ней. В этой девочке чувствовалось что-то новое, советское, современное, человеческое. Беседуя с Валей, я всегда вспоминал Светлану и думал, что она, наверное, такая же хорошая, или даже лучше. В эти минуты все мне казались родными и очень хорошими.

На этом фоне особенно бледно выглядят все эти отживающие свой век маленькие людишки. Теперь они мне кажутся особенно омерзительными. Но их становится всё меньше и меньше, и сознание этого придаёт особую силу и уверенность в нашей победе».

Это писал я в лагере во время ночного дежурства.

По возвращении в Москву появилась следующая запись:

«Последние дни лагерной жизни и пролетели очень быстро. Поезд от платформы Игнатьевская пошёл сначала медленно, потом быстрее, быстрее, быстрее и, наконец, помчался по направлению к Москве.

На станции Иваново состав стоял 20 минут. Москвичи долго прощались с ивановцами, и все клялись друг другу, что будут писать обязательно. Большинство ребят разошлось. Остались на перроне москвичи и несколько ивановцев. Среди них была Валя. Николай сдержал своё слово и ехал со мной в Москву.

Все стояли на перроне. Говорили мало. У всех на лицах улыбки, но глаза невесёлые, у некоторых ребят навернулись слёзы, и они их смахивают, стараясь это сделать незаметно для окружающих. Почти у всех першит в горле. Последнюю минуту молчали все. Поезд с лязгом тронулся и начал быстро набирать скорость. На ходу садились последние ребята и долго, долго махали друг другу газетами и платками. Группа на перроне уже почти разошлась, но Валя всё ещё стоит и, слегка улыбаясь, машет рукой. Вот она обернулась в последний раз и смешалась с вокзальной толпой. Все вошли в вагон. Тишина была такая, будто ехали не пионеры, а академики…».

«… Через несколько дней я провожал Колю домой, и на перроне Ярославского вокзала он обещал мне писать письма в стихах. Я обещал писать ему только в прозе».

Прекрасным сентябрьским днём, когда московское солнце с небольшим напряжением, но радостно выдавало москвичам двойную норму тепла, я прогуливался со своим папкой по улице Горького. Множество флагов, знамён, панно и транспарантов украшали вновь отстроенные дома и леса скоростного строительства. По улицам шли бронзовые колонны армейских физкультурников в голубых трусах и шапочках. Из репродукторов неслись слова марша:

Порой чудесною проходим с песнею.

Мы духом молоды и волею сильны.

Живём мы весело, поём мы весело,

Мы физкультурники страны своей сыны.

А из рядов физкультурников неслось как продолжение:

Посмотри, как цветёт без края

Вся в сиянье страна родная.

Мы все пойдём в поход

За край родимый свой, за наш народ.

— Сынка, — неожиданно громко сказал отец, — а ты замечаешь, что наша жизнь всё больше и больше начинает походить на настоящий (он сделал ударение на этом слове) на настоящий праздник?

Я недоуменно посмотрел на плохонько одетого мужчину, который был моим отцом. Две минуты назад мы совещались — купить ли нам на последнюю трёшницу по пирожку или по порции мороженного. В последнем варианте папка сэкономил бы себе деньги на пачку папирос, и я спросил его:

— Чего это ты, пап, а?

— Нет, сын, я серьёзно. Вот ты посмотри, мне кажется, мы многого не замечаем. Недавно было открытие выставки (он говорил о ВСХВ), и этот день был настоящим праздником, не успели оглянуться, как день авиации. Ну, ладно, мой день рождения не в счёт, а вот сегодня день физкультурников и такой грандиозный парад… И ведь в будни жизнь идёт так же интенсивно, как в большие праздники.

Мимо проходили юноши допризывники и пели:

Если завтра война, если завтра в поход,

Если тёмная сила нагрянет…

Я понял, что он мне говорит о самом главном. Началась Финская, и я перестал получать письма от Николая Лысенко, а месяц спустя я услышал по радио о посмертном присвоении Героя Советского Союза бойцу добровольческого лыжного батальона Лысенко Николаю Викторовичу.